В ожидании - Вячеслав Подкольский

В. В. Подкольский

В ожидании

Долго тянется ночь. Рассвет едва-едва брезжит. Наталья Кирилловна, — жена тюремного фельдшера, — лежит с раскрытыми глазами, вздыхает, охает и переворачивается с боку на бок. Душно, кусают клопы, толкается сынишка, спящий вместе с матерью на одной постели и разметавшийся так, что Наталье Кирилловне приходится с усилием держаться на самом краешке кровати. Открыть окно или хотя бы форточку, чтобы освежить воздух, пропитанный запахом кухни и всевозможных лекарств, опасно для больного, чахоточного мужа, который спит в той же комнате, за ситцевым пологом; лечь в другой комнате, — у них при казённой квартире их две, — или в кухне — нельзя, так как муж просыпается часто и может потребовать лекарства или просто помочь ему удобнее повернуться.

«О, Господи, Батюшка, за что Ты меня испытуешь? — думает Наталья Кирилловна. — Конец-то скоро ли? Ведь всё равно не поправится, все доктора решили… Зачем же и ему, и мне напрасные муки?»

— А у Кольки-то с трещоткой… трр!.. трр!.. — бормочет во сне Петя, увлечённый бумажными змеями.

Он целые дни запускает их, бегая босиком по тюремной площади, один, не присоединяясь к другим мальчуганам, что строго запрещено ему, так как он не какой-нибудь уличный, а сын фельдшера. Иной раз и хочется Пете поиграть в шумной, весёлой толпе таких же грязных, босоногих сверстников, но увидит, что мать грозится с крылечка, и не решается подойти к ним; мать сердится и бьёт больно. «Иди к нам, Петька, давай играть вместе!» — частенько кричат мальчуганы, но Петя как будто не слышит или улыбнётся застенчиво и побежит от них, запуская по ветру самодельный змей, — какую-нибудь цветную, обёрточную бумажку с мочальным хвостом и даже без поперечных деревянных драночек, делать которые Петя ещё не умеет, хотя ему страшно хочется именно такой «настоящий» змей, с драночками. Мальчишки и сердобольные соседки постоянно спрашивают Петю:

— Отец-то у тебя ещё не помер?

— Нет, не помер, — равнодушно отвечает мальчик.

— А, может, помер?

— Помер.

— Что же он теперь делает?

— Кашу ест…

— Ах, ты болезный этакий! Как будешь ты без отца-то? Куда вы с матерью-то денетесь? Казённая квартира, дрова, освещение, хорошее жалование… Всего лишитесь! Чем жить-то станете?

Но Петю, видимо, не страшит грядущее. Кроме змея, он знать ничего не хочет. Он давно уже освоился с тем, что отец должен скоро умереть, и ему совсем его не жалко: пускай умрёт, останется мамка, которая уже не будет тогда гнать Петю постоянно из дому, чтобы не тревожить отца. Да и на что он, больной? Больше года он почти не выходит из-за полога и кашляет. Прежде, бывало, здоровый, иной раз приласкает сынишку, принесёт гостинец, поговорит, особенно, когда выпивши, а теперь, кроме стона и кашля, от него ничего и не услышишь.

— Держи, держи, вон, какой ветер! — опять бормочет Петя.

Наталья Кирилловна поворачивается к нему и ощупывает ему рукой животик и голову. Не простудился ли? Нет ли жару? Мало горя с одним мужем-то! Но жару, слава Богу, незаметно, значит, не в бреду, а просто во сне.

— Господи, хоть бы заснуть немного к рассвету!.. — молит Наталья Кирилловна, но страшная жажда мучит её и наверно не даст забыться.

Через несколько минут, после тщетной попытки уснуть, не напившись, она встаёт с постели и идёт к ведру с водой, в кухню. В грязное, запылённое окно с железной решёткой как в тюрьме пробивается серый рассвет.

Можно различить уже часового, шагающего у тюремных ворот; бежит по площади стая собак; слабо догорают уличные фонари… Наталья Кирилловна жадно выпивает целый ковш воды и нечаянно ударяет им о ведро.

Стук будит больного фельдшера. Он начинает стонать и сердиться.

— Что там такое? Хоть бы ночью-то не беспокоили… Вот жизнь!

— Пить очень захотелось… Пошла, а там темь… — оправдывается жена.

— Пить, пить!.. Жалости в тебе нет ни капли! В своём доме от законной жены ни минуты не знаю покоя! Где это видано? Кто есть меня несчастнее?

— Полно, Арсений Иваныч, не волнуйся, — вредно. Кабы я нарочно!.. Разве я тебя не жалею? — старается успокоить его Наталья Кирилловна, подходя к нему и приглаживая ему сбившиеся на лоб волосы.

Но муж отталкивает её руку и отворачивается. Он не может придти в себя от раздражения и злости. Он так хорошо заснул, не кашляя и не чувствуя боли в боку, как давно уже не спал.

— Ты не примешь ли микстуры? — возможно ласковее спрашивает Наталья Кирилловна и, не дождавшись ответа, снова идёт на своё место и пытается заснуть.

Рассвет белеет, а думы бегут и бегут без конца. Вот умер муж; совершены все похоронные обряды, и она осталась одна со своим мальчиком; жутко, бесприютно; на другой же день похорон тюремное начальство намекнёт ей, чтобы она не очень-то заживалась на казённой квартире и очищала её для нового фельдшера. Куда идти? За что взяться? Найдёт где-нибудь угол и станет искать места в горничные или прачки. Трудно, тяжело жилось с мужем, который пил и колотил её до своей болезни, но всё же это была «своя» жизнь, не у чужих людей, из-за куска хлеба, со своим хозяйством, своими интересами, горем и радостями… И вот всё это рушится, надо начинать жизнь новую, чтобы вывести в люди Петю, работать без устали, до мозолей, и забыть своё «фершалство»… А, если Кузьма Филиппыч ещё помнит об ней? Какие страстные чувства он питал к ней прежде, до её замужества, когда был приказчиком в колониальном магазине. Положим, протекло столько времени, Кузьма Филиппыч открыл в соседнем городе своё дело, но Наталья Кирилловна знает, что он до сих пор не женился… А какой он красивый был! И где у неё были глаза? И почему предпочла она его Арсению Иванычу? Теперь была бы богатой купчихой, жила бы в своё удовольствие… А разве это невозможно, недостижимо теперь? Она ещё молода, — ей нет тридцати, — и хорошо сохранилась: маленькая, кругленькая, со свежим цветом лица, с густыми бровями… Мало ли заглядывается на неё мужчин! Неужели она не испытает больше счастья? И вот, Наталья Кирилловна — жена богатого купца; дом у них полная чаша; Петя не бегает босиком, в рваных костюмчиках, одет он по-барски, играет хорошими игрушками, словом, жизнь их течёт благополучно, мирно и счастливо…

Фельдшер уставился в одну точку на стене и, охая от боли, думает о своей болезни, обращаясь в ней, как к живому существу:

— Нет, брат, шалишь, постой, мы ещё с тобой поборемся, да посмотрим, на чьей стороне перевес будет! — Чахотка… Неизлечимая болезнь! Позвольте-с, почему так? Скажите пожалуйста! А южный климат? Разве он не делает чудес? Разве нет примеров выздоровления?

И яркие, заманчивые картины рисуются в воображении умирающего. Почему, зачем смерть? Он хочет жить, дышать воздухом, видеть небо, ему всего сорок лет!.. Неужели начальство не пожалеет его за 12-летнюю добросовестную службу и не даст возможности съездить полечиться на юг? Арсений Иванович и не верит этому. Завтра же, если будет немного полегче, он пойдёт в приёмный час в острожную больницу к доктору и будет просить его похлопотать о выдаче ему пособия на поездку. Доктор — человек мягкий, добрый и сделает всё, что может. Дадут рублей пятьдесят, да столько же Арсений Иваныч у кого-нибудь займёт, — ну, хоть, у Калашникова; этот даст, не откажет, — и вот он отправится месяца на два куда-нибудь в Крым с женой и с Петей… Нет, Петю лучше оставить у матери. Это будет спокойнее. Старуха, правда, плоха, едва таскает ноги, но всё же она за ним присмотрит, можно дать ей рублей пять-шесть денег, у неё найдётся и ему угол, по крайней мере прокормится с ним и не станет в это время таскаться по церковным папертям за подаянием.

Но не сбылись мечты Арсения Иваныча. Ему сделалось хуже. Как-то поутру жена подошла к нему спросить, не хочет ли он молока или чаю, и ей показалось, что муж не дышит и уже похолодел. Она позвала его. Он не откликнулся. Наталья Кирилловна встала на колени, помолилась и велела сделать тоже самое Петюшке.

— Умер твой папка-то, — сказала она.

Мальчуган перекрестился, мельком взглянув да отца, и отпросился играть на площадь. Он надел старенькую соломенную шляпчонку, взял свой неизменный змей и отправился.

Наталья Кирилловна начала обычные хлопоты: попросила каких-то двух мужиков обмыть покойника; одели его; положили на стол, потом она поехала за гробом и вернулась только к сумеркам, так как заходила кое к кому из родных и знакомых, а так же к священнику, и везде в подробностях рассказывала о болезни и смерти мужа.

Когда Наталья Кирилловна вернулась домой, там уже были свекровь и ещё две знакомые женщины. Увидав из окна подъезжавшую с гробом невестку, старуха-свекровь поспешно вышла на крыльцо и таинственно сказала:

— Ты что поторопилась больно мужа-то похоронить? Ишь ты, и гроб уж купила, а муж-то, кажись, ещё жив!.. Ты погоди гроб-от вносить, а пойди, да погляди сначала… Мотри, живую душу не погуби!.. За это Богу и людям ответ дашь, вот как!..