Сломанная корона. Паганини - Полина Чех

Сломанная корона

Паганини

Полина Чех

Художественный редактор Наталия Енжеевская-Онашко

© Полина Чех, 2017

ISBN 978-5-4483-1311-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

«Петербург. Стандартный набор всех хипстеров: Петербург, Париж и Нью-Йорк. Что особенного в этом городе?!

Он же пустой. Пустынный. Там даже у людей глаза какие-то серые, отражающие цвет вездесущей воды, словно повсеместный ветер выдул любые просветы из них, а моросящий дождь смыл яркие краски с лиц – но не с волос, неформалов тут пруд пруди.

А как же множество чудесных фотографий, альбомов, картин, скажете вы?

Петербург – и правда город открыток. Они здесь везде. В волшебном Эрмитаже (все же его магии не признать я не могу), золотом Петергофе, Царском селе, на Дворцовой площади под аркой – в общем, во всех местах, напичканных туристами. Все эти места – парадный подъезд для гостей Северной столицы. Но есть также и задний двор – едва выходишь за пределы главных улиц, за границы Пушкинского пестрящего великолепия, окунаешься в Петербург Достоевского – желто-серый или коричневый, однотипный, нелепый, в котором можно взрастить идею «тварей дрожащих». Петербург – это лишь фасад, показная картинка.

Этот город уж точно не подходит людям, привыкшим к скоростному образу жизни. На быстро ходящего человека смотрят с неодобрением, словно он нарушил какой-то негласный закон двигаться неспешно, соответствующе волнам на ледяных набережных. А попробуй только побежать по бесконечному эскалатору вверх – люди даже не подумают о том, что нужно освободить левую сторону механической лестницы для прохода!

Можете сколько угодно называть его спокойным, но как по мне, так там только два действительно спокойных места – Финский залив и набережная со львами – и то с натяжкой, ведь они вызывают побочным эффектом меланхолию и депрессию. Все остальные пространства не успокаивают, а беспощадно круглосуточно усыпляют.

Так что единственной причиной посетить этот город, если вы не турист, не хипстер и не гонитесь за меланхолическим настроением, вижу только в том, чтобы поспать, как убитый.

Лучше бы и я сюда не возвращалась.

Смотрю на Неву и не могу отделаться от мысли, что, наверное, я должна хоть как-то проникнуться этим городом, все-таки за что-то его любят. Но он не вызывает у меня ничего. Пустые здания. Пустой город.

Пустая я».

Такие мысли приходят в голову бронзоволосой девушке в фиолетовой шапке с огромным пушистым помпоном, которая неспешно идет по набережной. Под шапкой скрываются два провода синих наушников, схожего оттенка с венами на ее мраморных руках с ободранным темным лаком, которые она сунула в карманы. Губы беззвучно шевелятся, вторя играющей музыке, но не позволяя себе подпевать вслух из-за своей недостойности. На плече болтается кожаная сумка, из которой торчит блокнот – художница никогда не оставляла его больше, чем на день. У него слегка смят низ страниц – девушка из-за своей легкой небрежности постоянно неаккуратно запихивала тетрадку в свои рюкзаки.

Арина присаживается на ступеньки между львами, поближе к воде.

Огромные теплые глаза шарят по морщинкам Невы, возникающим от дуновения ветра. Девушка размышляет о том, что из них старее: ветер или река? Вроде бы движение потоков воздуха существовало испокон веков. Но, с другой стороны, нельзя ли предположить, что каждый порыв и каждая остановка ветра – это его смерть и возрождение, а значит, ветер – это вечный ребенок-феникс?

Тонкие, изящные пальцы плавным движением кидают хлеб в воду, хотя едва ли это нужно: пара птиц нагло подобрались прямо к свесившейся руке и клюет из нее. Одиночество – это когда утки у реки принимают тебя за своего.

Месяц назад они бродили на этом самом месте вдвоем, хотя Арина чувствовала себя чуть менее одинокой, чем сейчас. Чайки тогда заставили улыбнуться ее спутника, когда одна из них словно запуталась в собственных крыльях. Тогда девушка заставила его пройти псевдо-психологический тест про чайку, которая на самом деле символизирует женское начало. Он еще тогда сказал: «Глупые чайки».

Глупые чайки. Глупые женщины.

Шоколадные глаза наполняются влагой и становятся темно-ячменными. Ариша трясущимися руками достает помятую пачку сигарет из сумки. В картонной коробочке ничего не оказывается, и от досады девушке хочется швырнуть ее в воду, но воспитание все же не позволяет. Бледная рука обшаривает всю сумку, мало ли, вдруг что-то затерялось. И – бинго! – выуживает остатки марихуаны в пакетике во внутреннем кармане и бумагу, сложенную вдвое.

Арина помнила этот листок.

Ее пальчики завороженно порхают по синим чернильным буквам. С таким же благоговением ей всегда хотелось потрогать подписи в правых углах ее любимых картин. Буквы вышли слегка кривоватыми, но левая рука их автора не подвела – различить слова было не сильно трудно. «И я выбираю линию жизни…»

Что же, пришло время сжечь хотя бы его слова и развеять пепел марихуаны над Невой. «Как прозаично», – пришло в голову Арише.

Достает зажигалку. Щелчок. Еще один. И еще. Безрезультатно: крошечная искорка словно не желает становиться пламенем.

– ТУПАЯ ЗАЖИГАЛКА! – кричит девушка.

Слезы брызгают из глаз, и Арина в ярости бросает ее на серые ступени. Хотела выместить всю свою злость на этой зажигалке. Хотела, чтобы она разбилась вдребезги… Но нет. Она просто падает на камень, целая и невредимая. Зажигалке камни оказываются нипочем.

– Огоньку? – говорит женский голос выше по ступенькам.

Ариша вздрагивает и оборачивается назад. Этот низкий голос был не знаком, чтобы распознать его обладателя сразу, но едва она встречается с его носительницей глазами, понимает, кто стоит перед ней. Раньше бы у художницы все похолодело от этого взгляда, но сейчас чья-то заботливая рука только поджигала фитилек злости. И даже не за то, что пришедшая не дала попрощаться с тем, кого Арина любила. А за то, что эта двадцатишестилетняя девчонка не исполнила его последнюю волю.

Арина помнила эти волнистые пшеничные волосы с осветленными концами чуть ниже плеч и красивое круглое лицо еще с фотографий, хотя вживую его черты немного осунувшиеся, а кожа менее идеальная. Пухлые губы, покрытые красной помадой и татуировка в виде пяти багровых роз на шее. Сама девушка более низкая и худая, чем кажется на снимках. Но больше всего поражает тонкость рук – костлявые, что-то тарабаня, они бегают по ее бедрам, словно пауки. Глаза небольшие, словно прячущиеся от чего-то, и метущиеся, серые и плоские. Она выглядит так, словно готова пронзительно закричать в любой момент.

Алена протягивает свою зажигалку. Идеально наманикюренные пальчики держат металлический коробок с гравировкой. Он загорается с первым же нажатием. Не то, что пластмаска за двадцать рублей.

Арина подносит косяк к губам и вдыхает.

– Тебя ведь могут запалить, – говорит Алена.

– Плевать, – Арина снова затягивается.

Пришедшая садится на ступень выше. Дуги темных бровей Ариши съезжают вместе: даже тут эта женщина не оставила ее наедине с ним. Пытается забрать ментальное прощание. Да пошла она! Это Аринин момент. И она не позволит какой-то Алене его отнять.

Еще два белых облачка от марихуаны взлетают вверх.

– Знаешь, а чувства все не угасают, – прерывает молчание Алена. – Я думала, что пройдут… Но… нет. И хотя я невыносимо уставала, когда он был рядом в последние дни, даже иногда думала уйти, я не могла отпустить. И теперь такое чувство, будто никогда не смогу. Ты посильнее меня будешь.

Арина все еще молчит, демонстративно игнорируя ее и вдыхает еще пару слов. Полоса огонька двигается чуть ближе к бледным губам. Ей не дает покоя последняя его фраза, сказанная в вагоне метро. «Увидимся».

– А ведь скоро гроза, – Алена кивает на собирающиеся тучи.

– Это Питер. Здесь по определению грозы.

Художница вздыхает, осознавая, что все-таки нормально посидеть его жена не даст. Глаза безвольно поднимаются наверх – действительно, заметно потемнело с тех пор, как она сюда пришла. Вот-вот стеной обрушится. Низкое петербуржское небо словно опускается еще на несколько метров, едва касаясь шапкой зданий на Васильевском острове.

– Почему ты не сделала то, о чем я тебя просила? – тишину второй раз прорезает тихий, с придыханием и хрипотцой голос Арины. Когда-то он был звонче. – Почему поступила по-своему? Почему не кремировала его?!

– Не знаю, – спустя паузу отвечает Алена. – Решила, что так будет лучше.

– Лучше для кого? Уж точно не для него.

– И для него тоже, – словно споря с ее мыслями, отвечает вдова.

Арина фыркает.