Опера Глинки в Праге - Владимир Стасов

В. В. Стасов

Опера Глинки в Праге

Да пятницу, 3 февраля нашего стиля, назначено большое торжество в Праге: весь город собирается в театр, где, в день годовщины смерти Глинки, будет в первый раз дано совершеннейшее его создание: «Руслан и Людмила». В одном из антрактов, перед бюстом Глинки, выставленным на сцене, совершится торжественная овация, и, по окончании спектакля, увенчанный бюст великого русского композитора отнесен будет, с торжественною процессией, в Чешский музей, там его поставят вместе с бюстами других великих деятелей славянства. Так умеют чествовать другие народы людей, выходящих из обыкновенного уровня и чьи имена должны блистать в истории. Иностранцы опередят нас даже в торжественном увенчании наших великих людей!

Из пражских газет мы, вероятно, скоро узнаем о празднике, который давно уже должен был бы совершиться у нас и нашими собственными руками, а покуда придут к нам эти известия, поговорим о постановке обеих опер Глинки в Праге. Быстрота этой постановки, и притом при малых, ограниченных средствах чешского театра — истинно удивительна. Там не могут, да и не умеют тратить целые годы и многие десятки тысяч рублей на постановку оперы или драмы, но, тем не менее, результаты, быть может, еще примечательнее, чем там, где это бывает.

Как мы уже говорили в конце прошлого года, «Жизнь за царя» явилась на пражской сцене еще в начале осени; но после первых двух раз представления ее должны были приостановиться, по случаю перемены театральной дирекции (составленной теперь из нескольких пражан, любящих искусство и понимающих ведение театрального дела, — пример, полезный для всех театров), а также и по тому случаю, что при этой перемене вся оперная труппа разъехалась в разные стороны. Этот перерыв был отчасти к лучшему: чехи мало имели понятия о костюмах и декорациях с действительно древнерусским характером, а также, привыкнув к одной немецкой и итальянской музыке, подчас мало понимали и в музыке Глинки и исполняли ее неверно или неудовлетворительно. Многое следовало переменить.

Что касается до костюмов, то это дело было еще легко поправить. Но главное затруднение состояло в капельмейстере, в таком капельмейстере, который и вообще по своему делу был бы мастер, да еще глубоко понимал и любил бы музыку Глинки (а это, как известно, порядочная редкость между нашими капельмейстерами). По счастью, кто-то указал пражской дирекции на лучшего нашего дирижера, М. А. Балакирева, и она поспешила пригласить его в Прагу, на несколько недель, для постановки обеих опер Глинки. Выбор не мог быть удачнее. М. А. Балакирев c громадными музыкальными дарованиями, с глубоким и редким пониманием музыки соединяет самый примечательный талант дирижера и такую любовь к творениям Глинки, выше которой сам творец «Жизни за царя» и «Руслана» не мог бы желать от дирижера своих опер. Такой именно человек нужен был, чтоб впервые познакомить европейскую публику со всею великостью и оригинальностью глинкинской музыки.

Уже до приезда нашего капельмейстера в Прагу (перед новым годом) обе оперы были там разучены, и, при известной музыкальности чехов, вероятно, это было сделано хорошо и добросовестно, несмотря на очень короткое время; теперь оставалось только мастеру-художнику пройти окончательно всю эту предварительную работу с капельмейстерским жезлом в руке, вдохнуть везде жизнь, характер, придать целому созданию ту своеобразную физиономию, которая носилась перед фантазией Глинки. Конец декабря и почти весь январь пошли на это дело, и вот на прошлой неделе в Праге дана «Жизнь за царя», на этой идет «Руслан». Неужели это не удивительная быстрота и энергия со стороны маленького, столько ограниченного в своих средствах чешского театра?

Как не позавидовать Праге! У нас всегда очень плоховато давались оперы Глинки, в последнее же время небрежность постановки и распущенность исполнения превзошли всякое понятие. Особливо страдала всегда опера «Руслан и Людмила», конечно, потому, что это создание в высшей степени гениальное и всего менее приходившееся по рутинным понятиям и казенным музыкальным средствам дирижеров: в этой опере не только всегда урезывают, по грубому неведению и безвкусию музыкальных командиров (особенно г. дирижера Лядова), многие из самых гениальных страниц автора, но и большинство движений указывается мало понимающим капельмейстером совершенно неверно, и слушатель напрасно стал бы ожидать в исполнении каких бы то ни было художественных оттенков. В Праге будет совершенно другое. «Руслан» будет там дан, как никогда еще не был дан у нас здесь. Дирижировать какой-нибудь «Лучией», «Рогнедой» или «Мартой» совсем не то, что дирижировать «Русланом» Глинки.

Относительно декораций и костюмов опера «Руслан и Людмила» представляла особенные трудности. Во-первых, это опера из доисторических времен русского язычества; далее, тут являются на сцене многие элементы древнего Востока, наконец, это опера — волшебная. Чтоб удовлетворить всем этим требованиям, нужно было много фантазии, также я художественного вкуса со стороны того, кто взялся бы сочинить обстановку оперы. То, что мы видели до сих пор на нашей сцене, было ниже всякой критики. В продолжение целой четверти столетия декорации «Руслана» доказывали только отсутствие знания, воображения и мастерства в наших декораторах, а костюмы, придуманные какими-то невежественными костюмерами, являлись образчиками безвкусия, бестолковости и незнания: волшебник Черномор со своею свитой были у нас толпой каких-то нищих и калек в рубищах и лохмотьях, князь Светозар — дворником, Наина — ведьмой из балагана.

Прага увидит нынче иное. Декорации и костюмы для ея «Руслана и Людмилы» сочинил академик И. И. Горностаев, который вместе с тонким вкусом и талантом художника обладает еще и самым солидным художественно-историческим знанием: он читает в Академии художеств курс всеобщей истории искусства и специально занимался изучением древнерусского искусства. Значит, он как нельзя более соответствовал настоящей задаче. Выполнил он ее в высшей степени превосходно.

Чтоб дать читателям хотя самое небольшое понятие о замечательной постановке «Руслана» в Праге, расскажем в коротких словах, как сочинены эти декорации и костюмы. Сначала декорации.

Действие первое. Княжеская гридница: большая палата, вся деревянная, с деревянным бревенчатым потолком, резными столбами и сквозной галерейкой над ними, поставленной на столбах-кубышках; везде резьба, везде древнерусские орнаменты, испещренные яркими красками; по стенам развешаны персидские ковры; выше над ними, по верху стен — резные и расписанные изображения чудовищ и богатырей наших сказок; по стенам стоят лавки с большими конскими головами. Все вместе производит чудное впечатление седой русской древности, воображение летит ко временам Ильи Муромца, Добрыни и Дуная и остальных богатырей наших песен. Это была самая важная и трудная декорация, и, однакоже, она вышла примечательнее и талантливее всех остальных. Языческие хоры Глинки, на которых запечатлелся такой могучий богатырский характер древней Руси, с новою силой будут звучать для зрителя посреди этой гридницы, которая с первого же взгляда переносит во времена «давно минувших дней», в «преданья старины глубокой».

Второе действие. Пещера Финна: темное, узкое, сдавленное подземелье в скале, все обставленное громадными камнями, все увешанное сталактитами. Узкая полоска света проникает вдоль по огромным тяжко-вырубленным в скале ступеням, спускающимся вниз в эту преисподнюю. Место встречи Наины с Фарлафом: русский унылый пейзаж, с нависшими печальными березами, с болотистою местностью вдали; надо всем стоит пасмурный, темноватенький день. Пустынное поле битвы: по полю рассеяны остатки побитой рати, оружие, кости людей и обломки копий, и посреди их стоит огромная голова спящего великана; она со всех сторон заросла травой и крапивой; сбоку светит бледный месяц и покрыл серебряным блеском шлем на великанской голове, играет на щеке и лбе этой головы и серебрит там и сям по полю редкую, низкую траву.

Третье действие. Дворец волшебницы Наины: ослепительно-роскошные палаты фантастической архитектуры, где смешались и переплелись создания индийского, арабского и мавританского стиля. Тонкие, стройные рубиновые колонки, сверкающие красным стеклянным блеском, несут на себе громаду волшебных вырезных сводов с нависшими оттуда тысячами разноцветных капризных привесок и сосулек; из-под одной арки спускается огромный цветной фонарь; по ту сторону арок лежит в ночном мраке и тиши сад с густою зеленью и высокими кипарисами, посреди него бьет фонтан; в небе сверкают на далекой синеве звезды.

Четвертое действие. Волшебные сады Черномора. Направо, с краю, беседка с балконами в несколько этажей; над ними нависли широкой темной полосой кровли с золотыми драконами и чудовищами восточной фантазии; вдали к противоположному берегу пруда спускаются фантастические многоэтажные дворцы, и все это утонуло в густых массах зелени, над которыми там и сям поднимаются тонкие пальмы с разметавшимися падающими листьями, широкие платаны, а под тенью высоких дерев, напереди распустились кусты волшебных цветов, все из золота, серебра и сверкающих красок на великолепных цветочных головках. В волнах пруда отражаются и зелень, и деревья, и балконы; надо всем стоит знойное голубое небо, без одного облачка. Впечатление этой декорации истинно волшебное, и гениальный хор цветов в первый еще раз теперь раздастся посреди ландшафта, который с самого поднятия занавеса настроит зрителя к каким-то удивительным ощущениям красоты и фантастичности.