Воспоминания арабиста - Теодор Шумовский

Т. А. Шумовский

Воспоминания арабиста

Иллюстрация на обложке: Арабеска. Надпись в круге воспроизводит средневековое арабское изречение: «Бездеятельный ученый подобен облаку, не источающему дождя». (Рисунок выполнен по эскизу автора книги).

От автора

Спросили Александра Македонского: «Почему наставника своего, Аристотеля, почитаешь ты более, чем царя Филиппа, отца своего?» — «Отец, — отвечал Александр, — воспитав мое тело, низвел меня с неба на землю; но Аристотель, воспитав душу мою, поднял меня от земли в небо».

Оглядываясь на пережитое, оценивая пройденный путь, я вижу прежде всего своих учителей и мысли, возникшие в результате общения с ними. Николай Владимирович Юшманов, прошедший за свою короткую и трудную жизнь путь от рядового красноармейца до всемирно известного лингвиста, и Игнатий Юлианович Крачковский, создатель и глава советской школы арабистов, руководили моей специальной подготовкой, вложив в нее каждый частицу своей души. Однако не только они были моими наставниками. Научное творчество моих старших коллег, часть из которых я уже не застал в мире живых, но другая часть которых подарила мне еще и радость личного общения, было вторым другом моих исканий. Знания, добытые человеческим умом в областях за пределами арабистики, дали, даже при общем знакомстве с ними, перспективу, необходимую для работы в любом направлении науки, каким бы узким оно ни казалось. Наконец, некоторый практический опыт, которым я обязан встречам со многими людьми разных занятий и устремлений, позволил мне трезво оценить значение своего труда для растившего меня общества. Всем встреченным мною людям и книгам я и хотел бы посвятить эти страницы, где рядом с источниками лежат результаты, т. е, воспоминания о тех или иных учителях перемежаются с мыслями, пришедшими в процессе самостоятельной работы, и с картиной тех предварительных исследований, которые благодаря полученной школе мне удалось выполнить.

Жанр мемуарной литературы в арабистике, к сожалению, еще не разработан в достаточной мере, и блистательная книга академика И. Ю. Крачковского «Над арабскими рукописями», выдержавшая пять изданий, все еще остается единственным образцом своего рода. Жизнь не отпустила мне столь большого научного опыта, каким обладал Игнатий Юлианович, и это, естественно, осложняет мою авторскую задачу. Утешение, быть может, заключается лишь в словах, которые Игнатий Юлианович когда-то написал мне: «нужно писать не много, а о многом»; ведь те немногие темы, которыми я занимался и о которых говорится в предлагаемой книге, таят в себе, как представляется, многое для размышлений, для определения истинного места арабской культуры в сокровищнице мирового прогресса.

Читатель да не посетует, что в книге арабиста подчас представлен не «чисто» арабистический материал: грузиноведение, иранистика, индология — все взаимосвязано, и я всегда старался показать прямую или умозрительную связь того или иного явления с предметом моих специальных занятий. Буду рад, если книжка найдет своего читателя или, но крайней мере, если при неизбежных несовершенствах она явится толчком для появления более удачного произведения о людях и свершениях советской арабистики.

Говоря о периоде после И. Ю. Крачковского, я ограничился описанием своей работы и связанных с нею творческих переживаний. Материал о деятельности ленинградских арабоведов новейшего времени содержится в моей статье «Арабистика (1917–1968)», помещенной в сборнике «Азиатский музей — Ленинградское отделение Института востоковедения АН СССР» (М., 1972, с. 281–304).

Нужно, однако, выделить ряд столь серьезных арабистических свершений, осуществленных в последние десятилетия, как публикация «Арабские источники по этнографии и истории Африки южнее Сахары», где подготовка текстов и переводы выполнены В. В. Матвеевым и Л. Е. Куббелем; издание перевода морских рассказов X в. Бузурга ибн Шахрияра (переводчик Р. Л. Эрлих), подготовленное И. М. Фильштинским, неутомимая деятельность которого подарила нам немало ценных работ в области изучения арабской художественной литературы; исследование О. Б. Фроловой, посвященное литературным процессам в современном арабском мире; публикация «Геодезии» ученого-энциклопедиста аль-Бируни (973—1048), принадлежащая П. Г. Булгакову; разыскания в сфере арабско-испанской исторической литературы, проведенные К. А. Бойко; диссертация Т. М. Сипенковой по ранней истории халифата; лингвистические работы Ю. Н. Завадовского и Г. Ш. Шарбатова. Эти свершения свидетельствуют; что дело основоположников советской арабистической школы — Игнатия Юлиановича Крачковского и плеяды его старших учеников — не угасло с их уходом из жизни, а и ныне продолжает рождать живое слово науки.

Николай Владимирович Юшманов — черты облика

Еще гремели над Россией раскаты октябрьского грома, возвестившего социалистическую революцию, а в Смольном Владимир Ильич Ленин и юный радиотелеграфист-переводчик Военно-революционного комитета Николай Юшманов в краткие часы отдыха вели разговор о всемирном языке коммунистического будущего. По словам Николая Владимировича, у которого пятнадцать лет спустя я начал учиться арабскому языку, таких бесед было несколько, и чем больше с течением лет я узнавал моего учителя, тем яснее мне становилось, что именно давние встречи в Смольном предопределили в нем его облик ученого-гражданина, ученого-революционера: первоклассный семитолог и африканист, вошедший в историю востоковедения своими изящными филологическими миниатюрами, где за лаконичными, математически отточенными фразами вставали широкие наблюдения и оригинальные выводы, сам Юшманов с гордостью и вполне основательно считал себя де просто востоковедом, а «лингвистом широкого профиля с практической целенаправленностью творчества». Это значило, что наряду с арабским и африканскими он занимался языками американских индейцев и эскимосов, мальтийским и скандинавскими языками, но прежде всего — теми, в которых его знания могли принести немедленную пользу обществу. Поэтому — об этом я неслучайно вспомнил в дни полувекового юбилея СССР — Юшманов конца 20-х гг., перегруженный академическими обязанностями, активно работал и в Центральном Комитете Нового Алфавита. Здесь, в творческом коллективе, он кропотливо разрабатывал научно обоснованные азбуки и грамматики для бесписьменных народов окраин нашей страны. В 30-х гг. он явился одним из основателей советской школы семитологов и африканистов, вкладывая в это новое дело максимум знаний и энергии и в то же время оставаясь скромным и неприметным секретарем кафедры. Николай Владимирович отечески любил каждого студента, пришедшего на факультет по велению сердца; своими лекциями он будил новые мысли, учил дерзать — и искренне радовался, когда находил проблески самостоятельной мысли и практическую направленность в первых работах своих учеников. Каждому из них он присваивал какой-нибудь лестный эпитет, еще не совсем заслуженный, но ко многому обязывавший; меня он называл «будущим красным Бартольдом», и это смущало и окрыляло, ибо имя умершего в 1930 г, академика В. В. Бартольда, проницательного историка и тонкого знатока многих восточных языков, связывалось в моем представлении с одной из высочайших вершин русского востоковедения, стать вровень с которой было почти недостижимой мечтой.