Умозрение в красках - Трубецкой Евгений

Трубецкой

Евгений Николаевич

УМОЗРЕНИЕ В КРАСКАХ

Евгений Николаевич Трубецкой

УМОЗРЕНИЕ В КРАСКАХ

Репринтное издание

Подготовлено при участии

Центра научно-инженерных проблем

Ответственный за выпуск А. Н. Сытин

©Оформление. Центр научно-инженерных проблем (Москва), 1990

I

Вопросъ о смыслѣ жизни, быть-можеіъ, никогда не ставился болѣе рѣзко, чѣмъ въ настоящіе дни обнаженія мірового зла и безсмыслицы.

Помнится, года четыре тому назадъ я посѣтилъ въ Берлинѣ синематографъ, гдѣ демонстрировалось дно акваріума, показывались сцены изъ жизни хищнаго водяного жука. Передъ нами проходили картины взаимнаго пожиранія существъ — яркія иллюстраціи той всеобщей безпощадной борьбы за существованіе которая наполняетъ жизнь природы. И побѣдителемъ въ борьбѣ съ рыбами, моллюсками, саламандрами неизмѣнно оказывался водяной жукъ, благодаря техническому совершенству двухъ орудій истребленія: могущественной челюсти, которой онъ сокрушалъ противника, и ядовитымъ веществамъ, которыми онъ отравлялъ его.

Такова была въ теченіе серіи вѣковъ жизнь природы, такова она есть и таковою будетъ въ теченіе неопредѣленнаго будущаго Если насъ возмущаетъ это зрѣлище, если при видѣ описанныхъ здѣсь сценъ въ акваріумѣ въ насъ зарождается чувство нравственной тошноты, это доказываетъ, что въ человѣкѣ есть зачатки другого міра, другого плана бытія. Вѣдь самое наше человѣческое возмущеніе не было бы возможно, если бы этетъ типъ животной жизни представлялся намъ единственной въ мірѣ возможностью и если бы мы не чувствовали въ себѣ призванія — осуществить другое.

Этой безсознательной, слѣпой и хаотичной жизни внѣшней природы противополагается въ человѣкѣ иное, высшее велѣніе, обращенное къ его сознанію и волѣ. Но, несмотря на это, призваніе пока остается только призваніемъ: мало того, сознаніе и воля человѣка на нашихъ глазахъ низводятся на степень орудій тѣхъ темныхъ, низшихъ животныхъ влеченій, противъ которыхъ они призваны бороться. Отсюда — то ужасающее зрѣлище, которое мы наблюдаемъ.

Чувство нравственной тошноты и отвращенія достигаетъ въ насъ высшаго предѣла, когда мы видимъ, что, вопреки призванью, жизнь человѣчества въ его цѣломъ поразительно напоминаетъ то, что можно видѣть на днѣ акваріума. Въ мирное время это роковое сходство скрыто, замазано культурой; напротивъ, въ дни вооруженной борьбы народовъ оно выступаетъ съ цинической откровенностью; мало того, оно не затемняется, а, наоборотъ, подчеркивается культурой: ибо въ дни войны самая культура становится орудіемъ злой, хищной жизни, утилизируется по преимуществу для той же роли, какъ челюсть въ жизни водяного жука. И принципы, фактически управляющіе жизнью человѣчества поразительно уподобляются тѣмъ законамъ, которые властвуютъ въ мірѣ животномъ: такія правила, какъ «горе побѣжденнымъ» и «у кого сильнѣе челюсть, тотъ и правъ», которыя въ наши дни провозглашаются какъ руководящія начала жизни народовъ, суть не болѣе и не менѣе, какъ возведенные въ принципы біологическіе законы.

И въ этомъ превращеніи законовъ природы въ принципы, — въ этомъ возведеніи біологической необходимости въ этическое начало — сказывается существенное различіе между міромъ животнымъ и человѣческимъ, — различіе не въ пользу человѣка.

Въ мірѣ животномъ техника орудій истребленія выражаетъ собою простое отсутствіе духовной жизни: эти орудія достаются животному какъ даръ природы, помимо его сознанія и воли. Наоборотъ, въ мірѣ человѣческомъ они — всецѣло изобрѣтенія человѣческаго ума. На нашихъ глазахъ цѣлые народы всѣ свои помыслы сосредоточиваютъ преимущественно на этой одной цѣли — созданія большой челюсти для сокрушенія и пожиранія другихъ народовъ. Порабощеніе человѣческаго духа низшимъ матеріальнымъ влеченіямъ нивъ чемъ не сказывается-такъ сильно, какъ въ господствѣ этой одной цѣли надъ жизнью человѣчества, — господствѣ, которое неизбѣжно принимаетъ характеръ принудительный. Когда появляется на міровой аренѣ какой-нибудь одинъ народъ-хищникъ, который отдаетъ всѣ свои силы техникѣ истребленія, всѣ остальные въ цѣляхъ самообороны вынуждены ему подражать, потому что отстать въ вооруженіи — значитъ рисковать быть съѣденными. Всѣ должны заботиться о томъ, чтобы имѣть челюсть, не меньшую, чѣмъ у противника. Въ большей или меньшей степени всѣ должны усвоить себѣ образъ звѣриный.

Именно въ этомъ паденіи человѣка заключается тотъ главный и основной ужасъ войны, передъ которымъ блѣднѣютъ всѣ остальные. Даже потоки крови, наводняющіе вселенную, представляютъ собою зло меньшее по сравненію съ этимъ искаженіемъ человѣческаго облика!

Всѣмъ этимъ съ необычайной силой, ставится вопросъ, который всегда былъ основнымъ для человѣка, — вопросъ о смыслѣ жизни. Сущность его — всегда одна и та же: онъ не можетъ измѣняться въ зависимости отъ тѣхъ или другихъ преходящихъ условій времени. Но онъ тѣмъ опредѣленнѣе ставится и тѣмъ яснѣе сознается человѣкомъ, чѣмъ ярче выступаютъ въ жизни тѣ злыя силы, которыя стремятся утвердить въ мірѣ кровавый хаосъ и безсмыслицу.

Въ теченіе безпредѣльной серіи вѣковъ въ мірѣ царствовалъ адъ — въ формѣ роковой необходимости смерти и убійства. Что же сдѣлалъ въ мірѣ человѣкъ, этотъ носитель надежды всей твари, свидѣтель иного высшаго замысла? Вмѣсто того, чтобы бороться противъ этой «державы смерти», онъ изрекъ ей свое «аминь». И вотъ, адъ царствуетъ въ мірѣ съ одобренія и согласія человѣка, — единственнаго существа, призваннаго противъ него бороться: онъ вооруженъ всѣми средствами человѣческой техники. Народы живьемъ глотаютъ другъ друга: народъ, вооруженный для всеобщаго истребленія, — вотъ тотъ идеалъ, который періодически торжествуетъ въ исторіи. И всякій разъ его торжество возвѣщается однимъ и тѣмъ же гимномъ въ честь побѣдителя, — «кто подобенъ звѣрю сему!»

Если въ самомъ дѣлѣ вся жизнь природы и вся исторія человѣчества завершаются этимъ апоѳеозомъ злого начала, то гдѣ же тотъ смыслъ жизни, ради котораго мы живемъ и ради котораго стоитъ жить? Я воздержусь отъ собственнаго отвѣта на этотъ водросъ. Я предпочитаю напомнить то его рѣшеніе, которое было высказано отдаленными нашими предками. То были не философы, а духовидцы. И мысли свои они выражали не въ словахъ, а въ краскахъ. И тѣмъ не менѣе ихъ живопись представляетъ собою прямой отвѣтъ на нашъ вопросъ. Ибо въ ихъ дни онъ ставился не менѣе рѣзко, чѣмъ теперь. Тотъ ужасъ войны, который мы теперь воспринимаемъ такъ остро, для нихъ былъ зломъ хроническимъ. Объ «образѣ звѣриномъ» въ ихъ времена напоминали безчисленныя орды, терзавшія Русь, Звѣриное царство и тогда приступало къ народамъ все съ тѣмъ же вѣковѣчнымъ искушеніемъ: «все сіе дамъ тебѣ, егда поклонишисямнѣ».

Все древне-русское религіозное искусство зародилось и выросло въ борьбѣ съ этимъ искушеніемъ. Въ отвѣтъ на него древне-русскіе иконописцы съ поразительной ясностью и силой воплотили въ образахъ и краскахъ то, что наполняло ихъ душу — видѣніе иной жизненной правды и иного смысла міра. Пытаясь выразить въ словахъ сущность ихъ отвѣта, я, конечно, сознаю, что никакія слова не въ состояніи передать красоты и мощи этого несравненнаго языка религіозныхъ символовъ.

II

Сущность той жизненной правды, которая противополагается древне-русскимъ религіознымъ искусствомъ образу звѣриному, находитъ себѣ исчерпывающее выраженіе не въ томъ или иномъ иконописномъ изображеніи, а въ древне-русскомъ храмѣ въ его цѣломъ. Здѣсь именно храмъ понимается какъ то начало, которое должно господствовать въ мірѣ. Сама вселенная должна стать храмомъ Божіимъ. Въ храмъ должны войти все человѣчество, ангелы и вся низшая тварь. И именно въ этой идеѣ мірообъемлющаго храма заключается та религіозная надежда на грядущее умиротвореніе всей твари, которая противополагается факту всеобщей войны и всеобщей кровавой смуты. Намъ предстоитъ прослѣдить здѣсь развитіе этой темы въ древне-русскомъ религіозномъ искусствѣ.