Теряя веру Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни - Уильям Лобделл

Теряя веру Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни

Кто хочет стать искателем истины, тому необходимо хотя бы раз в жизни усомниться, насколько возможно, во всем.

Книга потрясает и сердце, и разум, и душу. Автора вдохновляли честные и искренние последователи Иисуса - но иная сторона религии, темная стороиа. полная лицемерия, эгоизма, самоублажения и самых отвратительных грехов, опустошила его и убила его веру: педофильские скандалы в церкви, истинное лицо телепроповедников и целителей, шокирующие принципы работы духовенства. Эта книга-проверка ка прочность для самой прочной веры.

Моей жене Грир, четверым сыновьям: Тейлору, Тристану, Мэтью и Оливеру, и всем, кто ранен церковью.

«Ибо только Я знаю намерения, какие имею о вас, — говорит Господь, — намерения во благо, а не на зло, чтобы дать вам будущность и надежду».

(Иер 29:11)

Мне было двадцать семь, и жизнь моя катилась под откос.

Пятью годами раньше я женился на ветреной школьной подружке — просто потому, что жениться казалось проще, чем с ней порвать. Потом бросил ее, но разводиться не стал. Идти в суд, спорить из-за денег — все это было противно, так что я просто смылся. И с головой окунулся в новообретенную холостяцкую свободу. В ранней юности я был примерным мальчиком, хранил верность своей первой любимой девушке — зато теперь добрал свое! Не прошло и нескольких месяцев, как моя новая подруга забеременела.

Холостяцкая жизнь еще не успела мне наскучить; от перспективы снова стать мужем, да еще и отцом я пришел в ужас (не говоря уже о том, что с первой женой мне никак не удалось бы развестись раньше, чем через полгода).

Осталось каких-то несколько месяцев свободы, думал я. Родится ребенок — и все. Прощай, жизнь, здравствуйте, суровые будни. Пока я еще на свободе — надо успеть как можно больше! Так я рассуждал и кутил с приятелями, и пил ночи напролет, и — с каким стыдом вспоминаю об этом теперь! — изменял своей беременной подруге.

В других областях жизнь моя складывалась немногим лучше. Журналистская карьера привела меня во второсортный местный журнальчик, где я с утра до вечера писал за гроши о деловом стиле жизни — теме совершенно мне чужой и неинтересной. Что ни день, желудок объявлял мне войну. Снова высыпали угри — а ведь я давно вышел из подросткового возраста! По утрам, причесываясь перед зеркалом, я старался не смотреть себе в глаза. Свой двадцать восьмой день рождения отмечать не стал — не понимал, что тут праздновать. Человек, в которого я превратился, был мне отвратителен, а жизнь — просто невыносима.

Но вот появился на свет наш сын Тейлор. Теперь я часто засиживался допоздна у его кроватки: держал сына на руках, вглядывался в его невинное личико, чувствовал, как он держит меня за палец неловкими младенческими пальчиками. И думал о том, что благополучие этого крохи — в моих руках, а значит, мне самому пора наконец повзрослеть.

Через месяц после рождения Тейлора мы с Грир обвенчались в Лас-Вегасе, в часовенке на Стрипе. Подвыпивший пастор и его усталая жена были нашими единственными свидетелями. Первую половину брачной ночи мы провели на мемориальном концерте Тони Орландо в «Доуне», в полупустом зале при казино. Пожилое трио, чьи лучшие дни остались далеко позади, наводило меня на невеселые мысли о судьбе нашего брака. Грир молчала, но я чувствовал, что и ее гложат сомнения. Сомнения во мне. Однако она очень хотела дать сыну то, чего не было у нее самой, — отца. И дала мне шанс — из великодушия или, быть может, от безысходности.

Вскоре после свадьбы в один особенно мерзкий денек я обедал с другом по имени Уилл Суэйм. Уилл — одних со мной лет, журналист, как и я, тощий парень с красивым и жестким, словно высеченным из камня лицом. Энергии в нем столько, словно он хлещет кофе литрами. Живой, неуемный ум не дает Уиллу спокойно сидеть на месте. Еще не дожив до тридцати, он успел несколько раз кардинально поменять мировоззрение и планы на жизнь: от католического священника (в последний момент решил не идти в семинарию) до звезды панк-рока (пел в группе под названием «Лающие пауки»), от вдохновенного борца за свободу (совсем было отправился в Никарагуа воевать с сандинистами, уже и билет купил — остановило его лишь известие о беременности жены) до столь же яростного борца за мир (три года выступал за запрет ядерного оружия). Наконец он остановился на журналистике — и со временем получил известность на всю страну как талантливый издатель и редактор альтернативных еженедельных изданий.

Итак, сидим мы в Аэропорту Джона Уэйна в округе Оранж, Калифорния, прямо под взлетной полосой, в отдельном кабинетике стильной кофейни, и он начинает разговор своим обычным:

— Ну, Билли, как жизнь?

О том, как мне паршиво, я до сих пор никому не рассказывал. Со стороны все выглядело не так уж плохо. В конце концов, жена у меня — умница и красавица, сын здоров, я владелец местного издания. А о том, что я умираю от отвращения к жизни и презрения к себе, никому знать не обязательно. Но Уилл — слишком близкий друг. Ему я не мог соврать, что все прекрасно. Я решил наконец-то сказать правду. Сделал глубокий вдох и описал ему свою жизнь во всех унизительных подробностях. Быть может, я ожидал катарсиса; но никакого просветления не случилось — чем дальше я рассказывал, тем большее отвращение чувствовал к самому себе.

Реакция Уилла была неожиданной. Казалось, его все это совершенно не удивило. Я не видел на его лице ни осуждения, не брезгливости. Он отреагировал так, как будто все это — самое обычное дело. Прежде всего спросил, нет ли у меня мысли покончить с собой. Нет, такого не было — хоть я и подозревал, что, если умру, без меня всем только легче станет. А затем, с такой непререкаемой уверенностью, словно речь шла о законе тяготения, Уилл объявил:

— Тебе нужен Бог. Вот чего тебе не хватает.

Бог? С семнадцати лет — с тех пор, как бросил ходить в церковь, — я о Нем и не вспоминал!

— У каждого из нас, — продолжал Уилл, — в душе есть дырка в форме Бога. Мы пытаемся ее заполнить чем попало — выпивкой, наркотой, работой, сексом — ничего не помогает. И так, пока не наткнемся на Бога. Только Он может заполнить эту пустоту. Я был таким же, как ты, пока не вручил свою жизнь Богу. Попробуй, это не страшно. До сих пор ты руководил своей жизнью сам — и вот результат. Сходи-ка в церковь, Билли.

Его слова звучали вполне резонно. И, что еще важнее, предлагали выход. Скажи Уилл таким же непререкаемым тоном: «Тебе нужен кокаин. Вот чего тебе не хватает», — быть может, я бы поверил и этому. Я готов был хвататься за что угодно — лишь бы спастись от отчаяния, затягивающего меня, как зыбучий песок.

— Ладно, — тупо проговорил я. — В воскресенье пойду в церковь. Только скажи мне, куда идти.

Ибо если устами твоими будешь исповедовать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил его из мертвых, то спасешься, потому что сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению.

(Рим 10:9-10)

Когда я был маленьким, каждое воскресенье вся наша семья — папа, мама, сестра, два брата и я — загружалась в фургон и отправлялась в центр городка Лонг-Бич, Калифорния, на службу в Епископальную церковь Святого Луки. Для родителей хождение в церковь было чем-то вроде утренней чистки зубов: так надо просто потому, что надо. Мне это скорее напоминало зубодерню. Полуторачасовая служба представлялась мне настоящим испытанием на терпение и выдержку. Никакого священного трепета от встречи с Создателем вселенной я там не ощущал. Мы сидели и слушали ветхозаветные гимны с корявыми текстами («Светильник наших ног, куда б ни влек нас путь...»), бесконечную череду молитв и библейских чтений. На протяжении года служба почти не менялась. Правда, проповеди порой бывали хороши — настоятель Рой Янг обладал ораторским даром. Но больше ничего хорошего там не было.

У нас с братишкой Джимом сложилась своего рода традиция. Всякий раз, когда в конце службы отец Янг обращался к прихожанам со словами: «Идите же в мире, любите Господа и служите Ему!», а народ хором отвечал: «Благодарим Бога!» — мы поворачивались друг к другу и шепотом заканчивали: «...что служба кончилась!»

Я с завистью смотрел на то, как сестра, а затем и старший брат, окончив школу, перестали ходить в церковь, и нетерпеливо ждал, когда же придет мой черед. В холодной церкви, под расписными сводами, меня не раз осаждали сомнения в том, что я здесь слышал. Ребенком я считал, что сомневаться в вере нельзя, и держал эти еретические мысли при себе. Однако они не давали мне покоя, и мой детский ум работал, пытаясь разрешить эти противоречия.