Что касается - Николай Байтов

Николай Байтов

Что касается

«Каждое утро на протяжении многих лет...»

Каждое утро на протяжении многих летя появляюсь на грани травы и воды.Я убеждаюсь, что у теней отражений нет.Все это знают, но мало кто делает выводы.

«Моя коллекция затей...»

Моя коллекция затейпредставлена – в апреле, в мае.Свирелью я зову детей —они гуляют, ноль вниманья.

Речитативом разольюсь,расплачиваюсь равнодушьем.Гуляю в садике цветущем,скучаю, сам себе дивлюсь.

Конус

1Новую плёнку он зарядив,вновь молчанью не вняв,вновь к моему лицу объективприставив, спросит меня:

«Это ваш храм, да? а вон там —тоже?.. Ну хорошо,ты только ответь: тоже вода?море? или там что?Кустарник, шерсть, кизил или кровь?Она распускает ткань?А в чаше там бесконечная дробь,шифры двоичных тайн?Зачем этот свод и замкнутый свет?Зачем этот текст и зов?Где спрятан у этих женщин и девкассетный экскурсовод?А эти каменные столбысдавили кого? Христа?..Что ж ты молчишь? Зачем встал ты,как сторож, здесь у крыльца?»

Я отвернусь, пойду. А туристснова глядит в алтарь.Никто не покажет ему, как Улиссвыходит за Гибралтар.

2Весна опять подняла весло —сушить, а потом копать.Кому-то бросить велит ремесло,точить лемех и пахать.Когда же я наконец упруськилем в сухое дно,и пахарь вопросом прервёт мой путь:– Ты, чужеземец, кто?Привёз ли товары к нам иль плодыкакие-нибудь?.. И вообще:что за лопату странную тынесёшь на блестящем плече?

Нет, это геодезист внизурейку выставил вверх.Ночью он изобразит в мозгуцепь этих твёрдых вех.Дверь заперла эта тварь, и тотв подъезде уснул подлец.В отель последний поезд идётот станции Лептон-Ленц.Введя дырявую ленту лициз перфоратора в кадр,сержант не видит, как быстрый Улиссвыходит за Гибралтар.

3Есть ли кто стерегущий здесьв кадре двоичную дробь?Кто дешифрует: кустарник, шерсть,скалы, кизил или кровь?Скатилась под землю четверть луны,следом спешит океан.Пеной в горле вскипели нули:она распускает ткань.

Дверь заперла эта тварь, и тотв подъезде уснул подлец.В тоннель последний поезд идётсо станции Лептон-Ленц.И консул, выйдя из фильма убийств,«халтура», – пробормотал.Никто не видит, как лёгкий Улиссуходит за Гибралтар.

4Я знал, что в этом отеле вряд лимне суждено заснуть:пляшет «лампада» на тёмной веранде,хоть ноги могли разуть…

Нет, это старый падре внизупердит, завернувшись в плед.Ночью он проявил в мозгуостатки двух липких лент.—Джон Леннон с Иконой в кадре повис,цветы возложив на алтарь.И консул, выйдя из фильма убийств,«халтура», – пробормотал.

«Что касается правил этой игры...»

Что касается правил этой игры,то не в них суть.Не от них покачиваются мирыи в морях муть.И не я их придумал, и не ты,а они даны нам в виде еды,если же здесь будут едва видны,значит так, пусть.

Мне вообще не надо, чтоб здесь был я,как волна боли.Только чьи-то с тонущего кораблявдалеке вопли.Это будет игрок или пусть моряк —всё равно – хоть игрек, хоть имярек.Пусть с обломком брига его на брегпринесли волны.

Он пройдёт тропой чьей-то в снегу,забредёт в лес,потеряв мгновенно свою бедув забытьи мест,заметённых с опушки на ветру.Он увидит перед собой игрувышесказанную – и я не вру,я держу текст.

Ухожу и прячусь к себе тудаза сугроб тёплый,где бормочет всякая ерундапод густой ёлкой.Что поделаешь? – наша жизнь трудна.Наши достиженья – одна труха.Для того игру и берёт рука,чтобы стать лёгкой.

Что касается правил этой игры,то не в них вкус.Ни желаний, ни страха, ни вины,ни иных чувств,от Адама известных и доныне,слава Богу, не затронут они,если же и сбоку где-то даны,значит так, пусть.

Это вроде того, как бы некий «он»размышлял:«Чем бы мнеразукрасить времени ветхий сониль препровождение?Вот хотя бы Плотин или Платон, —всё равно – из плоти он иль фантом,—мы его помучаем, а потомразрешим чтение.

Нам вообще не важно, чтоб здесь был «я»,словно чья тварь.Сам себя направляя и пыля,пусть бредёт вдаль.А кругом засеянные поля,и уже косить-молотить пора.Кабы не всегда с кем-нибудь война,так совсем рай.

Можно лечь с подругой в светлых садахи сплести взоры.Как послушное эхо, в её устахпить свои стоны.И до вечера целый день с утранаслаждаться тем, что дала судьба,поворачивая туда-сюдаинтерес сонный».—

Если эти мысли столь же верны,сколь широк жест,то, переставляя фишки игры,я несу крест.Что касается правил, то их рядыперестраиваются, как под утро грибы,предлагая от страсти и дурнотымиллион средств.

Тот, кто выпал из пасти свирепых волн, —пусть он спас минимумиз того, чем был, пусть стоит он голв бытии мнимом,—всё равно ему под любым угломможно видеть в звёздах добро со зломили разукрасить времени сонслабым днём зимним.

Он заглянет в тёплую полынью,где дрожит пульс.И туда сосульку, словно слюну,протянул куст.А потом весною, уйдя в листву,потеряет вскоре и всю своюледяную твёрдость, – а я не сплю,я держу курс.

Уползу и спрячусь опять в дырупод сугроб рыхлый,между тем как узенькую лунузаметёт вихремна востоке, в самом тёмном углу —и она серебром подсветит пургу,—для того луна и ведёт игру,чтобы стать рифмой.

И коснётся правил этой вознимежду слов – перст.А потом коснётся влажных низинблиз её чресл.Он коснётся впадин смелой весны,и туда прольётся одно из них,от летучей тоненькой белизныудержав блеск.

«С незнакомыми именами...» 

С незнакомыми именамина устах – до оскоминыя скитаюсь, хотя едва липонимаю топонимы.

Запинаясь, ангелы пелинад полями полыни.Пусть по Волге плывут колыбели.—Колыбели поплыли.

«А между тем еловый куст...» 

[фрагмент поэмы «Нескончаемые сетования»]

А между тем еловый кустчернел на жёлтом скате неба.И поскользь лыж, их скрип и хрустпо загрубевшей корке снегая слышал, палками стуча.А у Мелецкого свечав окне приветливо горелавдали, деревни на краю.Трещит камин. Там водку пью.Стоит передо мной тарелка.Часы задумчиво идут.Собаки головы кладутмне на усталую коленку.Втыкаю вилку в огурец.И Даша разговор сердецзакидывает втихомолку…

Мелецкий снял с гвоздя двустволку,словно трагический артист.

Его пример – другим наука.Я говорю себе: «А ну-капопробую и я, как он».—Выглядываю: в чёрном полени огонька. Ослеп я что ли? —Одна лишь вьюга за окном.

«Много книжек читал я в родной стороне...»

Много книжек читал я в родной стороне:много букв, много слов, много мнений.Ничего не унёс я в своей котоме,уходя в непогоду и темень.

В это утро упрёков, утрат и тревог,в пустоту бесполезных терзанийлезут пятна рябин и бригады грибов,сопрягаясь в багряный гербарий.

Приблизительно так. Приблизительно всё.По просёлку трясётся автобус.Сквозь рассветную мглу на опушки лесовтупо смотрит проезжий оболтус.

Много книг и брошюр он в родной Костромепрочитал и забыл без последствий.Ничего не случилось в его голове.Только дождик да ветер осенний

торопливо стучится в слепое окно,как сосед бьёт в окошко слепое, —знать, машина пришла, знать, открыли сельпо,как сказал бы Гандлевский-Запоев.

Неужели опять обретать атрибут,утеряв предикат пререканий?…В поле ветер метёт ярлычки мёртвых букв,составляя последний гербарий.

«Древнее живое имя рек и морей...» 

Древнее живое имя рек и морейветром протянуло в золотых облаках.Вышел на прогулку молодой иерей,смотрит с косогора на красивый закат.

Вышел на поляну многотравный июль,вынул из тумана молодой нож луны.Надвое на западе разрезал лазурь,нагло улыбаясь – почти до хулы.

Но хотя повсюду безбожная власть,много тут и проса, и ржи, и овса.Всякая святая еда удалась,всякое дыхание – хвалит Творца.

Светом лучезарным просиял эмпирей.Ветер надувает облаков каскад.Долго с косогора молодой иерейсмотрит, улыбаясь, на родной закат.

Океанов имя, островов, гор и льдовпротянулось ветром вдоль осенних широт.Люди мы смиренные – так дай же нам Богкраешек святыни от осенних щедрот.

Даже вот сливовое варенье – и томожно облизнуться – для души западня.Многие пытаются и это, и то —одна только умница моя попадья.

Можно соблазниться, над полями летя,взглядом погружаясь в золотой эмпирей.Тоже собралась там облаков лития,дымом поедая рыб и зверей.

Там на речке с удочкой старик-пионеркурит самокруточку, чудак-самодур.Постоял в раздумье молодой иерейи вернулся к матушке – пить самовар.

«Владивосток, понимаешь, Мукден да Харбин...»