Король - Доналд Бартелми

Доналд Бартелми

Король

Анне и Катарине

***

– Глядите! Ланселот!

– Скачет, скачет…

– Да как поспешно!

– Точно сам диавол его распаляет!

– Великолепная мускулатура могучей кобылы перекатывается ритмично под пропотевшей насквозь шкурой ея же!

– Иисусе, да он неимоверно поспешает!

– Но вот осаживает он кобылу свою и замирает на миг, в думу погрузившись!

– А вот мотает прекрасной головою в сумасбродной манере!

– Натягивает поводья, разворачивает кобылу и всаживает в бока ей золотые шпоры!

– Но ведь оттуль и прискакал он давеча с таким превышением скорости!

– Да нет, маленько не оттуль! Оттуль сейчас он скачет градусах в пятнадцати!

– Такой головоломный аллюр эдак скоро оставит лошадь без седока!

– Но не без Ланселота! Ланселот – самый всадчивый ездок в королевстве!

– Гляди-ка! Ланселот вместе с лошадью погрузился в глубокие грязи!

– Он сброшен с седла! Лошадь пала!

– Вот кобыла с трудом подымается! Но Ланселот еще на земле! Вероятно, он что-то себе повредил!

– Нет, вот он встал, осматривает лошадь, прыгает в седло и вновь натягивает поводья… Но он же неистово скачет совсем в другую сторону опять!

– От его метаний земля под копытами горит!

– Точно ему дают наводку со всех румбов сразу!

– Обеты его суровы и многочисленны!

– Поглядите – вот на пути у Ланселота еще один рыцарь оба уперли копья в фокры и несутся друг на друга вот сшибка тот рыцарь который не сэр Ланселот выбит из седла вот он взлетает в воздух и переворачивается вверх тормашками…

– Ланселот же с шумом и грохотом мчит себе дальше он даже не останавливается сокрушить голову противника а топочет еще неистовее к цели своей отдаленной…

– Я теряю его из виду, фигура его убывает и мельчает!

– А я еще вижу его, он все меньше и меньше в далеком отдалении!

– Скачет, скачет…

Гвиневера в Лондоне, во дворце. Сидючи в кресле, переводя яблоко на повидло.

– Мне это надоело до смерти, до чертиков, и меня уже тошнит, – сказала она.

– Да, мадам, – сказала Варли.

– Добрый вечер, английские собратья, – сказало радио. – Говорит Германия.

– Фундаментально неприятственный голос, – сказала Гвиневера. – Тухлая капуста.

– Неуязвимые силы Рейха, – сказал Ха-Ха, – наступают по всем фронтам. Дюнкерк полностью блокирован. Невообразимейшая резня. Сообщают о захвате в плен Гавейна…

– И за сто миллионов лет им этого не сделать, – сказала Гвиневера. – Гавейн еще задаст перцу их свинине.

– Самозваный и подлый король Артур тем временем чахнет в Дувре, если верить моим шпионам. В подозрительном одиночестве. Никакой Гвиневеры поблизости. Мне кажется, мы вправе, дорогие собратья, поинтересоваться, что это может означать.

– Это будет новость про вас, мадам.

– Я полагаю.

– А где же Ланселот? Куда он подевался? Куда и Гвиневера, – сказал Ха-Ха. – Война позабыта. Шлем и кольчуга отложены, свисают с кроватного столбика.

– Слоновий чеснок, – сказала Гвиневера.

– Что? – спросила Варли.

– Для щавелевого супа, – сказала Гвиневера. – Идеален. Как же мне раньше в голову не пришло?

– Да, получилось бы недурственно, мадам.

– Гвиневера – баба неплохая. В душе, – сказало радио.

– Откуда ему знать?

– Но женщины часто бестолковы, – сказал Ха-Ха. – Кроме того, она стареет. А женщины, старея, нередко становятся отчасти безрассудны.

– Но недостаточно безрассудны, – сказала Гвиневера, прикончив яблоко.

– Поганый язык – вот этого у него уж точно не отнять.

– Однако нужна ли налогоплательщикам королева, которая только и делает, что тянет сливянку да развлекается с одним из главных королевских советников? По-моему, нет.

– Который час? – спросила Гвиневера.

– Почти десять, – ответила Варли.

– Пора переключать. Поищи Эзру.

Варли повозимшись с радио.

– Это у меня не самая любимая наша война, – сказала Гвиневера. – Слишком много конкурентов. Никакой ясности. Ну разве что мы на Божьей стороне, это да. Вот что всегда меня восхищало в Артуре: как он вечно умудряется сражаться за правое дело. Но Иисусе – какова интрига! Были времена, когда мужчины выходили, полтора дня лупили друг друга по головам, и на этом все заканчивалось. А теперь же – послы туда-сюда, туда-сюда, секретные соглашения, дополнения еще секретнее, предательства, перемены сторон, ножи в спину…

– Действительно ужас, мадам.

– Приходится держать в голове столько разных людей – думать о них раньше вообще в голову не приходило, – сказала Гвиневера. – Взять, к примеру, хорватов. До этой войны я и понятия не имела, что существуют еще какие-то хорваты.

– А они за нас?

– Насколько я понимаю, их пока держат в резерве для вероятного восстания в том случае, если сербам не удастся выполнить какое-то там соглашение.

– Что есть серб, мадам?

– Должна тебе признаться в наисовершеннейшем невежестве, – ответила королева. – Я знаю только, что они делят территорию с хорватами. Надо полагать, без большой охоты. А еще приходится переживать за болгар, румын, венгров, албанцев и вообще бог знает кого. Того и гляди макушка лопнет.

– Вот те раз! – сказала Варли. – Я и забыла.

– Забыла что?

– Человек тот опять сегодня приходил.

– Какой человек?

– Поляк.

– И что ему было нужно?

– Что-то про верфи. Люди на верфях несчастны, сказал он.

– Люди на верфях всегда несчастны.

– И еще железнодорожники, сказал он. Железнодорожники вообще натворили что-то ужасное.

– Что именно?

– Говорит, приварили к рельсам локомотив на ветке Ипсвич—Стоумаркет. И теперь по этой линии ничего не может двигаться.

– Остроумно.

– Я сказала, что вы погружены в молитвы, мадам.

– Вскоре я в них и погружусь. Никак не найдешь Эзру?

– Очень много шума, мадам.

– Узнаю Эзру, – сказала королева. – Ну его на фиг. Я не безрассудна. И тридцать шесть – едва ли старость, что скажешь, Варли?

– Довольно-таки юность, с моей колокольни.

– А тебе сколько лет, Варли?

– Точно никто не знает, мадам. К пятидесяти, ежели навскидку.

– Ты привлекательная пожилая женщина, – сказала королева. – Равно как и хорошая подруга.

– Благодарю вас, мадам.

– Наверное, следует отправить Артуру телеграмму об этом проклятом локомотиве, приваренном к этим проклятым рельсам, – сказала Гвиневера. – А поляк говорил, чего хотят железнодорожники?

– Сказал, что больше денег.

– Quel1 сюрприз, – сказала королева.

– Большевистская антимораль, – сказал Эзра, – проистекает из Талмуда, а Талмуд – грязнейшее учение, какое кодифицировала какая-либо раса на земле. Талмуд – вот единственный источник большевистской системы.

– Через минуту он заговорит о «жидовствующих ростовщиках», – сказал Артур. – Поэты, разумеется, и должны быть безумцами, но все же…

– Он мне напоминает, – сказал сэр Кэй, – какого-то старого сельского сквайра из какого-нибудь Суррея. Который после ужина бежит к своей несчастной замарашке-жене.

– Полагаю, под это можно вязать, – сказал Артур. – Способствует сосредоточенности.

– Уж лучше вам привить собственным детям тиф и сифилис, – сказал Эзра, – чем впустить к себе Сассунов, Ротшильдов и Варбургов.

– Поищите что-нибудь другое, – сказал король. – А лучше вообще его заткните. Я еще помню времена, когда чертово радио не болботало нам дни и ночи напролет.

– Я как-то на днях послушал Шёнберга. Сюиту для фортепиано.

– Я никогда не понимал ваших музыкальных пристрастий, мой дорогой сэр Кэй. Да и вкусов королевы. Гвиневере нравится, чтобы в музыке звучало много скорби. Чем скорбнее, тем лучше. Как будто в жизни этого мало. Мне же нравится музыка более жизнеутверждающая, если можно так выразиться.

– Королевы, как правило, более консервативны в музыкальном отношении, – сказал сэр Кэй. – Я знавал их превеликое множество, и большинство оказывались на поверку старыми боевыми лошадками. У меня не было ни одной знакомой королевы, которая бы переваривала Брукнера. Сыграешь ей кусочек Малера – и она давай кукситься.

– У королев невелики шансы самовыразиться, – сказал Артур. – Берегут себя для чего-нибудь поважнее.

– Кстати, – сказал сэр Кэй. – У нас одной не хватает. Фионы, Королевы Гоора. По телетайпу передали бюллетень.

– И где расположен этот Гоор?

– Не припоминаю. Где-то на севере. Как бы то ни было, уж несколько недель как хватились.

– Имеется ль у нее супруг? И сколько ей лет?

– Двадцать два. Король – намного старше. Зовут Унтанк.

– Должно быть, она где-нибудь шалит. Постарайтесь, чтобы не попало в газеты. Сам не понимаю, почему я должен беспокоиться о таких вещах, когда идет война.

– Говорят, она довольно мила.

– Это интересно.