Записки русского посланника - неизвестен Автор

Автор неизвестен

Записки русского посланника

Записки русского посланника

...Русеф-паша так был любезен с нами, что разрешил мне и Сокольскому присутствовать на устраиваемых в конце каждой недели в его гареме "Детских играх".

До сих пор ни одному европейцу не удавалось побывать на них. Половой инстинкт, пропитывающий жизнь византийцев, в "Детских играх" сконцентрирован, заострён, доведён до утонченнейшего, граничащего со страданием наслаждения. Неудивительно поэтому, что "Детские игры" окружены почти священным ореолом запрета. И только моё многолетнее знакомство с Русеф-пашою смогло подобрать ключ и открыть эту таинственную дверь.

Мы подолгу беседовали с ним о жизни. За вином, за картами, за трубкой вечерами он, сидя у меня, рассказывал. Слово за слово, а разговор мужчин, чему бы он ни был посвящен, всегда каким-нибудь своим концом коснётся женщин. У Русеф-паши их было множество. Целый гарем в триста душ.

Ещё в первый год моего пребывания в Константинополе, когда я нанёс ответный визит Русеф-паше, он не упустил случая показать мне своё отношение к женщинам. Помнится, когда у нас зашёл разговор об этом, Русеф-паша, посасывая трубку, сказал коротко:

- Только тогда я с благоговением могу относиться к женщине, когда она способна выполнить любую волю господина, - вот все мои принципы, - и позвонил в колокольчик.

Прибежала тонкая, затянутая в кожу невольница. Бесконечные ремни, переплетающиеся на её теле, были наложены так искусно, что подчёркивали, заостряли наготу. Девушка, мягко пружиня на побелевших пальцах ног, сделала поклон с приседанием и застыла, воздев руки над головой. Она была изумительно красива, эта юная женщина с нежно-розовыми, прямо торчащими сосками.

- Кто она? - спросил я Русеф-пашу.

- О, это важная персона, - ответил он, смеясь. - Вот, смотри...

Невольница села на пятки, её длинные чёрные волосы сбегали с плеч, почти доставая до ягодиц, в широко открытый рот её упругой струей устремилась моча. Она заполняла рот, текла по губам, на шею, летели брызги, и едва девушка успевала проглатывать, как рот наполнялся снова. Но вот невольница поднялась и встала в прежнюю позу, сомкнув над головой руки. Русеф-паша в знак одобрения наградил её двумя увесистыми пощёчинами и повернулся ко мне: - Понял?

Удостоившись поощрения Русеф-паши, юная рабыня просияла и, гордо взмахнув головой, убежала.

Возможно, русские читатели, когда-нибудь обратившись к моим запискам, найдут эти подробности излишними. Но, право же, стоит понять многим из нашим россиян, что топить провинившихся крепостных девок в навозе, травить собаками и сечь до костей кнутами - дела более постыдные, чем те изысканные наказания невольниц, при которых их тела всегда окружены уважением, благоговением и охраной их красоты. Здесь, на Востоке, женщины с юных лет воспитываются в подчинении, и нет для них большего греха, чем не выполнить волю господина. Выполнив её, они пребывают в блаженстве, несмотря даже на то, что воля бывает и не совсем обычной, как у Русеф-паши. Девка же, вытащенная из навоза, изорванная собаками или кнутом - никак не блаженна, хорошо, если она ещё жива.

Однажды, когда Русеф-паша показывал свои владения, нам пришлось проходить через большие залы гарема. Знойный ветер сонно развевал лёгкие занавески из белого шёлка, на пол падали, сияли солнечные лучи. В одной зале будущих жриц любви обучали хореографии. Немолодая уже, но удивительно стройная воспитательница терпеливо разъясняла каждой девочке, как ставить ногу, какие положения при этом должны занимать руки, как надо держать спину, шею. Юные невольницы внимательно слушали наставницу. Проделывали тут же движения, которые она показывала. Снова и снова. Терпение воспитательницы было поистине безграничным!

В другой зале тихо звучала музыка. Девочки постарше, почти девушки, сидели на ковре рядами, как за партами в гимназии, и изучали композицию и ритмическую структуру музыкальных произведений. Их учитель, старик в большом красном колпаке с кисточкой, был также настроен благожелательно. Ударяя по ксилофону, он выжидал, пока каждая его воспитанница вслушается в звук, поймёт его. Здесь же, во внутреннем дворике шли спортивные соревнования. Девушки бегали, боролись, отжимались и приседали. Каким диссонансом казались эти картины по сравнению с нашим российским невежеством!

Конечно, такое мягкое отношение было только к тем невольницам, которые занимались прилежно, искренне старались научиться всем навыкам принадлежания мужчине. К другим же в гареме относились жестоко.

В одной из комнат я увидел огромное колесо. На нём была растянута нагая кучерявая негритяночка. Ноги её были крепко прижаты кольцами к полу, руки закреплены ремнями на колесе, а живот и вся верхняя часть тела были открыты ударам. Два евнуха усердно хлестали провинившуюся кнутами.

- Она вместо того, чтобы учить стих божественного Хайяма, играла в куклы, - объяснил мне Русеф-паша. - Это устройство очень удобно, - продолжал он. По его знаку евнухи повернули колесо, раздался скрип храповика, и юная чернокожая невольница отчаянно завизжала. Было видно, как кожа в рассеченных местах стала расходиться и кровь обильными потоками полилась по телу. И вновь засвистели кнуты...

- С самого начала, с детства, мы учим невольниц всему тому, что они должны уметь как мастерицы Эроса, - продолжал объяснять мне Русеф-паша. - У нас созданы для них целые дворцы. Их с рождения воспитывают быть нежными и страстными со своим господином, учат всем премудростям общения с мужчиной. И это хотя и не намного, но всё же даёт свободу женщине. Пусть мужчина часто принуждает её к соитию, но на ложе он раб, а она царица, немного, миг, но всё же царица.

Может быть, поэтому девочки в гареме с охотой учатся танцам, музыке, декламации, пению. Они познают искусство развлечений и украшения себя. Владеют гимнастикой, массажом, сценической игрой. Они умеют вовремя прочесть стих, грациозно станцевать, поддержать разговор. Их тела, прекрасные, смуглые, постоянно обнажённые, источают какую-то неземную красоту, спокойствие и гармонию. Разве наша барышня, и тем более девка, смогла бы вот так нагой стоять и петь тонким и нежным голоском?.. А ведь они ничуть не хуже. Но тьмы и бескультурья в них больше, чем в самой что ни на есть дикой невольнице.

Здесь, на чужбине, очень остро чувствуется общественное неудобство России нашей. И какая-нибудь Палашка, которую моя собственная мать замучила до смерти, тыкая ей промеж ног горящей головешкой, встаёт каждую ночь на иссиня-голубом небе, встаёт и жалобно просит общения. Пусть мы победили Наполеона, но культуры не приобрели от этого ни на грамм.

Наступал мусульманский Новый год и Русеф-паша прислал одного из своих мальчиков с запиской. В ней было всего одно слово: "Приходи". Уже издали гарем Русеф-паши сиял огнями. Видно было, что там ждали и будут рады гостям. Я поспешил. Но, оказывается, ждали только меня. Две тонкостанные невольницы в стилизованных воинских костюмах, оттеняющих их наготу, стояли у дверей и приглашали войти. Посреди сверкающей золотом и коврами залы сидел Русеф-паша с руководительницей своего гарема француженкой Ортанс. Пять или шесть голеньких девочек исполняли перед ними какой-то детский танец, издали напоминающий хоровод. Увидев меня, Русеф-паша оживился, хлопнул в ладоши. Девчонки убежали, унося с собой тягучую, заунывную, типично восточную мелодию.

Я присел рядом с ним. Снова хлопок в ладоши. Моё знакомство с гаремом началось. Задребезжала, засуетилась лютня. Откуда-то из глубины зала выбежали тридцать юных тугогрудых девушек. Их мускулистые тела, вьющиеся среди длинных узких лент цвета молодой травы, прикрепленных к золотым ошейникам, повествовали о том, как все мужчины ушли на войну и девушки, оставшиеся одни на долгие годы, чтобы не потерять за это время свою нежность и страсть, стали сами возбуждать у себя желание. Да! Это был замечательный, истинно гаремный танец, танец страсти, танец открытых, ничем не сдерживаемых инстинктов! Как вились их тела, как переплетались руки и бедра... Как мило изгибались, белели от напряжения пальчики, яростно натирая "оазис желания"...

Да... И всего этого мы лишены. Всего. Насовсем. Навсегда. Разве что возможность изнасиловать где-нибудь первую подвернувшуюся под руку тугокосую краснощёкую молодуху, которая лежит как породистая свинья: важно, степенно, растекается... Только не хрюкает. Разве это тоже самое?

Между тем Русеф-паша позвонил в колокольчик - и в залу влетела стройная, как тростинка, девчонка. Она была ещё моложе выступавших. Тонкобёдрая, совсем недавний ребёнок. Сосцы её уже начавших припухать грудей, и по-детски чистый, без единого волосика лобок нежными островками выделялись на теле, обведённые тремя белыми кругами. Она встала, широко расставив ноги, и искренне прочла:

Готова я расстаться с детством,