Отрывочные наброски праздного путешественника - Марк Твен

МАРК ТВЕН

Отрывочные наброски праздного путешественника

I

До сих пор все мои путешествия совершались не иначе, как по делам. Приятная майская погода вызвала новое веяние. Оставив в стороне заботы о хлебе насущном, я решил прокатиться с единственною целью отдохнуть и развлечься. Преподобный сказал, что и он тоже поедет. Прекрасный он человек, один из лучших людей, хотя и священник! В одиннадцать часов вечера мы были уже в Новой Гавани на катере «Нью-Йорк». Мы взяли билеты и начали прогуливаться взад и вперед с приятным ощущением свободных и праздных людей, далеко отстоящих от почт и телеграфов.

Немного спустя я пошел в свою каюту и разделся. Однако, ночь была слишком хороша, чтобы спать. Мы огибали бухту; приятно было стоять у окна, дышать чистым ночным воздухом и любоваться мерцающими на берегу огоньками. Вот подошли к моему окну два пожилых господина, сели и начали разговаривать. Мне в сущности не было никакого дела до их беседы, но в эту минуту я был дружески расположен ко всему миру и желал сообщаться с ним. Я скоро узнал, что они были братья из маленькой деревни в Коннектикуте и что разговор шел о кладбище.

— Теперь, Джон, — говорил один, — мы откровенно переговорили между собой. Видишь ли, все ушли с кладбища и наши покойники были предоставлены самим себе, если можно так выразиться. Они, как тебе известно, были очень стеснены. Во-первых, места было очень мало; в прошлом году, когда умерла жена Сета, нам с трудом удалось закопать ее; она загораживала место дьякона Шорба, и он сердился на нее и на нас тоже. Поэтому мы обсудили, и я особенно настаивал на новом кладбище, на горе. Они были не прочь от этого, если только обойдется недорого. Самые лучшие и большие участки — это № 8, и № 9, оба одинаковой величины. Славное, удобное помещение на двадцать шесть человек, двадцать шесть совершенно взрослых, конечно; да на детях и на коротышках набежит кое-что, вот и можно будет, средним числом, уложить совершенно свободно человек тридцать, даже тридцать два, тридцать три.

— Это много, Уильям. Который же ты купил?

— Вот мы и дошли до этого, Джон. Видишь ли, № 8-й стоит тринадцать долларов, № 9-й — четырнадцать.

— Понимаю. Значит ты взял № 8-й.

— Ошибаешься. Я взял № 9-й и сейчас объясню тебе почему. Во-первых, дьякон Шорб желал его. Он начал распространяться о захвате его места женой Сета, и потом я бы, может быть, поспорил с ним из-за № 9, если бы дело шло о двух лишних долларах, но мне уступили и лишний был только один. В сущности, что такое доллар? — сказал я. Жизнь наша лишь странствование, сказал я; мы здесь не для наживы и с собой ее унести не можем, сказал я. Итак, я перестал печалиться, зная, что Господь не оставит доброго дела без награды и поможет мне вернуть этот доллар в торговле. Затем была еще и другая причина, Джон. № 9-й самое сподручное место во всем кладбище и лучше всех расположено. Оно лежит на самой верхушке холма, в центре кладбища. Оттуда виден Мильпорт, горы Траси и Гоппер, фермы и прочее. В целом штате нет лучшего места в смысле вида. Сэр Гиджингс говорит так, а уж он, конечно, должен знать. Ну, и это еще не все. Если бы Шорб захотел взять № 8, пришлось бы брать его. № 8 находится рядом с № 9, но по скату холма, и всякий раз, когда пойдет дождь, вода будет литься прямо на Шорба. Сэр Гиджингс говорит, что. когда настанет время Шорба, ему придется застраховать свои останки от огня и воды.

Послышался тихий смех и одобрительный возглас.

— Вот, Джон, маленький, грубый рисунок участка, который я сделал на клочке бумаги. Вот сюда сверху, в левый угол, мы свалили покойников, вырыв их со старого кладбища, и поместили их в ряд одного за другим, без всякого плана, как попало, с дедушкой Джонсом во главе, так уж оно пришлось, и несколько загнутыми кверху близнецами Сета. К концу немножко тесновато, но мы рассудили, что не будет лучше, если мы разъединим близнецов. Ну, а дальше идут живые. Тут, где стоит А, мы положим Мариар и ее семейство; В — это для братьев Гозеа и их рода; С — Кальвин с племенем. Остается два места, вот тут, где как раз открывается вид на общую картину. Это для меня и моих, и для тебя и твоих. В котором из двух ты бы желал лечь?

— Признаюсь, ты захватил меня врасплох, Уильям. Дело в том, что я так заботливо задумался об удобстве других, что не подумал о своем собственном.

— Жизнь — это только временной наряд, как говорится в Св. Писании, одно только бренное одеяние. Рано или поздно, мы все там будем. Главное состоит в том, что попадешь туда с чистым пропуском. Это единственная вещь, о которой стоит заботиться, Джон.

— Да, да, так, Уильям, так. Кроме этого, ничего нет. Какое же место ты мне советуешь взять?

— Это зависит от вкуса, Джон. Ты особенно дорожишь хорошим видом?

— Не могу тебе сказать «да», не могу сказать «нет». Главным образом мне хочется, чтобы оно было обращено на юг.

— Это легко решить, Джон. Они оба на юг. Они освещены солнцем, тогда так Шорб остается в тени.

— А относительно почвы, Уильям?

— Д песчаное; Е почти чистая глина.

— Так запиши Е, Уильям, песчаный грунт осаждается и требует ремонта.

— Прекрасно. Напиши здесь свое имя, Джон, вот тут, под буквой Е. Теперь не заплатишь ли ты мне кстати свою часть четырнадцати долларов? Тогда все дело будет кончено.

После небольшого пререкания и торга деньги были выплачены и Джон ушел, пожелав брату покойной ночи. Несколько минут длилось молчание. Затем послышался легкий смех одинокого Уильяма.

— Кажется, я не ошибся, — проговорил он, — не Е глинистое, а Д; Джон остался на песке.

Он еще раз тихонько хихикнул и тоже пошел спать.

Следующий день в Нью-Йорке был страшно жаркий. Тем не менее мы старались извлечь из него все, что можно, в смысле развлечений. После полудня мы подъехали к пароходу «Бермуда», перебрались на него со всеми пожитками и стали искать Ани на палубе. Пока мы доехали до половины гавани, стояла знойная летняя жара. Затем мне пришлось застегнуться плотнее, а еще через полчаса я уже заменил летнее пальто осенним и застегнул его крепко на-крепко. Когда мы прошли маяк, я прибавил еще плащ и обмотал шею платком. Так быстро исчезло лето и наступила зима.

К вечеру мы были уже далеко в открытом море. Никакой земли в виду. Никакая телеграмма, никакое письмо, никакая новость не достигнет до нас теперь! Это было отрадное сознание, еще отраднее было сознание, что миллионы измученных людей, оставшихся за нами на берегу, страдают по-прежнему.

На следующий день мы уже были среди уединенного океана, вышли из дымчатых волн и вступили в глубокую, непроницаемую синеву. Ни одного корабля на безбрежной шири океана, ни одной живой души, кроме цыплят Матери Карей, которые кидались в волны, кружились, носились над ними… Между пассажирами было несколько моряков и разговор шел о кораблях и матросах. Один сказал, что выражение: «верно, как магнитная стрелка», не точно, потому что магнитная стрелка редко показывает полюс. Он говорил, что корабельный компас далеко не верный инструмент, а, напротив, один из самых вероломных слуг человека. Он постоянно, ежедневно изменяется. Следовательно, необходимо вычислить уклонения каждого дня и из этого вычисления вывести определение, иначе моряки никогда не будут знать истины. Другой сказал, что огромное состояние ждет того, кто изобретет компас, не поддающийся влиянию стального корабля. Он сказал, что только одно творение переменчивее компаса деревянного корабля, что это компас стального корабля. Помянули и о всем известном факте, что опытный моряк по одному взгляду на компас нового стального корабля может за тысячу миль от места его строения определить, в какую сторону был повернут его нос, когда его строили.

Затем старый капитан китоловного судна начал рассказывать о команде, которая иногда набирается на их суда.

— Иногда к нам попадала толпа студентов. Чудной народ! Невежды? Куда там! Они не умеют отличить крамбала от грот-браса. Но было бы ошибкой принять их за дураков. Они научились в месяц большему, чем другие в год. У нас на «Мэри-Анн» был один такой. Так тот явился на борт в золотых очках. Его сейчас же в его изящнейшем костюме протащили с вантклота на кильсон. У него был полный сундук плащей, толстого суконного платья и бархатных жилетов. Все это, знаете, топорщилось, и, как вы думаете, сплющила ли все это соленая вода? Не берусь судить.

«Когда мы вышли в море, помощник приказал ему лезть наверх и помочь свалить фор-марс. Вот и полез он туда в своих очках. Через минуту с оскорбленным видом спускается назад. „Зачем вы спустились?“ — спрашивает помощник. „Вы, говорит, может быть, не знаете, что там нет лестницы!“ У нас, видите ли, нет васетов на фор-марсе. Люди наши разразились таким хохотом, какого вы, я думаю, никогда не услышите. На следующую ночь, темную и дождливую, помощник опять приказал малому лезть наверх, и я бьюсь об заклад, что он полез с зонтиком и с фонарем! Но это ничего не значит: из него вышел славный матрос еще до окончания плавания и нам скоро понадобился другой материал для насмешек. После этого прошло много лет, я уже совсем забыл о нем. О вот прихожу я раз в Бостон помощником на корабле и пускаюсь странствовать по городу, вместе с другим помощником. Зашли мы там в гостиницу „Почтенный дом“, надеясь поймать там в большой столовой „целую соленую лошадь на удочку“, как говорят наши мальчишки. Рядом с нами обедало несколько человек, и один из них сказал: „Посмотрите-ка, ведь это новый губернатор Массачусетса, вот за тем столом, с дамами“. Мы с помощником с любопытством взглянули в ту сторону, так как ни один из нас еще никогда не видел губернаторов. Смотрел я, смотрел на это лицо и вдруг вспомнил! Но я и виду не показал, а сказал только: „Помощник, я хочу идти и пожать ему руку“. Он отвечал: „Посмотрел бы я, как вы это сделаете, Том“. „Помощник, — сказал я, — я сейчас это сделаю“. „О, да, — сказал он, — я думаю! Хотите биться об заклад, что не пойдете, Том?“ „Я и полкроны не пожалею против этого“. — «Ставьте» — «Идет», сказал я, вынимая монету. Это удивило его, но он все-таки покрыл ее и сказал довольно насмешливо: «Не лучше ли вам отказаться от губернатора и его дам, Том?» — «По зрелому размышлению, я решил идти». — «Ну, Том, вы совершенный безумец» сказал он. — «Может быть, безумец, а может быть, и нет, — сказал я, — главный вопрос заключается в том, хотите вы рискнуть полукроной, или нет?» — «Ставьте целую крону!» — «Идет», сказал я и с хохотом отошел от него. Он самодовольно хлопнул себя по ноге. Я подошел к столу губернатора, облокотился на него локтями и несколько времени пристально смотрел ему в лицо. «Мистер Гарднер, — сказал я, — знаете ли вы меня?» Он посмотрел на меня, я на него; вдруг он вскрикнул: «Том Боулинг! Клянусь святой кочергой! Дяди, это старый Том Боулинг, о котором я вам рассказывал, наш помощник с „Мэри-Анн!“ Он встал и дружески пожал мне руку.