Трепетные птички - Лев Портной

Лев Портной

Трепетные птички

НОВОСЕЛЬЕ МАЙОРОВ

Часть 1

Заглянем в главу 5

Спросонок чувствуешь себя скованно, как будто кожа стянулась и того гляди порвется местами, если сделать резкое движение.

Подушка мокрая от пота.

Я сажусь на краю кровати и пытаюсь вспомнить, что же мне снилось такое страшное? Какой-то темный коридор… я бегу по нему… но это был не тот сон, не страшный. Страшный снился мне до этого сна, а по темному коридору… я… от него…

Я уже не сплю, но мне страшно, хотя не помню ничегошеньки из того, что мне снилось.

Закутавшись в одеяло, я отправляюсь в туалет. Добираюсь до него на ощупь по темному коридору и сажусь на унитаз. Я сижу, подобрав одеяло, упершись локтями в колени и опустив на руки голову. Мои длинные волосы ниспадают на лицо, и чешутся щеки. Я откидываю их и чувствую что-то неладное. Выхожу в ванну, где висит зеркало. Смотрю в него, на мгновение теряю дар речи и — начинаю визжать от ужаса. Я роняю одеяло, секунду любуюсь своими очаровательными полушариями третьего размера, а потом выбегаю в коридор и сталкиваюсь с соседкой, Еленой Владимировной. Она хватает меня за руки, встряхивает их и спрашивает:

— Светочка, что с тобой?! Что с тобой?

— Я не Светочка?! — воплю я. — А Шурочка!

— Боже мой, — бормочет соседка и растерянно глядит на меня.

Впрочем, колеблется она не больше секунды. Ее взгляд становится осмысленным, а действия решительными.

— Проходи сюда, я помогу тебе, ни о чем не беспокойся! — она вталкивает меня в ванную комнату и пытается запереть за мной дверь.

В последний момент я бунтую против заточения и вырываюсь в коридор. Елена Владимировна бросается на меня, и мы начинаем бороться.

— Ах ты, маленькая сучка! — шипит соседка, пытаясь сбить меня с ног.

— Да что ж это такое?! — я стараюсь освободиться от вцепившейся в меня женщины.

Она валит меня на пол. Сама падает на меня, заставляя испытывать некоторое удовольствие от вынужденной близости с нею. Но поскольку в ее действиях нет ни намека на дружбу или еще какое-нибудь теплое чувство, я решаю, что разумнее одержать над ней верх. Сил справиться с женщиной у меня не хватает, и я озираюсь по сторонам в поисках подсобного средства. И оно найдено. На стене висит фагот. Я знаю, что, если не в рамках самозащиты, а на поводу у обуревающей меня похоти прихвачу эту женщину за какое-нибудь интимное место, фагот обязательно постарается ударить меня, и тогда нужно будет исхитриться и подставить под удар не свою, а ее голову. Откуда я знаю, что музыкальный инструмент, висящий на стене в качестве декоративного украшения, от ревности бросится на нас, сказать невозможно, но мне это ясно так же, как ясно то, что красный цвет это красный, хотя невозможно вспомнить, когда мне это объяснили впервые. Я опускаю руки и изо всех сил сжимаю ягодицы Елены Владимировны.

— Ах, ты мой персик!

— Не лезь ко мне, лесбиянка окаян… Как ты смеешь?! — с отвращением верещит соседка.

Фагот срывается со стены, но, как я ни уворачиваюсь, по голове он бьет все же именно меня.

И я теряю сознание…

Прихожу в себя от ударов молота, колотящего в голове, и, не успев открыть глаза, понимаю, что это не молот, а шаги тех, кто несет меня куда-то вниз, кажется, на носилках.

— Классная телочка, — слышу чей-то голос.

И тут я вспоминаю все, что произошло…

Глава 1

Когда грузчики затащили на третий этаж мой скудный скарб и, получив от меня обещанные пятьдесят штук, укатили на своем грузовике, ко мне подошел невысокий мужчина лет шестидесяти и спросил:

— Новосел?

— Так точно, — ответил я.

— А я дворник, дядя Саша, — представился он, — если надо чего, все ко мне идут.

— И меня Сашей зовут, — я протянул ему руку.

— Тезка, значит, — он как будто обрадовался, но взгляд не изменился.

— Значит, если что, заходи, — добавил он, немного помолчав, — замок врезать или кран починить. Я в третьем подъезде живу, первая дверь налево.

Он пристально посмотрел на меня; у него были глаза человека, имевшего большой жизненный опыт и повидавшего на своем веку очень многое, гораздо больше того, что видели простые, непьющие, люди. Он переминался с ноги на ногу, как будто хотел спросить еще о чем-то очень личном, но не знал, как начать, чтобы не показаться нескромным. «Наверно, на водку попросит; скажу ему, что на свои пить нужно!» — подумал я.

— В пятьдесят четвертую въехал? — выдавил наконец-то дядя Саша с явным облегчением, словно это и был тот самый каверзный вопрос, требующий особенной деликатности.

— Точно.

— Скоро съедешь, — обреченно произнес дворник.

— Это еще почему? — удивился я.

— Хреновая квартира. Вернее, соседи твои хреновые. Будто нечистые какие-то. До тебя сколько народу в нее ни въезжало, всех после первой ночи словно подменяли. Люди делались чумными и больше уж в этой квартире не оставались. Ночевали у родни, у знакомых — кто где. И всеми правдами-неправдами с этой квартиры съезжали. А последний только вселился, так к утру и помер. А хороший был мужик! Хороший! Вот не про каждого так скажу, а про него скажу, хороший был мужик! Мы с ним целый вечер прогутарили, горилку мою пили, а на следующий день — нет человека. Так эти Воронковы одни в этой квартире с тех пор и живут.

— Что ж они, волшебники что ли? — усмехнулся я.

— Он физиком был, пока не свихнулся, а она — это, — дядя Саша выразительно постучал указательным пальцем по виску.

— Тоже трекнулась?! — спросил я.

О том, что мой сосед слегка рассудком подвинулся, я уже знал, но еще не хватало, чтоб и жена его оказалась сумасшедшей.

— Да не, — протянул дядя Саша. — Она врач, шизанутых лечит, а собственного-то мужика с ума свела. Живут как нелюди, чураются всех. И окромя их никто в этой квартире не уживается. И малой ихний странный какой-то, молчун. На трубе играет. И ежика держит. Покамест тебя в эту квартиру не прописали, чехарда была. Люди въезжают — выезжают, въезжают — выезжают. Вот мы столько лет ждали, когда ты появишься. А ты насовсем или временно, по службе?

— Насовсем. Уволился я, надоело. Живешь как собака, угла своего не имеешь.

— Хочешь, заходи ко мне, горилки попьем, — предложил дядя Саша.

Я понял, что если откажусь, то наверняка упущу шанс войти в число тех немногих, про кого дворник скажет: «Хороший был мужик!» Но я подумал, что дядя Саша в чужом глазу соринку замечает, а в своем горилки не видит, и если б предыдущий новосел таким «хорошим мужиком» не был, то жил бы и здравствовал. А после того, как помер, попробуй разберись: соседи его за одну ночь со свету сжили или горилка дяди Саши не под силу оказалась? И пока я мешкал с ответом, размышляя о превратностях судьбы, дворник из числа «хороших мужиков» меня вычеркнул.

— Не хочешь как хочешь, — сказал он и, покачав головой, добавил. — Тут не удержишься, не-е.

— Ладно, поживем — увидим, — ответил я. — Давай, дядь Саш, бывай. Пойду шмотки свои разбирать.

Я пожал дворнику руку, вошел в подъезд и, перешагивая через две ступеньки сразу, взлетел на третий этаж.

Я провел четыре года в казарме военного училища, три года в раздевалке дивизионного спортзала, еще четыре года в общежитии и наконец-то въехал в собственную комнату, пусть даже в коммуналке. И никакие соседи мне были нестрашны, будь они хоть физики, хоть химики, и «малой ихний», тем более — «молчун». После того, как я в должности замполита командовал полком — а это тысяча дюжих молодцев один дурней другого, — было б смешно не справиться с тремя гражданскими, двое из которых нормальные.

Я открыл входную дверь и прошел в свою комнату. Она была небольшой — пятнадцать квадратов, благодаря двум окнам светлой и по этой же причине неудобной: и так мебель ставить некуда, а тут еще окнами заняты не одна, а две стены, квартира-то торцевая.

Комната числилась за мною давно. Мне ее отец пробил к званию капитана. Однако все это время ее занимали Воронковы. Месяц назад моя матушка их согнала и к моему приезду побелила потолок, покрасила подоконники и рамы и поклеила обои. Комната выглядела чистой и уютной. А я стоял в центре среди неаккуратно расставленной мебели и как заправский борец пытался взглядом испепелить гардероб, чтобы раздавить его морально, прежде чем загнать в угол и прижать лопатками к стене. Когда же, собравшись с духом, я налег на него всем корпусом, раздался стук в дверь.

— Да! — откликнулся я. — Входите.

Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулась голова, принадлежащая мужчине лет сорока.

— Ой, здрасьте, — дурашливым голосом произнесла она.

Вслед за головою в комнату протиснулся ее владелец, который, казалось, в свои сорок лет впервые в жизни напился и теперь спешил поделиться с окружающими новыми ощущениями. Вот только спиртным от него не пахло. Это был мой сосед, Воронков Игорь Анатольевич, которого я раньше не видел, потому что его запирали в комнате. Я испытывал замешательство, не зная, как себя вести в обществе с сумасшедшим. Воронков сам пришел мне на помощь, нарушив неловкую паузу.