Лишние - Вячеслав Подкольский

В. В. Подкольский

Лишние

Едва покрытые первыми весенними почками, деревья кладбища махали ветвями, призывая к себе и обещая под своею сенью покой. Стаи чёрных грачей меланхолическим криком подтверждали обещание деревьев, блестя чёрными пятнами на белом фоне ещё не растаявшего снега. Особенно много грачей было над только что засыпанной могилой, с временно воткнутым деревянным крестом, на котором значилось, что под ним покоится третьей гильдии купец Терентий Ильич Зайцев, жития же его земного было 76 лет. Грачи, видимо, считавшие себя владельцами кладбища, радовались новому обитателю, как всецело перешедшему к ним и покинутому только что так горько плакавшими родственниками и знакомыми, которые уже вышли из кладбищенской ограды и усаживались в экипажи и линейки. Бойкая старушка с торжественно-озабоченным лицом торопливо оделяла из белого узелка грошовыми булочками обступивших её нищих, зорко следя за тем, чтобы одному и тому же не попало двух, и повторяя каждому:

— За новопреставленного раба Божие Терентия!

— Богаделенок-то не забыли ли, матушка? — умильно, с низким поклоном обратилась к раздававшей милостыню старушке богаделенка из существовавшей при кладбище мужской и женской богадельни. — Уж так помянем, так помянем!..

— Как же, как же! Мешок крупчатки на блины и рыбки солёной послали, сорокоуст тоже… — успокоила богаделенку распорядительница и добавила. — Да ты садись на заднюю линейку, поедем помянуть…

— Покорнейше благодарю, благодетельница, только пойду у смотрительницы попрошусь… Я сейчас, в одну минутку! — ответила богаделка и, переваливаясь, заковыляла к жёлтому зданию, где помещалось женское отделение богадельни.

Счастливицу нагнал маленький, лысый старичишка с очками на кончике красного носа, изжелта-седой бородой и с повязанными красным платком ушами.

— Поминать-то позвали? — с любопытством и завистью спросил он.

— Известно! — не без гордости ответила старуха.

— Счастье вам, бабам! Вот я как ни старался вертеться, хоть бы тебе кто слово! А я уж заранее и у смотрителя отпросился.

Завидев входившую на крыльцо богадельни смотрительницу, богаделка опрометью кинулась к ней, не дослушав причитаний обиженного, и начала что-то говорить.

Через минуту, получив разрешение, она уже бежала к последней запоздавшей линейке и мимоходом пригласила подвязанного старикашку.

— Садись, поедем, ничего, меня там знают…

Он только этого и ждал и, живо забравшись на почти пустую линейку, уселся рядом со своей товаркой.

Когда проезжали мимо мужского отделения богадельни, на крыльце которого грелись на солнышке старики, кто-то из них крикнул:

— Гляди, гляди, кавалер-то наш никак поминать поехал!.. Вот счастливец-то, братцы!

Старичонка незаметно улыбнулся, делая вид, что не слышал замечания. Но товарка не преминула заметить от себя:

— Ты уж, пожалуйста, Ермилыч, на счёт спиртного-то, воздержись…

— Ну, вот ещё учить вздумала! — огрызнулся он, уже чувствуя себя вполне завладевшим позицией. — Не знаю я, как вести себя в обчестве!.. Велика штука — купцы! Не с такими обедывал…

— Да я только к слову, — оправдалась товарка. — Не вышло бы, как у Аникиных на именинах…

Ермилыч злобно фыркнул и отвернулся, не желая продолжать подобного разговора.

— Учить ещё вздумала! — бормотал он про себя. — Кого учит? На государственной службе прослужил тридцать лет!.. Медаль имею… Ну, чина, положим, из-за козней и несправедливости начальства не получил… Твой муж писарем у нас был, а я как никак всё же назывался чиновником!..

Долго злиться Ермилыч не мог, так как любил почесать язык и, скоро смягчившись, принялся обсуждать с товаркой текущие богаделенские дела и обличать начальство в воровстве, мздоимстве и т. п. преступлениях.

— А ты слышал? — таинственно обратилась к Ермилычу старушонка. — Чуть-чуть я не влопалась, как на прошлой неделе шла из отпуска и бутылочку с собой несла под платком… Меня никогда не обыскивают, знают, что я непьющая, а тут попадись эконом, — давно уж он на меня зубы-то точит! — «А, ну-ка, — говорит, — покажи-ка, что ты с собой несёшь?» Я так и обмерла… Туды-сюды… Да на моё счастье отец дьякон входит… Они с ним заговорились, а я и давай Бог ноги!.. Вот оно какое дело-то! — заключила она, сокрушённо вздыхая. — А много ли корысти-то получаю? На чай с сахаром едва-едва наберёшь… «Ты, — говорит, — вином торгуешь, пьянство разводишь!..» А что они без меня-то не найдут что ль водки-то?

Дом покойного купца Зайцева находился не очень далеко от кладбища, так что ехать пришлось недолго. Когда последняя линейка с Ермилычем и его достойной спутницей подъехала к дому, все остальные гости, ехавшие впереди, уже вошли, только одна бойкая старушка-распорядительница, раздававшая на кладбище милостыню, рассчитывалась с извозчиками.

— Иди в заднюю половину! — обратилась она, увидев богаделенку.

— Уж не извольте беспокоиться: мы люди маленькие, нам где-нибудь!.. Вот старичок ещё тут… — заикнулась было та про своего приятеля.

— А ты иди, иди!.. Без него много, всех не накормишь!.. — уже далеко не ласково отрезала распорядительница.

— И то верно, матушка! Кто их знает? — подобострастно согласилась старушонка и обе ушли в дом.

— Ах ты, целовальница проклятая! — ехидно прошипел ей вслед Ермилыч, оставшийся без приглашения. — Жди теперь… отдам я тебе долг за сороковку… Тоже приглашает: «Меня, — говорит, — знают!» А самое чуть не в шею! И та язва! Ишь ты, какой церемониймейстер нашёлся!.. А я вот возьму да и пойду!

Ермилыч поправил картуз, плохо державшийся поверх подвязанного на голове платка, и храбро перешагнул калитку.

Дальнейшие его шаги были уже не так уверенны, а дверь он отворил совсем робко и не вошёл в неё, а пролез бочком, весь съёжившись. В передней в эту минуту никого не было, и Ермилыч по коридорчику прошёл в большую кухню, наполненную запахом растопленного масла и отчаянным шипением поминальных блинов, которые с необыкновенной ловкостью и живостью снимала со сковородок толстая пожилая женщина; другая, помоложе, и малец из приказчиков с не меньшей живостью уносили их в комнаты, откуда доносился сдержанный говор; две другие стряпухи возились с жестяными формами, вытряхивая кисели на блюда. Все пятеро в тумане кухонного чада казались какими-то силуэтами людей, и так были все проникнуты исполнением своих обязанностей, что совершенно не заметили вошедшего Ермилыча.

— Дозвольте, достоуважаемые госпожи, погреться! — решился он наконец подать голос.

— Из богадельни я, — продолжал Ермилыч. — А по званию своему — из чиновников…

— Так вы бы за столы пошли… — посоветовала ему стряпуха.

— Смиренен я, матушка… Пожалуйте парочку блинков. Я и здесь помяну новопреставленного…

Стряпуха шлёпнула со сковородок три горячих блина на тарелку и, густо полив их маслом, подала старику.

Ермилыч поклонился и присел на скамейку.

— Что же вы старичка-то так сухо угощаете? — ввернул своё слово появившийся из комнат малец. — Вот я сейчас ему лампадочку вынесу!..

Выпив принесённый стаканчик водки и доев блины, гость приободрился и взял тоном выше:

— Что же я тут, в самом деле, сижу? Пойти и мне в горницы…

— Проходи, дяденька, проходи! — опять помог ему расторопный малец, добавив, — ведь, как говорится, чем гостей больше на поминках, тем чести больше покойнику!

— Я сейчас, сейчас!.. — засуетился Ермилыч, отворачиваясь к стене и доставая из кармана засаленную бумажку, в которой оказалась завёрнутой потемневшая серебряная медаль на старенькой, красненькой ленточке. Приколов её на груди, он поправил очки, снял платок с ушей и бодро отправился за мальцом в горницы.

Увидя свою товарку, смиренно сидевшую у ближайшего к двери конца стола, Ермилыч немедленно отвернулся от неё, но, встретив упорно устремлённый на себя взгляд чёрных, острых глаз из-под нависших бровей старика, с длинными до плеч волосами, сидевшего на противоположной стороне стола, опять съёжился и, резко изменив направление, присел рядом с товаркой и шёпотом спросил её:

— Начётчик-то этот как здесь?

— Ведь ты знаешь, Зайцевы-то придерживаются немножко старинки… Так он над покойником псалтырь читал… — ответила старушонка и спросила, — да ты что сробел?

— Ведь знаешь, как он меня жалует… Ябедник первостатейный!

— Так ты сиди смирненько, чтобы он тебя не заметил…

— Да, как же! Я как вошёл, так он меня чуть глазами не съел!.. Э-э, да всё равно! — с каким-то отчаянием решил Ермилыч, разглядывая стол, уставленный едой и питьями.

Он с жадностью набросился на еду, отдавая предпочтение спиртным напиткам. Товарка несколько раз дёргала его за рукав и толкала ногой, напоминая о воздержании, но Ермилыч только огрызался. Она перестала и лишь изредка укоризненно покачивала головой.