Узник - Эрнест Маринин

Эрнест Маринин

Узник

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

В грохоте и реве рвущейся атмосферы, заслоняя звездное небо взмывшим горизонтом, планета с маху обрушилась на корабль и помчалась дальше по орбите, унося на себе смятую жестянку с полураздавленным человеком в кабине.

Это была всего лишь неудачная посадка, но именно так воспринял Олег момент столкновения. Он был один в корабле, возвращавшемся на Землю. Остальные восемь звездолетов экспедиции еще работали в системе КЗГ-1862-2531С. И сотня с лишним космонавтов. А его отправили на Землю за трусость. Не в наказание, нет, просто трус в экспедиции – слишком большая потенциальная опасность. И командор Янсен был прав, когда утверждал решение экипажа. Действительно, лучше потерять корабль, чем рисковать всей эскадрой. Лучше подвергнуть опасности одного человека, чем сотню. Ошибался Янсен в другом: Олег не был трусом. Вернее, он не был просто трусом. Ему была свойственна осторожность, он предпочитал обойти опасность, а не преодолеть ее. Такое предпочтение еще не трусость. Когда другого выхода не оставалось, у него находились и смелость, и мужество. Олега подавляло не в меру богатое воображение. Оно было его главным талантом, источником идей и решений. Благодаря этому дару он и попал в состав Звездной. Но после посадки, в условиях реальных опасностей и риска, оно обернулось другой стороной, превратилось в источник страхов и подозрений, непрерывно отыскивало все новые и новые угрозы, в том числе и совершенно невероятные. А Олег по склонности характера старался этих опасностей избежать. Со стороны все выглядело трусостью, времени – да и желания – на глубокие психологические изыски не хватало, и его отправили на Землю. Дали корабль, рассчитали маршрут – все шесть нуль-переходов до Земли, но в космосе можно рассчитать не все… «Дельта» вышла из второго броска слишком близко к планете. Будь это первый бросок, Олег сразу ушел бы в подпространство, но после второго нужно было хорошо пройтись заборником по обычному пространству, чтобы возобновить запас вакуума, расщепление частиц которого давало энергию для нуль-переходов. Авария была действительно тяжелой, но воображение Олега превратило ее в непрекращающийся кошмарный катаклизм.

…Планета буквально выпрыгнула на экран. Автомат включил тормозные двигатели, но непогашенная энергия выхода и притяжение слишком близкой планеты уже устремили «Дельту» по суживающейся спирали. Корабль неудержимо валился на планету, и она встретила его грохочущим хохотом атмосферы, впившейся в раскаленную обшивку. А потом вой тормозных двигателей был оборван ударом, от которого, наверное, вздрогнули перья сейсмографов на Земле, а грудная клетка хрустнула, как скорлупа, сломанные ребра пробили спину и кресло и со скрежетом уперлись в заднюю стенку кабины. Сознание, скрутившись звенящим жгутом, вырвалось из тела и унеслось в небо вместе с рыжим столбом дыма и пыли, взвившимся над местом падения.

Прошла вечность. Все было пусто и темно, как до Начала, до взрыва Первоатома, и только бесконечная тьма простиралась на двенадцать миллиардов световых лет вокруг. Потом появилась звездочка – едва заметная, чуть серевшая в темноте. Она постепенно светлела и росла, стала точкой, шариком, клубком, шаровой молнией, грибовидным облаком; разбухающее облако заполнило череп, стало твердым и упругим и разорвало хрупкую кость на двенадцать миллиардов осколков, разметав их по бесконечному пространству. Перетянутые струны нервов лопнули с воющим звоном, тело вывернулось от боли, как края рваной раны, но тут хлынули водопады холодного пота, залили пылающее облако в голове, перехлестнули через зазубренные края черепной коробки и затопили Вселенную на бесконечное число парсеков и вечностей…

Олег вздрогнул и открыл глаза. Кошмар кончился. Через иллюминаторы в кабину лился бледный рассвет. Было очень больно, но терпимо. Потом через тишину прорвался звук – часы над пультом шли. Они показывали, что с момента падения прошло двенадцать минут. Он удивился, и это обычное чувство помогло обрести равновесие духа. Боль прошла. Он подумал, что надо встать, и ужаснулся, представив, с каким звуком будут выдергиваться из обшивки кресла изломанные ребра. Его передернуло, на лбу выступили капельки пота, и он остался лежать, только стиснул подлокотники. Их мягкая упругость вернула ощущение реальности, он сказал: «Я не верю в этот бред! Я сейчас встану!» – и рванулся вперед, пока страх не успел сковать мышцы.

На кресле не было ни проколов от ребер, ни пятен крови. Он ощупал грудь и спину. Руки слушались его, движения не причиняли боли. Все было цело. Он опустился на подлокотник и улыбнулся, поверив наконец, что жив и цел, и ощущение вновь обретенной жизни наполнило его бесконечной радостью. «Живой», – тихо сказал он. А потом громче, до крика: «Живой! Живой!» Крик глухо отдался за пультом, что-то там звякнуло, задребезжало. Радость отхлынула. «Живой-то живой, но надолго ли?» Он снова встал и пошел осматривать корабль.

Вычислитель был уничтожен полностью. При ударе микромодули треснули, просыпались сквозь отверстия в кожухе и теперь лежали на полу красивыми кучками разноцветной крошки. Систему регенерации, правда, можно было восстановить. Месяца за два. Ручное управление уцелело, но разрегулировалось. А какая разница? Все равно не было ни вычислителя, чтобы рассчитать маршрут, ни контрольных приборов. А главное – сместились катушки конвертора. Путь через подпространство был для «Дельты» закрыт. Обычного горючего хватило бы надолго, но не на триста светолет. Продукты уцелели, сохранился кислород в одной цистерне – примерно на неделю. А регенераторы надо ремонтировать два месяца.

«Стоит ли выживать? Стоит. Лучше плохо жить, чем хорошо лежать в могиле… Что ж, у меня будет на редкость комфортабельная могила. Наверное, лучше перед концом открыть люк, чтобы горячий воздух хорошо высушил мумию… Собственно, а почему горячий? Может, он сырой и прохладный, и будет не мумия, а полуистлевший скелет. И вообще, что снаружи? Почему до сих пор не поинтересовался? А сейчас дошло, что вот сила тяжести – нормальная. И на том спасибо…»

Он глянул в иллюминатор. Ничего особенного. Обыкновенные желто-серые камни и скалы без следа растительности, какое-то нелепое серо-розовое небо. По нему ползли лиловые кляксы – облака, что ли? Ветер гнал клубы пыли, она застилала серой мутью нечетко прочерченную линию горизонта. Похоже на клюквенный кисель, разбавленный водой из лужи. «Эх, – вздохнул Олег, – если б этим киселем можно было дышать!» Он хотел проверить состав воздуха, но анализатор, естественно, не работал.

«Надо выйти наружу. А если там какая-нибудь дрянь живая? – Ему тут же показалось, что в дымке мелькают тени. – Да нет, не может быть, чудится со страху. Нет тут никого!» В розоватом тумане ничего не было видно, он снова подумал, что пора выходить, и, спиной чувствуя опасность, пошел за скафандром.