Право Света, право Тьмы - Надежда Первухина

Надежда ПЕРВУХИНА

ПРАВО СВЕТА, ПРАВО ТЬМЫ

ПАМЯТИ ПРОТОИЕРЕЯ ВЯЧЕСЛАВА ГАВРИЛОВА

Отец мой, отец мой, колесница Израиля и конница его!

НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

Можно сказать, что эта книга появилась благодаря моей непомерной болтливости. Ну и электронная почта тоже сыграла свою роль. Так что роман возник из союза одного из самых распространенных женских недостатков и замечательного изобретения, помогающего населению Всемирной Паутины не только обрести друг друга, но и благополучно отравлять друг другу жизнь.

А дело было так. В один прекрасный вечер я дала своему компьютеру задание получить почту и отправилась пить чай, справедливо полагая, что ничего, кроме очередной порции рекламного мусора, мой ящик мне не предложит. Отчаевничав, я вернулась к компьютеру, просмотрела папку входящих писем, отвергла замечательное предложение «Купи Вселенную за один доллар и получи в подарок бокал для пива», а также отказалась от заманчивой перспективы «Похудеть навсегда с пользой для бюджета страны». Однако мне повезло. Среди всей этой почтовой шелухи оказалось одно вполне интересное и, как я теперь полагаю, судьбоносное письмо. Я хочу здесь привести его текст полностью.

«Здравствуйте, Надежда! Я просто не знаю, с чего начать. Меня зовут Ольга. Я прочитала все Ваши книги. Не могу сказать, что они мне однозначно нравятся. Так, ничего особенного. Про ведьм можно написать поизящнее, а в изображение общения между людьми и вампирами стоило бы добавить драматизма и оригинальности, потому что о вампирах сейчас не пишет только ленивый. Да, и натуралистические подробности вроде оживших трупов и отвратительных крыс в романе „Все ведьмы делают это!“, думается мне, не придают Вашей фантастике обаяния. Ну зачем Вам, а также и нам, читателям, такие ужасы?.. В жизни и без того ужасов достаточно. Да, и еще мне кажется, что нездоровый эротический элемент в Ваших книгах только все портит. Но надо отдать Вам должное, хоть какой-то стиль у Вас имеется».

…Тут я, помнится, прервала чтение письма, кинулась к полке со своими книжками и принялась выискивать в них нездоровый эротический элемент. После чего схватилась за голову, велела мужу принести мне персена, коньяку и валерьянки. Адская лекарственная смесь подействовала, я подумала, что у меня еще не все потеряно, и продолжила чтение письма.

«Так вот, я решила написать Вам потому, что мне кажется, для Вас есть более интересная тема, чем крысы и сластолюбивые ведьмы. По-моему, Вы способны с этой темой справиться. Из Вашего интервью я узнала, что когда-то Вы пели в церковном хоре в женском монастыре. Я, конечно, не знаю, какая причина заставила Вас уйти из монастыря и заняться сочинением фантастики, но это, конечно, Ваше дело. Так вот. Раз уж Вы все равно пишете фантастику, Вы могли бы написать о нашем городе и о нашем храме. Потому что у нас и город особенный, и нам, православным верующим, в этом городе по-особенному живется. Если Вас мое письмо заинтересовало, напишите, а я Вам перешлю кое-какие заметки и материалы, которые мы составляли с моим мужем. А если я Вас обидела, простите Христа ради.

С уважением, Ольга Горюшкина».

Конечно же я ответила загадочной Ольге Горюшкиной, которой почему-то был столь интересен такой факт моей скромной биографии, как пение в церковном хоре. Так завязалась наша переписка, из которой я узнала о существовании очень далекого от Тулы города Щедрого. Узнала о том, что муж Ольги — дьякон, служит в храме Великомученика Димитрия Солунского и пытается написать историю приключений священнослужителей этой приходской церкви. Ольга рассказала мне об отце Емельяне Тишине, о своих подругах, о странностях жителей их городка — странностях, в которые лично я до сих пор не могу поверить. Однако идея написать книгу обо всем этом захватила меня. Не могу сказать, что в этой идее есть какая-то особенная новизна. Очень многие писатели-фантасты любят экспериментировать на религиозной почве и кокетничать с темами, к которым даже многие маститые теологи и философы обращались с крайней деликатностью. Но одно дело писать о «людях от религии», и совсем другое— о верующих и неверующих людях.

Так что Ольга Горюшкина не зря присылала мне письма. А что из всего этого вышло… об этом судить читателю. Да, и еще попрошу учесть: в этом романе нет и помину нездорового эротического элемента (хм, и здорового, кстати, тоже). И если здесь будет идти речь о любви, то совсем не о той, о которой нам привычнее всего думать.

Для тех, кому значение некоторых слов в романе будет неясно, припасен глоссарий. Он в конце книги. Ничего особенного.

Да, вот еще что. Конечно, мэра города Щедрого зовут совсем не Изяслав Радомирович Торчков. И пьет он вовсе не мятный джулеп с бурбоном, а прозаическую водку и закусывает икрой. Но ведь должна же присутствовать в романе хоть капля моей фантазии?

Часть I

ПОЕДИНОК

Началась эта история в день празднования памяти пророка Илии. Дьякон Арсений, как обычно заведено, отслужил отцу настоятелю на литургии. И хотя солнцу еще далече было ползти по раскаленному небушку до полуденной отметки, было ясно, что день выдастся жаркий, душный, истомный. Дьякону-то такая жара нипочем: он в свои двадцать пять лет ни единой лишней жириночки на костях не нарастил. А все потому, что имел дьякон рослую да костлявую фигуру, за которую его еще в семинарии прозвали «сухие кости», непрозрачно намекая на Книгу пророка Иезекииля, где сие видение костей оживающих и вполне действующих имело место. Также дьякон был склонен к физкультурным занятиям. И даже, по ходившим среди прихожанок храма слухам, молодой дьякон не гнушался пользоваться велотренажером, что, по их разумению, сугубо неприлично для особы священного сана.

Протоиерей же Емельян, настоятель храма Великомученика Димитрия Солунского, имел облик дородный и осанистый, приятный взору благочестивых прихожанок, не упускавших случая посудачить с прихожанками других храмов на тему сравнительных достоинств их пастырей. Отец Емельян ростом был высок, статен, телом исполнен, в движениях плавен, несуетлив и даже как-то по-аристократически изящен. Говорят, из прочих городских храмов всякие суелюбопытные эстеты специально приходили глядеть, как отец настоятель служит, как во время каждения плывет по храму, точно барк с расшитыми золотом шелковыми парусами, и мерно взмахивает кадилом, распространяя окрест волны ладанного благоухания. Ликом отец Емельян несколько походил на благоверного князя Вячеслава Чешского, о чем ему (батюшке, а не князю) как-то заявила некая чересчур ревностная в благочестии старушка. Отец Емельян, не любивший суесловия, за сие дерзкое сравнение даже наложил на старушку епитимию — протереть от пыли аналои на клиросе (каковое наказание старушка выполнила с особым удовольствием). Но епитимия епитимией, а и впрямь было в лике батюшки Емельяна нечто иконно древнее. При общей полноте и даже грузности фигуры лицо его было узкое, немного вытянутое, византийского типа, обрамленное длинными седыми волосами и украшенное седой же пышной бородой. С бородой тоже была однажды у батюшки история. На собрании благочиния архиерей щедровский, преосвященный владыка Кирилл, человек норова самого сурового и отнюдь не по-монашьи горделивого, сощурился ехидно и сказал: «Что, отец Емельян, бороду лучше моей отрастить хочешь? Смотри, дотщеславишься!» На что отец Емельян ответил только: «Владыко, благословите побрить!» И архиерей смолк, потому как бритый священник — это уж полное неблагочестие. Глаза, у отца Емельяна были густо-серого цвета, с редкостным выражением одновременной ласки и печали. Никогда ни на кого не смотрели они грозно и осуждающе, а лишь выжидательно-сострадательно. Под таким взглядом даже Марфа Ивановна, регент правого клироса, женщина вспыльчивая, язвительная и резкая (ох, сколько раз от нее плакали втихомолку девочки-певицы!), проникалась духом смирения и добротолюбия.

Впрочем, самого отца Емельяна благолепие собственной внешности только сердило. И когда его благоверная супруга, Любовь Николаевна, говорила: «Ах, ты у меня первостатейный красавец, батюшка!», он ворчал недовольно: «Матушка, угомонись! Четыре десятка лет уж вместе живем, детей пятерых взрастили, внуков дождались, теперь только о душе думать надобно, а ты все туда же, будто я не священник у тебя, а гусар какой!» Правда; был у протоиерея Емельяна некий недостаток, весьма, впрочем, значительный для священника. Как сам батюшка говаривал, вместо громкого, сочного, звучного голоса имел он скрип тележный. А без голоса как? Тайные-то молитвы читаются, конечно, тихонько, но ведь надо во время службы и возгласы подавать, после коих клирос начинает петь, и проповедь говорить. Но когда в храм назначили служить дьякона Арсения, проблема наполовину решилась. У жердинообразного дьякона обнаружился бас мощности пароходного гудка. Как взревет дьякон: «Благослови, владыко!», так свечки на праздничном подсвечнике гаснут, а некоторые молельщицы даже чуть приседают восторженно. Так и ведут службу: дьякон на амвоне баржой гудит, протоиерей в алтаре лодочной уключинкой поскрипывает. А поскольку, говорят, противоположности притягиваются, то были осанистый и малоголосый священник да громогласный долговязый дьякон крепкими друзьями.