Закон развития - Борис Анашенков

Борис Анашенков

Закон развития

Рассказ

С утра городок наводняли жители окрестных деревень. Они стучались и звонили в квартиры, предлагали лук, картошку, морковь. Тихон Андреевич и брата принял за одного из этих коробейников, как он их называл.

— Не надо, ничего не надо! — с досадой бросил он в сумрак коридора, ибо это был уже четвертый звонок. — Сами можем предложить и картошку и морковь.

И хотел захлопнуть дверь. Невысокий, в коротком потертом пальтеце мужичок с фанерным баулом в руке быстро поставил между дверью и порогом ногу в сапоге. Тихон Андреевич пригляделся и ахнул:

— Павел!

— То-то же, — сказал Павел, входя в переднюю.

Братья обнялись.

— Дай, дай я на тебя погляжу, братишечка! — растроганно повторял Тихон Андреевич, отстраняясь от брата.

Павел хмурился, пытаясь придать лицу суровость и сдержанность, подобающие старшему брату в присутствии младшего, но у него ничего не получалось. Он улыбался как человек, который вообще-то шуток не уважает, но этой доволен.

Наталья Борисовна бурно приветствовала его. Павел медленно раздевался, прищуренными, пристально-насмешливыми глазами оглядывал невестку.

— Совсем барыня стала, — сказал он наконец, и Наталья Борисовна зарделась, точно ее похвалили.

— Как же это ты надумал-то? — изумлялся Тихон Андреевич. — Всю жизнь сиднем просидел и вдруг собрался. И не предупредил. Мы бы встретили тебя. Телеграмму-то хоть можно от вас послать?

Прошли в столовую. Наталья Борисовна хлопотала на кухне, то и дело подбегала к дверям.

— А Скурихины-то живы? — спрашивала она, улыбаясь. — А клуб новый, значит? Дом культуры!.. Это по-новому уже. У нас-то все больше избы-читальни были. С лампами керосиновыми сидели...

Она была из той же деревни, что и братья. Среднего роста, в меру полная, с живым, подвижным лицом, она походила сейчас на ребенка, которому вдруг навезли массу всяких подарков.

И Павел светлел лицом и тоже улыбался ей.

— Ты шуруй там, шуруй, — хмурился Тихон Андреевич. Проводив жену взглядом, вздыхал; — Та-ак, приехал, значит?.. Как надумал-то?

— Надумал, — посмеивался Павел. — Надумал.

На нем был длинный пиджак, застегнутый на все пуговицы, мешковатые брюки, заправленные в толстые, домашней вязки шерстяные носки, ворот серой рубахи туго стягивал коричневую морщинистую шею.

Заложив руки за спину, сильно сутулясь, Павел не спеша передвигался по столовой, осматривался. Помял ногами ковер, послушал, как тонко, нежно вызванивает в серванте посуда, щелкнул ногтем пианино.

Закончив осмотр, ткнул кулаком в тахту, осторожно присел.

— Приехал, значит?

— Приехал.

— Ну, ну! — Тихон Андреевич беспокойно заерзал, оглядываясь на дверь. Ему не терпелось показать брату свое хозяйство. Он очень гордился тем, что, несмотря на долгие годы ответственной службы, не утратил в себе того, что мысленно называл «крестьянством»: любое дело спорилось в его руках.

Смастерив буфет для кухни, переоборудовав в который раз уже кладовку, выточив ключ для замка, наладив мясорубку, которую жена собиралась выбрасывать, он с нетерпением ждал минуты, когда можно будет показать кому-нибудь свои труды. Его охотно и много хвалили, им восхищались, и Тихон Андреевич думал, что человек он все же не совсем обыкновенный.

И, конечно же, ему страстно хотелось, чтобы старший брат, сам мастер на все руки — и кузнец, и плотник, и слесарь, и каменщик, — оценил и одобрил его «крестьянство».

Будь Наталья Борисовна жена как жена, он бы и секунды не колебался. Но он знал, стоит ему подняться, как она вмешается и отравит эти дорогие для него минуты.

Павел сам помог ему.

— Показал бы, что ли, хозяйство свое, — сказал он весело. — А то все пишешь: хозяйство, хозяйство, — а мы никак в толк не возьмем, что за хозяйство, откуда ему у тебя взяться?

— Думаешь, сложа руки сидит здесь Тихон? — Тихон Андреевич вскочил, засуетился. — Пойдем, увидишь. Времени даром не трачу.

В передней он старался не шуметь, даже свет не зажег, но Наталья Борисовна все-таки услышала их сборы.

— Вы куда? Не пущу! — закричала она именно тем голосом, от которого у Тихона Андреевича начиналось сердцебиение. И включила внезапно свет. — Отец, что это ты выдумал? Человек только что с дороги, ванна греется, на стол сейчас накрываю...

— Ну, ты вот что, — сказал Тихон Андреевич, опуская глаза, в которых жена могла увидеть слишком много. — Ты шуруй там, шуруй, у нас свои дела, мужские...

Некоторое время братья шли молча. Тихон Андреевич переживал стычку с женой, у которой не было ни выдержки, ни такта; Павел осматривал городок: несколько десятков стандартных трехэтажных домов, составленных в прямые, будто разлинованные улицы.

Недавно сошел снег, и все кругом — дымившаяся на солнце земля, тонкие деревца, рассаженные тоже как будто по линейке, множество детей во двориках и даже самый запах отдохнувшей земли — все дышало свежестью и молодостью.

Осмотр хозяйства начали с гаража. Тихон Андреевич давно собирался купить машину, копил деньги, вел сложные переговоры с райпотребсоюзом, с очередниками, с какими-то бойкими, развязного вида людьми, но дело пока не подвигалось, и гараж использовался под мастерскую.

Тихон Андреевич бил каблуком в дощатый пол, выстукивал кулаками стены, открывал и закрывал массивные створки дверей, включил свет, хотя гараж был залит солнцем, а под конец спустился в люк и снизу победно посмотрел на брата.

— Видал? Не гараж, а дом хороший. Хоть зимой здесь живи. Вот она, наша порода! На все руки.

Многое из инструмента, развешенного над верстаком, — долотца, стамески, набор отверток, коловорот — Тихон Андреевич сделал сам. А деревянные насадки выкрасил морилкой и покрыл лаком. «Хоть на выставку», — повторял он, демонстрируя брату остроту, твердость инструментов, удобство в обращении. Павел трогал гнутым, стертым до блеска ногтем отточенные концы, кивал. Тихон Андреевич, избалованный шумными восторгами своих интеллигентных зятьев и дочерей, видел в этой сдержанности высшее одобрение и чувствовал себя все более уверенно.

Он ударил еще раз кулаком по стене, проверил водопроводный кран, огляделся и удовлетворенно сказал:

— Ну, теперь на огород.

Вышли на дорогу. Справа стоял хвойный лес, по левую сторону строились дома.

Тихон Андреевич указывал на валявшиеся по обочине бревна, доски, трубы, мотки проволоки, говорил с сарказмом:

— Хозяева хорошие, видал? На рупь построят — на тыщу потеряют. А у меня все в дело идет. Гараж, думаешь, из чего построен? Из этого вот мусора. У меня все пригодится, все.

И он вытащил из лужи доску, которую, очевидно, подкладывали под буксовавшую машину, бросил в кусты на другой стороне дороги.

— Посмотришь, какой я буфет из этих досок отгрохал. А стеллаж какой! Хоть на выставку.

На огороде смотреть, собственно, было нечего — участок только запахали, земля липла к сапогам, но Тихон Андреевич провел брата вокруг огорода и подробно объяснил, где что он посадит, сообщил, что в прошлом году взял пятнадцать мешков картошки.

— Лучше моей картошки ни у кого во всем городке не было. Пришлось зятькам попотеть, пока выкопали. Косточки-то не нашей породы, тонкие, интеллигентские.

— Продаешь картошку-то? — спросил вдруг Павел.

Тихон Андреевич строго посмотрел на него.

— Я не колхозник, не фермер. За прилавком мне не с руки сидеть в нарукавничках синих.

— Я к тому, что многовато для вас с Наталкой пятнадцать-то мешков, — пояснил Павел. Он смотрел в землю, лицо у него было озабоченное, казалось, он производил в уме сложные подсчеты. — А за прилавок не обязательно тебе садиться, жену бы послал. Беды нет, свое продашь, не краденое.

«Взыграла крестьянская жилка», — подумал Тихон Андреевич, а вслух сказал:

— Конечно, много. Сами едим, дочерей снабжаем, все равно остается. Выбрасывать за здорово-живешь жалко, вот и сажаешь каждый раз побольше. В прошлом году мешка три на свалку вывезли... Зазорного, конечно, в том нет, чтобы продать: свой труд, — но... смотрят у нас косо на это. Да и знают меня все.

— Давай я продам, — предложил неожиданно Павел и посмотрел на брата.

— Да ты что?!

— А что? Дело привычное, в мешке заметно, в баул можно насыпать. Чего добру пропадать?

— Да неловко как-то, — протянул раздумчиво Тихон Андреевич. — Приехал в гости...

— Ты на ловкости эти плюнь, — деловито посоветовал Павел. — Если бы чужой кто был, а то брат. Особенного тут ничего нет, я колхозник.

Павел снял картуз, пригладил коричневой ладонью седоватые короткие волосы. Лицо у него было узкое, темное, с глубокими складками вокруг рта.

— Коровой, кабанчиком не обзавелся?

— Куда там! — махнул рукой Тихон Андреевич, все еще думая о странном предложении брата. — Наталью разве заставишь теперь за кабаном ходить? — Тихон Андреевич всмотрелся в лицо брата и рассмеялся: — Уж не думаешь ли ты, что мы нуждаемся? Пенсия, знаешь, у меня какая?