Живая вода - Алексей Домнин

Алексей Михайлович Домнин

Живая вода

Самые счастливые люди ночуют летом в сарае или на сеновале. Мы с Наташкой тоже спали в сарае среди старой мебели и стружек. Здесь пахло пересохшим мочалом и звенели одинокие комары.

Наташка большая выдумщица. У неё удивлённые голубые глазёнки, три веснушки на носу и мягкие волосы цвета белого хлеба. С локтей и коленок не сходят синяки и ссадины: споткнувшись, она обязательно ушибается локтями и коленками. Я долго жил на Севере, соскучился по ней и теперь всё старался делать так, чтобы ей было хорошо.

Забравшись под одеяло, мы гасили фонарик, придумывали приключения и слушали боюсек.

Боюськами Наташка называла лягушек. Они жили в пруду под горой и ночью кричали на разные голоса, как передравшиеся козлята. Наташка не верила, что это лягушки, уверяла, что они похожи на ёжика и что у них есть ушки и хвостик.

Однажды мы придумывали сказку про то, как боюськи пришли к нам в сарай и съели всё печенье. Вдруг кто-то затопал по крыше. Потом чихнул, слез и постучал в дверь. Наташка накрылась с головой одеялом и не смела дышать.

— Кто там? — заикаясь от страха, спросила она.

— Я, — ответил мальчишеский голос.

— Кто ты?

— Буба.

Это был толстый сын соседки Нюры. Он острижен наголо, и от этого уши у него кажутся слишком большими. Они у него тёмные от загара, а нос и щёки светлые, потому что с них облупилась кожа. Забавный он человек, этот Буба. Сказки он называет завирушками, а меня дразнит фантазёрником. Он верит только тому, что сам знает и видел.

— Засони! — сказал Буба. — Пошли из рогатки стреляться.

— Зачем ты топал по крыше? — спросила Наташка.

— А чего?

— А ничего. Никуда мы с тобой не пойдём, и не мешай нам спать.

— Вот ещё!

Буба отошёл и стал стрелять гальками из рогатки в стены и крышу.

До чего он упрямый, этот Буба! Недавно кто-то разбил стекло у соседей, а они нажаловались на Бубу. Мать налупила его и поставила в угол. Буба простоял до темноты, так и уснул в углу за сундуком, но ни за что не хотел просить прощения. С Наташкой они то играют, то дерутся, а через полчаса снова забывают о ссоре.

Стрельба из рогатки наконец прекратилась. Буба шуршал за сараем, запутавшись в кустах, ойкнул — видимо, обо что-то ударился. Засыпая, я подумал, что у него, наверное, кончились гальки.

Проснулся я от щелчка в ноздрю. Открыл глаза и долго не мог понять, где я. В щели струились тонкие солнечные лучи. Они пронзали полумрак сарая, как лёгкие шпаги. За дверью возился Буба; он просунул в щёлку зелёную трубку — пикан и плевался жёваными бумажными шариками. Я тихо подкрался к двери и, распахнув её, схватил Бубу за шиворот.

— Ну-ка, дай сюда пикан, — строго сказал я.

Буба зажмурился и присел, ожидая тумака.

Выбежала Наташка, голопузая, в красных своих трусишках. Она ещё не проснулась и протирала кулачками глаза. Спутанные волосы торчали у неё, как рожки.

— Вы во что играете? — спросила она удивлённо.

— В кто кого переупрямит, — вздохнул я и отпустил Бубу.

— Пойдём карасиков кормить, — позвала его Наташка.

Он несмело посмотрел на меня и достал из кармана баночку с червяками.

— Только смотрите больше двух червяков не давайте, — наказал я.

И они побежали в дом.

Бубе очень нравился наш аквариум с двумя учёными карасиками. Мы его поставили на окно, на самом солнечном месте. Если постучать по стеклу пальцем, карасики выплывут и затыкаются носами в поверхность воды.

Карасики у нас особенные. Я поймал их сапогом, когда работал в тайге с геологами. Переходил озерко — оно высохло, остались только ямы жидкой грязи — и оступился в яму. Еле выбрался из неё. В голенище трепыхнулся кто-то живой. Я подумал, что змея, и похолодел от страха. Затряс ногой. Вместе с грязью из голенища выплеснулись два золотых карасика. Они стали жить у нас в ведёрке, и геологи по очереди добывали для них червяков. А потом я привёз их домой для Наташки. В самолёте они заболели и плавали в стеклянной банке кверху брюшками. Но дома я пересадил их в аквариум, и они быстро ожили.

Наташка разрешила Бубе самому покормить карасиков. Он бросил червяков в аквариум. Карасики испугались и спрятались в траву. Буба прижался лицом к стеклу так, что у него расплющились нос и щёки. Он смеялся и подманивал карасиков, как собачонку:

— Фьють, губошлёпы, фьють…

Потом они играли с Наташкой в троллейбус и ни разу не поссорились.

— Папа, пусть Буба ночует с нами, — попросила Наташка. — У нас ведь хорошо.

— Пусть, — согласился я.

И даже обрадовался. В этот вечер я как раз собирался рассказывать Наташке про Муравьёв — как они доят своих коров, разводят грибы и запасают мёд в специальных муравьях-бочонках. Буба, конечно, не поверит и скажет, что я это придумал. А я покажу ему книжку, где про это написано. Я тут же представил, как он раскроет от удивления рот и будет долго моргать светлыми своими ресницами.

Буба сказал, что рано ложиться спать не привык. Было уже темно, мы сидели на взгорье и смотрели на пруд. В тёмной воде дремала луна, такая же яркая и румяная, как на небе.

— Вот если бы вычерпнуть из пруда луну и пересадить в наш аквариум… — размечталась Наташка. — А в аквариуме она будет круглая или квадратная?

Я представил себе карасиков в румяной лунной воде и тихо засмеялся.

— Трёхугольная будет! — хихикнул Буба. Он стал загребать пыль босыми ногами. — Химики вы. Бабушкины сказки с картинками.

— И не сказки, и не с картинками, — обиделась Наташка. — И всё равно мы её достанем.

— Как?

— Очень просто, — ответил я. — Ведром.

Наташка показала Бубе язык и заскакала на одной ножке:

— Ведром-дром-дром, ведром-дром-дром… А боюсь-ки? — вдруг спросила она. — Они нас не тронут?

— Конечно, нет. Они же маленькие и добрые. Сама увидишь.

Буба нерешительно хохотнул:

— Фантазёрники!

Наташка, напевая „ведром-дром-дром“, ускакала к дому. Она принесла ведро и фонарик, и мы стали спускаться к пруду. Буба сперва шёл впереди, потом отстал. Наташка держалась за мой карман.

— Боишься?

— Ни капельки, — ответила она дрожащим голоском.

Луна в пруду тихо покачивалась. Темнота стала гуще, а лягушки закричали ещё отчаянней. И вдруг смолкли.

Мы стояли у самой воды. В кустах шевелились неслышные тени. Наташка не могла выдержать этой тишины и закричала:

— Чего вы молчите, эй!

Что-то зашуршало у её ног, она ойкнула и присела, накрывшись ведром. Я резко включил фонарик. В воду прыгнул лягушонок. И кругом сидели лягушки — на песке, на траве, на листьях кувшинок. Ослеплённые светом, они посыпались в воду.

— Смотрите, какие они, наши боюськи! — сказал я.

Наташка продолжала вздрагивать:

— И правда лягушки. А мы-то думали…

Буба сказал, что если надуть лягушонка соломиной, он будет плавать, как поплавок.

— Не надо! — попросила Наташка.

— А вот возьму и надую, — похвастался Буба. Он засмеялся и стал высматривать в тине лягушек.

— Тогда уходи! Мы не возьмём тебя спать в сарай.

— Не больно-то и хотелось!

Буба швырнул щепкой в луну. Край луны брызнул искрами, и от него разошлись круги.

— Почему ты, Буба, такой вредный? — спросил я.

— Потому, — проворчал он. И запел: — „А луну вам не поймать, не поймать…“

Я взял ведро и вошёл в воду.

Вода была тёплой, как после дождя, ноги увязали в мягком иле. Я подвёл ведро под самый лунный диск и чуть приподнял. Луна колыхалась в ведре, задевая края.

— Неси скорее! — закричала Наташка.

Но я снова утопил ведро, а сам украдкой поглядывал на облачко, которое подплывало к луне.

— Не вычерпывается? — шёпотом спросила Наташка.

А Буба хохотал и приплясывал:

— И дурак знает, что луна в пруду ненастоящая.

— Дуракам, Буба, всегда кажется, что они всё знают.

Я снова подвёл ведро под румяный диск, прикрыл его сверху майкой и завязал концы.

И диск исчез.

— Поймал! — спокойно сказал я.

Мы быстро, не оглядываясь, побежали в гору. Буба семенил сзади и с недоумением поглядывал на пруд, где не было больше луны.

Мы поставили завязанное майкой ведро у двери сарая. И как ни хотелось Наташке в него заглянуть, я не позволил, сказал, что за ночь вся вода просветится луной и тогда мы перельём её в аквариум.

Когда мы легли спать, по крыше снова затопал Буба:

— А луна-то в пруду! Я вижу.

Мы не отвечали. Наташка несколько раз подбегала к двери и смотрела в щёлку на ведро с луной. Долго не могла уснуть, ворочалась и шепталась сама с собой, то вздыхая, то посмеиваясь.