Соболя - Рувим Фраерман

Фраерман Рувим Исаевич

Несчастье Ан Сенена

н Сенен, уважаемый всеми в колхозе, был старый рыбак.

Океан, всегда живой, всегда подвижный, не казался ему великим с холмистого берега, где стояла его фанза.

Наоборот, великой казалась Ан Сенену неподвижная суша, простиравшаяся за Гайдамакской бухтой на запад, великими казались скалы, хребты, сопки, сплошь покрытые мелким дубовым кустарником; вечно шумел он, вечно бряцал жесткими листьями, точно железный.

Океан же часто бывал тихим, и тогда можно было слышать, как над прибрежным песком летают осы, привлеченные запахом рыбы. Но даже в слабом движении громоздил он камни на камни и выбрасывал на берег каракатиц, которых Ан Сенен любил и в сыром и в сушеном виде.

И уходить от океана Ан Сенен никуда не хотел.

Ан Сенен считал, что если человек стал коммунистом и колхозником и если на его фанзе рукою сына написано: «Здесь живет ударник Ан Сенен», то человек этот должен трудиться больше других. И Ан Сенен трудился и был доволен: купил швейную машину, завел черного корейского поросенка и вместо бумаги вставил в окна своей фанзы стекло.

Неудачи его начались с того момента, когда однажды на торжественном собрании ударники решили, что Ан Сенен — человек уже пожилой, много и хорошо поработавший для колхоза, — должен отдохнуть, полечиться и что нужно его отправить на курорт.

А между тем Ан Сенен был здоров, коренаст, настоящий силач, со смуглым грубым лицом и красными руками.

Хотя в душе он был бы рад, если б его никуда не посылали — начинался лов ментуя, — но все же не посмел отказаться от награды. Ан Сенен говорил правду лишь тогда, когда о ней спрашивали.

Он собрался в дорогу: взял с собой в мешок сушеной рыбы, пампушек из пшеничной муки и сунул за пазуху несколько головок чесноку.

Во Владивостоке в союзе дали ему путевку в Кисловодск, пятьсот рублей денег и, так как он не знал русского языка, послали телеграмму в Москву, в Колхозцентр — встретить корейца Ан Сенена, который едет к ним в поезде номер сорок два.

И Ан Сенен поехал. Он не был любопытен и редко выглядывал в окно.

Он проехал сопки, покрытые лиственницами, — они уж начинали желтеть, — проехал горы, леса, степи…

А страна все тянулась на запад.

Как бы ни были крепки стальные колеса, разве могут они прокатиться из конца в конец по этой стране?

И Ан Сенен не удивился, когда его вагон под Омском отцепили, починили и прицепили к другому поезду, ничем не отличавшемуся от номера сорок два.

Но и после этого Ан Сенен ехал еще трое суток и приехал в Москву ночью.

Его никто не встретил.

Ан Сенен встревожился. Людей было много, речь их непонятна, и по звездам никак нельзя было узнать, в какую сторону итти.

Ан Сенен сунул руку в карман, где лежали адреса, документы и деньги, но ничего там не нашел.

Он закричал, зашатался и опустился на каменные ступени вокзала.

Тут Ан Сенен просидел до утра.

Он обшарил все карманы, прощупал каждую складку одежды. Только за пазухой, где хранились самые дорогие вещи, он нашел свой партийный билет, тростниковую трубочку и завалявшуюся головку чесноку.

Чеснок он съел, а партийный билет и трубочку запрятал поглубже и подумал:

«Дорога была длинная, как жизнь, а в жизни чего не случается?..»

Утром Ан Сенен вслед за толпою вышел на площадь и влез в трамвай. Его привезли на другой вокзал. Он заплатил еще десять копеек, и его снова привезли на тот самый, откуда он выехал.

Так Ан Сенен целый день ездил, а вечером ходил по городу пешком. Прохожие не понимали его. Дома проходили мимо, как освещенные прожекторами эскадры. И даже небо озарялось огнями с земли. Ничто не напоминало Ан Сенену океана. Только гудки автомобилей казались похожими на крики болотных птиц.

Растерянно осматриваясь по сторонам, он вдруг увидел знакомое лицо. Оно глядело на него с плаката.

Ан Сенен остановился. Сколько раз и на своем берегу, видел он это лицо: на картинах, которые с таким искусством рисует тушью его сын Ли Хибон, на тетрадках, по которым учится его дочь Су Нок. Оно было близко его сердцу.

И Ан Сенен тихо сказал:

— Ай, ай, друг мой, видишь, что случилось со старым Ан Сененом? Разве я болен или разве я мало рыбы ловил? Тебе одному я могу сказать правду: не хотелось мне ехать на курорт.

Ан Сенена потянуло домой. Он решил во что бы то ни стало уехать. Но как это сделать?

И долго стоял перед плакатом Ан Сенен, и никто не подумал бы, что этот похожий на татарина старик в тяжелых рыбацких сапогах советуется со своим другом.

Ан Сенен вернулся на вокзал. У билетной кассы в очереди он встретил неожиданно корейца.

Он обрадовался ему, хотя ни светлая шляпа, ни дорогая обувь, ни сам кореец в очках Ан Сенену не понравились.

Он спросил, как его зовут, где он родился, куда едет и давно ли живет на свете.

Кореец ответил, что зовут его Хань Дыби, едет он домой, во Владивосток, а родился в провинции Цюнь-Цион-до и живет недолго, но жизнь знает, так как имеет уже собственную парикмахерскую во Владивостоке, на Семеновском базаре.

— Если ты знаешь жизнь, — сказал Ан Сенен, — то должен дать мне триста рублей, чтобы я мог доехать до дому.

И он рассказал Хань Дыби все.

Хань Дыби выслушал его и спросил:

— В таком случае, что же ты можешь дать мне в залог под триста рублей?

Ан Сенен нахмурился.

— Ты видишь — я не взял с собой никаких вещей. Тебе вернут твои деньги, как только мы приедем во Владивосток. Там в союзе каждый знает шкипера Ан Сенена.

— Но я тебя не знаю, — ответил Хань Дыби и отвернулся.

Тогда Ан Сенен предложил свои сапоги.

— Что же, ты поедешь босиком? — сказал с усмешкой Хань Дыби.

— Ты слишком добр, мой сын, — ответил Ан Сенен. — Но у меня больше ничего нет, кроме партийного билета.

И он показал ему свой билет.

Хань Дыби осмотрел его со всех сторон и сказал:

— Под него я дам тебе триста рублей.

Но Ан Сенен схватил его за руку.

— Нет, — сказал он решительно.

— Как хочешь, старик, — ответил Хань Дыби, — вот тебе твой билет и оставайся с богом.

Хань Дыби подошел к кассе.

Ан Сенен печально посмотрел на него и жалобно крикнул:

— Возьми лучше мои сапоги! Они на резиновой подошве. В них никогда не промочишь ног!..

Но Хань Дыби уж его не слушал…

Прошла еще одна ночь и еще день.

Лицо Ан Сенена пожелтело, осунулось.

Ан Сенен не ходил уже в город, а только бродил по вокзалу.

Огромны были каменные залы, но спать было негде, и вечно в них, как в морской раковине, стоял шум.

Ан Сенен пил кипяченую воду из бака и дрожал от голода. И каждый раз, когда мимо проходил человек в очках, Ан Сенен вспоминал Хань Дыби.

На третий день, утром, он увидел в углу, на скамейке, корейскую девушку. Она была в красном платке и держала подмышкой книгу.

Ан Сенен подошел к ней.

Он не решался просить у нее денег, боясь, что и она потребует то, чего он не отдаст, даже если бы у него вырвали язык. Тогда он вспомнил все, что в молодости говорил девушкам.

— Летом хороша ночь, зимой — утро, весной — заря, — сказал он. — Ты же хороша всегда. Ты, как речной цветок, что выходит из ила и не запачкан им.

Девушка рассмеялась и покраснела, так как была некрасива.

— Что тебе нужно, старик? — спросила она.

— Отведи меня в Колхозцентр, — ответил Ан Сенен, — и я пришлю тебе мешок сушеной корюшки. Осенью она бывает очень вкусна.

Узнав про несчастье Ан Сенена, девушка охотно согласилась. Она взяла его за руку и прошла с ним через город. В Колхозцентре Ан Сенена встретил человек в таких же очках, как у Хань Дыби. Ан Сенен испугался.

Но, выслушав девушку, человек сказал Ан Сенену:

— Не горюй, старик, мы дадим тебе другую путевку, и ты поедешь на курорт.

«Ах, — с грустью подумал Ан Сенен, — почему люди в очках так быстры на всякие дела?»

И, как у Хань Дыби, Ан Сенен спросил у человека, знает ли он жизнь.

Человек с улыбкой ответил, что знает.

— Если это правда, — сказал ему Ан Сенен, — ты должен знать, что через две недели начинается ход иваси, и я не хочу ехать на курорт.

Девушка улыбнулась, а человек пожал плечами.

— Как хочешь, старик, насильно мы тебя не повезем. Поезжай назад, мы дадим тебе денег.

И опять поехал Ан Сенен через всю страну к океану, где на холмистом берегу среди дубового кустарника стоят в ряд фанзы колхоза «Сучан».

Во Владивостоке Ан Сенен долго ходил по Семеновскому базару. Он заглядывал в стеклянные двери парикмахерской, раздвигал бумажные занавески на ширмах, за которыми уличные цырюльники брили китайцам головы бритвами, тяжелыми, как мечи. Он хотел еще раз увидеть Хань Дыби. И он увидел его в конце пустынной улицы, сбегающей к морю.