Пьяный в полдень - Марек Хласко

Марек Хласко

Пьяный в полдень

© С.Тонконогова, перевод на русский язык, 2000.

Случилось это в самый полдень, когда мучительный зной проник во все закоулки каменного города; листья на деревьях поникли, от горячего асфальта несло смолой. По улице шел пьяный. Шляпа странным образом держалась у него на самой макушке - так умудряются носить шляпу только пьяные; у трезвого она свалилась бы с головы через пару шагов, пьяный же пройдет в ней все круги ада. Шел он широким, но не поддающимся измерению шагом; искуснейший геометр сел бы в калошу, заставь его измерить это переплетение ромбов, эллипсов, зигзагов. Прохожие оглядывались на пьяного, а он себе шел; у него было пугающее лицо безумного пророка, а руками он с такой силой раздвигал воздух, будто то и дело натыкался на препятствие. И невнятно бормотал при этом.

Впрочем, путь его был недолог. Вот он пошатнулся, повалился на траву, да так и остался лежать там. Шляпа, ясное дело, продолжала держаться на его голове, лицо - красное, опухшее - оказалось на самом солнцепеке. Изо рта струйкой стекала слюна, глаза закатились; когда он падал, рубаха вылезла у него из штанов, и обнаженное, потное тело являло зрелище в высшей степени отвратительное.

Понемногу начали сходиться люди; дело происходило на Праге, где, как известно, всех развлечений - медведи да пьяные. Прага и сейчас словно бы другой город в составе Варшавы, человека из центра многое здесь удивляет. Тут полно «человеческих обломков» - как выразился один молодой одаренный критик, который, очевидно, полагает, что человек, как и машина, может в конце концов сломаться. Для людей, смотревших на пьяного, зрелище это было обыденным. Стоял среди них человек в темно-синем костюме и светлой кепке. Он говорил:

- Была жизнь? Была. Жил я? Жил. Бывало, мог что ни день напиваться в стельку, и свояк мой тоже мог. Прежде была забегаловка на Ратушовой; когда мы со свояком туда входили, оркестр «Легкую кавалерию» играл. Литр, помню, стоил четыре злотых; и свояк был пьяный, и я был пьяный. Что ни день - в дымину. А теперь что? Да ничего. Теперь если я подзаправлюсь раз в неделю, считай, уже хорошо. Очень даже хорошо. А бывало, каждый божий день. Со свояком. Тут, на Праге, кого ни спроси, все Владека Майтлоха знают.

- А что сталось с вашим свояком? - спросил один из толпы. Низенький, сухой человечек с загорелой лысиной. Мужчина в синем костюме повернулся к нему.

- А тебе-то что за дело? - спросил он с вызовом.

- А я, может, знал вашего свояка - сказал низенький. - Я двадцать лет на Праге живу. Кучу людей тут знаю.

- Генека Яблоновщака знал? - спросил человек в синем костюме.

- С Бялостоцкой, что ли?

- Нет. У него еще на Зомбковской мастерская была.

- Нет, - сказал человек с загорелой лысиной. - Этого не знал.

- Так на хрена встреваешь? - сказал тот, что в синем костюме. - Страх как не люблю проныр, которые повсюду нос суют. У меня правило твердое: держать язык за зубами.

Пьяный лежал на солнце, людей вокруг все прибывало. Среди них стояла девушка; вздернутый носик, светлые волосы; лет двадцати от силы. Девушка говорила:

- Как можно было так напиться? Ну не стыдно? Облик человеческий теряет, здоровье губит - за свои же денежки. Мне его нисколечко не жалко. Пусть бы загребли в милицию да ночку там продержали. Что он, жить иначе не может? Может. Работать может, семью завести. А если у него есть семья? И сейчас его дома ждут? И учиться он мог бы, теперь даже старые люди еще могут учиться.

- А с чего вы взяли, что ему учиться охота? - сказал кто-то сзади. - Может, он сам по себе? Может, его никто отродясь не любил и не любит? Может, он один живет и ему неохота в пустой дом возвращаться? Может, он один-одинешенек…

Девушка обернулась, с минуту смотрела на говорившего, потом разразилась смехом.

- Ну, вы прямо как ребенок! Никто не любил… одинешенек… Ему надо цель себе в жизни найти. Ясно? Цель. Одиночество? Да не бывает такого. Нет теперь ни одиноких, ни несчастных. Нету.

- Понял, - сказал тот, что перед тем обращался к девушке. - Спасибо.

К девушке подошел парень в чудной какой-то рубахе; его коротко остриженные волосы торчали ежиком.

- В кино пойдете? - спросил он. - У меня два билета.

- А на что?

- Не знаю. Про любовь вроде.

- Муть небось?

- А кто его знает, - пожал плечами парень. - Может, и ничего… Пойдем, скоро начинается.

Он взял ее за руку, и они ушли. Человек в синем костюме и светлой кепке говорил, прикрыв глаза:

- Был в шестом отделении сержант знакомый. Бывало, заберут нас: меня и свояка. Как всегда, на двадцать четыре часа. Ну, сержант свояку и говорит: «Я, Хенек, тебя посажу. Будешь ты у меня, Хенек, сидеть. Чтоб мне провалиться, упеку как миленького». Но дольше суток мы никогда не сидели. Горя не знали… мы со свояком.

- Порядочная свинья, должно быть, этот ваш свояк, - сказал кто-то сзади.

Это был приземистый человек в таких вытертых штанах, что и в аду по ним можно было признать монтажника. На нем была спортивная майка, на левом плече - татуировка в виде змеи. Был он приземистый и коренастый, как медведь; широкая спина и мощные плечи выдавали недюжинную силу - человек этот внушал доверие. Наклонившись к лежавшему, он резко его встряхнул. Пьяный приоткрыл один глаз и тут же закрыл. Человек в вытертых штанах выпрямился.

- Скотина, - сказал он. - Нализался в самый полдень. Ну что теперь прикажете делать с этим сукиным сыном?

- Постеснялись бы, - сказал кто-то сбоку, лицом похожий на учителя. - Постеснялись бы так выражаться. Как можно, тут ведь женщины, дети… Небось по воскресеньям сами не лучше выглядите.

- Я знаю этого пьяницу, - сказал другой мужчина. - Когда-то на Брестской бар был. Назывался «Приют моряка». Владелец побольше двухсот килограммов весил; издалека приезжали на него поглазеть. Дебошей там никогда не устраивали, посетители развлекались, как воспитанные дошколята. Я иногда захаживал туда; моряк этот мастер был рассказывать: ты прямо как собственными глазами все видел. Этот крошка, что на земле валяется, тоже туда приходил. Встанет, бывало, у стойки и говорит: «Я, хозяин, отсюда уеду. Уеду отсюда, и все позабудут, что я в этом городе жил. Но вы-то меня будете помнить, а? Ну пьянчужка я, ладно. Пил тут у вас каждый день. Даже по воскресеньям. Всю неделю ждал, вот будет воскресенье, подамся куда-нибудь, а в воскресенье никуда идти не хотелось. У тех, к кому хотел бы пойти, выходных не бывает. Вот я и прихожу к вам. Будете меня помнить, а?»

- Он псих был, что ли? - спросил мужчина со змеей на плече. - Чего так странно говорил?

- Люди, они все странно говорят, - сказал тот, что встречался с пьяным в баре «Приют моряка». - Людей всегда трудно понять. Но психом он не был. Он раньше мировой был парень, порядочный.

- Многие теперь спились - сказал мужчина с худощавым лицом и в очках. - Дали бы людям все, что требуется для хорошей жизни, они бы не стали пить. Зарабатывают мало, вот в чем дело.

- Чего? - возмутился обладатель змеи. - Вы это кому говорите? Мне? Да я тысячу злотых зарабатываю! Но у меня же баба и двое ребятишек. И это вы мне говорите? - Он перевел дух. - Лучше помогли бы. Давайте-ка отведем этого типа.

- О, нет! - мужчина в очках поднял кверху палец. - Прошу прощения, но это омерзительно. Я не намерен помогать пьяной скотине. К тому же я нездешний и в Варшаву приехал вовсе не за тем, чтобы сопровождать пьяных скотов.

- Ах, вон оно что, - сказал человек со змеей. - Вы сюда пожаловали, чтобы увидеть город и нашу красивую жизнь. А ну-ка убирайтесь! Сейчас лето, вам поправиться надо, загореть. А в больнице ведь солнышка не будет. Какая он тебе скотина?

Господин в очках удалился мазурочным шагом. Мужчина в синем костюме и светлой кепке сказал:

- Он сейчас блевать начнет. Мой свояк…

- Черт побери! - сказал кто-то сзади. - Эй, Майтлох, ты что, не узнаешь меня? Я же и тебя знаю, и свояка твоего знаю. Мы вместе в тюрьме на Гусовке сидели, или не помнишь?

- Верно, - сказал тот, что в синем костюме. - И что с того?

- А то. Вали отсюда к чертям собачьим! Вы же со свояком за жульничество сидели. Людей морочили.

- А ты? За невинность, что ли, сидел?

- За то же сидел, что и вы. Но теперь я вкалываю; у меня хорошая работа и вообще полный порядок. Жалею, что когда-то поверил вам. Так что проваливай, покуда я тебе морду об тротуар не расквасил.

- Ладно, - сказал мужчина в синем костюме. - Еще встретимся. Ты у меня еще попоешь.

Он пожал плечами и удалился. Пьяный по-прежнему лежал без движения; все смотрели на его багровую физиономию. Какой-то мальчуган наклонился и палочкой коснулся его носа. Женщина, стоявшая в толпе, дернула мальчишку за руку и крикнула:

- Отойди, он тебя ударит!

- Он уже никого не ударит, - сказал другой, стоявший сзади человек

Лет ему было около сорока, выглядел он здоровяком, носил плутовские усики и пеструю шерстяную шапочку, некогда очень модную в пригородах Варшавы; сейчас их носят разве что последние голубятники на Маримонте и Пельцовизне. На человеке с усиками были бриджи и кожаная куртка с подвернутыми рукавами. Он выплюнул окурок и повторил: