Водораздел - Юрий Давыдов

Юрий Владимирович Давыдов

Водораздел

1

Пароход ошвартовался в Марселе мокрым зимним днем, и пассажиры устремились в город.

Двое господ военной осанки, хотя и одетые в штатское, всматривались в лица приезжих с напряженным видом неопытных сыщиков.

– Кажется, он? – молвил один, перекладывая трость из правой руки в левую.

– Пожалуй, – согласился второй.

«Он» был длинный, сухопарый, с походкой человека, знающего себе цену. «Сыщики» преградили ему дорогу, приподняли цилиндры и сказали, что они счастливы пожать руку месье Генри Мортону Стэнли. И прибавили поспешно:

– Экипаж к вашим услугам, номер – в отеле «Ницца».

– Кому обязан, господа? – сдержанно спросил приезжий.

– Своей славе и королю Бельгии.

Гостиница была на тесной улице Канебьер. В комнате бельэтажа топился камин, пахло свежим бельем и пыльными портьерами.

Посланцы короля Бельгии поклонились. Нет-нет, они не станут докучать. Нет-нет… Но может быть, мистер Стэнли согласится отужинать нынче в восемь вечера? Да? Вот и отлично. До свиданья, месье, до свиданья.

И они ушли – эдакие безупречно корректные. Стэнли не озадачила любезность короля Леопольда. Он сообразил, с какого румба задувает ветер.

В начале девятого он спустился в ресторан.

Они уже поджидали Стэнли за накрытым столом. Ликер был зеленым, остендские устрицы были свежи, бекасы зажарены по-лондонски.

Господа из Брюсселя начали издалека. Мистер Стэнли, очевидно, слышал о международной географической конференции! Совершенно верно, о той, что состоялась два года назад, в семьдесят шестом. Тогда его величество король Леопольд очень хорошо определил задачу: открыть путь цивилизации в единственную часть света, куда она еще не успела проникнуть. Вот крестовый поход, достойный нашего века, века прогресса, не правда ли?

Бекасы были хороши. У Стэнли двигались уши, глаза повлажнели. Так и есть, думал он, разгрызая косточку, так и есть, у его величества тонкий нюх.

Стэнли поглядел на собеседников в упор. Бритые, розовато-белые, ветчинные, у обоих розетки орденов. Один, должно быть, поклонник музыки Вагнера, другой – почему бы и нет – живописцев старой голландской школы.

– Конго? – спокойно спросил Стэнли и отер губы крахмальной салфеткой.

– Вероятно. Но предварительно – подробные консультации.

– Где же?

– Как вам будет угодно. Брюссель, Париж… Словом, как вам удобнее.

В зале заиграло фортепьяно, певички хватили бойким дуэтом.

2

Зиму Василий Васильевич прожил спокойно, в трудах размеренных, как постукивание маятника кабинетных часов.

Все ему было по душе в Петербурге. Большая тихая квартира с тяжеловесной дубовой мебелью; короткие дни, затушеванные и приглушенные снегопадами; хождение в Географическое общество на Чернышеву площадь; беседы со студентом Елисеевым, добровольным помощником, который являлся дважды в неделю и составлял опись обширной, в несколько сот предметов, этнографической коллекции, привезенной Василием Васильевичем из Африки.

Коллекцию он намеревался подарить Академии наук. И капитальное свое исследование об Африке думал издать здесь же, в Петербурге. Вот только еще не решил, кто будет печатать – Географическое общество или Альфред Федорович Девриен, сестрин муж, книгоиздатель. Впрочем, надо еще закончить книгу. В срок, загаданный самому себе, не торопясь, но и не затягивая.

С некоторых пор мерещатся Василию Васильевичу иные, не африканские дали: Австрало-Азиатские моря и острова, края Миклухо-Маклая. Хорошо было бы познакомиться с Миклухой, поработать об руку. Говорят, Миклуха вечно испытывает денежные затруднения. Слава богу, Юнкер-старший, банкир, оставил своему Васеньке изрядное состояние. Мечты… А пока – писать, карты вычерчивать.

Весной, когда прошел, вея бодрым холодом, невский лед, сиротское солнышко глянуло бойчее, весной перебрался Василий Васильевич Юнкер на дачу в Петергоф.

Вот в этом саду матушка, бывало, ухаживала за цветами, напевая известный в ту пору, а теперь уже позабытый, трогательный романс Стигелли «Лакрима»[1]. А в этом кабинете Юнкер-старший свел однажды своего сына-гимназиста с почтенным Егором Петровичем Ковалевским.

Бедный батюшка, он так уповал на помощь Егора Петровича, а вышел-то курьез… Егор Петрович председательствовал в Литературном фонде[2] и нередко наведывался в контору Юнкера по денежным делам. И вот они поменялись ролями: банкир попросил помощи у литератора. Ежели, думал Юнкер-старший, сам Егор Петрович постращает сына, то уж толк будет. Ну, Егор Петрович, живший неподалеку, на другой даче, зашел однажды, будто бы невзначай, и принялся стращать гимназиста, говоря, что одно дело грезить о странствиях и совсем другое – странствовать. Мало-помалу старик увлекся и давай живописать, как-де благородно служить науке, а не гнуть выю над счетными книгами, и какое, мол, высокое наслаждение дают путешествия человеку чувствующему и мыслящему, и так далее и тому подобное. И, только увидев вытянувшуюся физиономию Юнкера-старшего, Ковалевский умолк, махнул рукой да и затрясся в смехе, закашлялся до слез… Достопамятная вышла встреча… Вот в этом самом кабинете. Сколько, бишь, лет? Двадцать? Нет, двадцать с лишним… На этой самой петергофской даче…

И в Петергофе жил Василий Васильевич размеренно и спокойно, в повседневных трудах.

Сад под окнами робко зеленел. В Финском заливе голосили пароходы. Над Кронштадтом гуляли облака и дымы. Белые ночи мерцали, как листья осин. Ветер доносил плеск дворцовых фонтанов.

Спокойствие было утрачено исподволь. Был уже июнь, когда Василий Васильевич осознал явственно: если считаешь себя честным служителем науки, вернись. Ему вспомнилось, что в Дерпте, в университете, товарищи подтрунивали над ним: «Ученый малый, но педант». Педант? Нет, коллеги, тут не голый педантизм, тут – честность, добросовестность, тут сам перед собой в ответе.

Он сидел у растворенного окна. Сквозь прорехи в листве залив сизел, как дикий голубь. Было тихо, светло и как-то очень благополучно. Василий Васильевич взял рукопись, подержал на весу.

Вернуться? Снова желтая лихорадка, неизвестность, одиночество и тоска в сумраке лесов?.. Он положил рукопись, забрал в кулак дремучую, с проседью бороду, зажмурился. Не возвращаться? Выдать в свет слабую, незаконченную книгу? Не подлинное исследование, а беглый абрис?

Он медленно поднялся над письменным столом.

Невысокий, хрупкого сложения человек, в облике которого было редкостное сочетание энергии и душевной мягкости, пристально глядел в распахнутое окно – на кусты сирени, на полоску залива, на весь этот светлый, тихий, благополучный день. Потом он медленно протянул руку, взял крышку, увенчанную орлом с распластанными крыльями, и накрыл чернильницу.