Чайки садятся на воду - Альберт Беляев

Чайки садятся на воду

МОРЕ ШУМИТ

Море шумит… Вторую неделю ревет не переставая ветер от норд-веста и горизонт затянут мутной пеленой брызг. Сырые, тяжелые тучи хмуро нависли над водой и словно придавили океан. Из мрачной морской дали бесконечной чередой бегут и бегут к берегу приземистые ряды длинных волн с пенистой гривой. С грохотом они разбиваются о темный, гладко отполированный гранитный утес, на вершине которого стоит стройная башенка автоматического маяка.

Вот уже много лет однообразно подмигивает маяк ночному морю, много лет бесстрастно смотрит на извечную борьбу моря и скал, на бессильную ярость волн.

Стоит маяк, мигает исправно и молчит, прислушиваясь к шуму моря. Днем и ночью проходят мимо него огромные океанские корабли. Неторопливо вспахивая форштевнями зеленоватую толщу морской воды, они идут по большой морской дороге, и приветливые вспышки огня встречают и провожают их в дальний путь. И в штиль и в шторм, и зимой и летом идут и идут корабли мимо.

Но приходилось видеть маяку и другое.

…В тот год весь февраль свирепствовали северные ветры. Словно задумав выплескать весь океан, они гнали и гнали на берег неисчислимые полчища волн и рушили их на обледенелые скалы.

И когда, казалось, ураган достиг своей высшей силы, далеко на горизонте показалась полузатопленная шлюпка. То пропадая среди волн, то снова взметываясь на вершину девятого вала, она неслась вперед, прямо на встающие из воды утесы.

В шлюпке были люди. Они сидели по пояс в воде и ждали чуда. Больше им не на что было надеяться — разбушевавшаяся стихия давно разбила мотор, переломала и унесла все весла, измотала и измучила людей.

Их было четверо. Все, что осталось от экипажа рыболовного траулера, погибшего в те дни в Баренцевом море. Восемь дней ураганный ветер гнал шлюпку неведомо куда, пока, наконец, впереди не показались скалы.

— Земля! — хрипло выкрикнул боцман траулера Иван Никифорович Журавлев. Обросшее, изможденное лицо его с воспаленными глазами оживилось. Он повернулся к корме шлюпки, где лежал капитан траулера Захар Семенович Штыков, и приподнял его голову.

— Захар! Земля показалась!

Но капитан молчал. Вторые сутки он находился в забытьи, лишь время от времени начиная бредить и просить воды.

По-разному восприняли это известие двое других моряков. Матрос Степан Шкатов, худощавый парень лет тридцати, с жесткими, колючими глазами и тяжелым, выступающим вперед подбородком, долго всматривался в далекий берег, туда, где из воды поднимались белые шапки гор.

— Это Скалистый, — угрюмо сказал он и тревожно посмотрел на боцмана. Тот кивнул и отвернулся.

— Скалистый.

Оба они хорошо знали, что северный склон полуострова Скалистого круто обрывался в море; оба хорошо представляли себе, что ждет их беспомощную шлюпку, когда волны со страшной силой бросят ее на гранитную стену.

Четвертый моряк — молодой механик Леон Чикваидзе шумно радовался открывшейся земле. Он сорвал с головы кожаную шапку с «крабом» и, размахивая ею, восторженно закричал «ура!». Ему казалось, что самое страшное теперь позади.

Берег приближался быстро. Его заснеженные, угловатые вершины зловеще нависли над белой пеной кипевшего прибоя.

Люди в шлюпке притихли, с тревогой смотря на гранитную стену, встающую перед ними из воды. Метрах в десяти от берега то появлялся, то снова скрывался под водой острый риф.

— Капитана спасать в первую очередь! — натужно закричал боцман. — Или выберемся вместе, или останемся с ним до конца!

Волна бросила шлюпку прямо на риф. Тяжелый удар расколол ее надвое, и шлюпка тут же затонула.

Люди беспомощно забарахтались в нахлынувшей волне, которая неудержимо потащила их на отвесный утес. Но, чуть не дойдя до берега, волна растеряла свою силу, опала и откатилась назад, бросив людей у подножия скалы. Нельзя было терять ни секунды. Вдали море снова вздувалось пухлым горбом. С глухим ревом он стремительно катился к берегу, на глазах вырастая в водяную гору, способную сокрушить все на своем пути.

Боцман торопливо поднялся, подхватил на руки капитана и тяжело зашагал вдоль гранитной стены. Он увидел невдалеке глубокую узкую расселину. Это была неширокая ложбина, и вела она в глубь полуострова. Вслед за ним побежали Шкатов и Чикваидзе.

Волна все же догнала моряков, сбила с ног и закрутила в мощном потоке. Далеко протащив по ложбине, она бросила их, избитых и измученных, на крупную гальку и, теряя на камнях пену, скатилась обратно в море.

Моряки выбрались на сухую площадку и свалились на промерзшую землю, не чувствуя ни ее холода, ни ее ледяной жесткости. Хриплое, судорожное дыхание разрывало им грудь, глаза застилал белесый туман.

Неласковая была эта каменистая земля — морозная, безлюдная. Но все же это была земля, она давала им сейчас отдых, она вселяла надежду на спасение, сулила жизнь.

Первым очнулся Шкатов. Крупная дрожь сотрясала его. Он с трудом оторвался от земли, поднялся на ноги и, пытаясь согреться, стал подпрыгивать и колотить себя руками. Ледяная корка, которой успела покрыться одежда, с хрустом посыпалась на камни. Шкатов затянул потуже поясной ремень и принялся тормошить товарищей.

— Ребята! Хватит валяться, замерзнете так, слышите? Вставайте!

Они подняли с земли капитана, и боцман взял его на руки, как ребенка.

— Захар, ты слышишь меня? — настойчиво повторял боцман.

Но капитан не слышал. Лицо его горело, губы потрескались. Он тяжело дышал короткими частыми вздохами.

— Жар у него сильный, — озабоченно проговорил боцман. — Надо бы потеплее одеть его.

Он передал капитана на руки Шкатову, торопливо снял свою затвердевшую на морозе стеганую куртку и с трудом стянул с себя толстый шерстяной свитер.

— Сними с Захара фуфайку, — коротко бросил он Шкатову и затем бережно надел на капитана свой свитер. Зябко поеживаясь, боцман натянул на себя мерзлую фуфайку.

— Свитер хоть и мокрый, но он все же шерстяной, так ему будет теплее. А мы на ходу будем греться, мы здоровые, не замерзнем, — словно оправдываясь перед товарищами, говорил боцман. Шкатов и Чикваидзе молчали.

Они постояли еще немного, собираясь с силами перед дорогой. Три полузамерзших, голодных моряка с тяжелобольным товарищем на руках, они молча стояли, прижавшись друг к другу, и с тревогой смотрели вперед, по ходу ложбины, уходившей куда-то в горы. Какие испытания ждут их на этом пути?

Боцман вздохнул.

— Путь у нас один — кроме как по этой ложбине, нам нигде не пройти. Куда-нибудь да приведет она. Капитана будем нести по очереди. — Боцман с доброй улыбкой посмотрел на Шкатова и Чикваидзе и продолжал: — Огня у нас нет, еды тоже. Ничего нет. Выход один — идти сколько сил хватит. Наверное, нас ищут сейчас по всему берегу.

И они тронулись в путь. Впереди, осторожно ступая, шел с капитаном на руках боцман. За ним, согнувшись и плотно обхватив себя руками, шагал Шкатов. Последним торопливо подпрыгивал, стараясь согреться, Чикваидзе.

Да, неласковая была эта земля. Собственно, земли не было — кругом громоздились гранитные утесы и скалы. Обломки камней, большие и малые, обильно усеяли всю ложбину.

Моряки шли, торопливо прыгая с камня на камень, согреваемые надеждой на близкое спасение, радуясь тому, что им удалось победить море, вырваться из кипящей пучины и обрести под ногами твердую землю.

Земля! Она всегда мила сердцу моряка, даже если и такая неласковая, такая холодная, такая пустынная и безлюдная, как эта.

Давно уже не было слышно грохота морского прибоя, а ложбина все вела и вела моряков в глубь полуострова, медленно поднимаясь в гору.

Они шли, гремя обледеневшей одеждой, и лишь эти скрежещущие звуки нарушали мертвую тишину.

Они устали, они страшно устали. Обмороженные ноги отказывались повиноваться, но боцман, идя впереди, никому не давал отдыха.

— Вперед! Вперед, ребята! — то и дело раздавался его хриплый голос. — Вперед, иначе замерзнем!

И они шли, неся по очереди капитана на руках, пока не свалился Чикваидзе. Лишь тогда устроили короткий привал. Шкатов уложил поудобнее Чикваидзе, сел рядом с ним и тут же заснул. Присел на камень и боцман. Он осторожно устроил на своих коленях капитана, потрогал его горячий лоб и тихо позвал:

— Захар!

Но капитан по-прежнему не отвечал. Голова боцмана медленно опустилась на грудь, и он задремал.

Они шли всю ночь, лишь изредка останавливаясь для короткого отдыха. Но все чаще и чаще стал отставать Чикваидзе, все труднее поднимался он после привалов. А когда приходила его очередь нести капитана, моряк брал его на руки, делал несколько нетвердых шагов, падал, снова поднимался и снова падал. При этом он так жалобно стонал, что боцман и Шкатов махнули на Чикваидзе рукой и решили нести капитана вдвоем.