Праксис - Уолтер Уильямс

Уолтер Йон Уильямс

Праксис

Все действительно важное уже известно.

Пролог

Шаа было последним из своего рода. Оно возлежало на диване в великом пристанище, огромном куполообразном здании, возвышающемся посреди гранитной гущи верхнего города, твердыни, откуда шаа когда-то отправились в мир, чтобы основать свою империю, откуда они правили судьбами биллионов и куда — наконец — вернулись, чтобы умереть.

Его звали Предвосхищением Победы — оно было рождено в молодые дни праксиса, когда шаа стали готовиться к великому походу, но еще не выступили в него. За свою долгую жизнь оно стало свидетелем всех триумфов и побед, выпавших на долю его народа. Прочие расы одна за другой склонялись под могучей дланью шаа и облекались единообразным клеймом власти.

Само Предвосхищение Победы столетиями не покидало великого прибежища. Его постоянно окружали слуги и чиновники — представители покоренных народов, доставляющие донесения и запросы и передающие его приказы в дальние пределы его владений. Прислужники умывали и одевали шаа, обслуживали обширную компьютерную сеть, с которой были связаны его нервы, и доставляли отборную пищу, пытаясь вызвать его аппетит. Ему не случалось ни на секунду остаться одному, и тем не менее шаа жестоко страдало от одиночества.

Не осталось никого, кто понимал бы его. Никого, с кем можно было бы разделить воспоминания о днях былой славы.

Оно отлично помнило эти дни. Помнило лихорадку, охватившую пэров, неудержимое стремление согнуть всех прочих, подмять под себя саму вселенную — все во имя великой истины праксиса.[1] Оно помнило величие первых побед, когда к покорности были приведены дикие наксиды, как пали затем терранцы, торминелы, лайоны и многие другие расы.

И в то же время с каждой победой уменьшался восторг достижения, слабел огонь, горевший в глубине сердца шаа. Каждую расу следовало привести к пониманию ее обязанностей, кропотливо, словно выращивая дерево из крохотного саженца, направляя и подвязывая его ветви, чтобы оно достигло совершенной гармонии с праксисом. И словно дерево, покоренную расу следовало подрезáть, подрезать пулями, кнутом и формовочным ножом, огнем аннигиляции бомб из антиматерии, изнуряющим пламенем радиации, постоянным гнетом истощающего голода. Безмерный труд, громадная тяжесть и постоянная неуверенность в результате.

Если бы только у шаа было больше времени! Если бы у них было еще несколько тысяч лет, чтобы довести свой сад до совершенства, тогда Предвосхищение Победы могло бы умереть в уверенности, что его благородная задача выполнена.

Но этого времени у них не было. Старшие сдавались первыми, им отказывала память. Не воспоминания о былом — эти оставались ясными до конца, — но новые впечатления, которые ускользали, не находя себе места в их уставшем сознании.

Шаа оказались не в силах вместить в свою память исполнение своей мечты. Они теряли — не прошлое, а настоящее.

Они пытались прибегнуть к искусственным средствам — мощнейшие компьютеры, подсоединенные к их нервной системе, вмещали в себя память об их жизнях во всех подробностях. Но со временем становилось все тяжелее обращаться к этим хранилищам былой памяти, все болезненней делались усилия, затрачиваемые ради сомнительного результата.

И вот великая плеяда шаа начала меркнуть. Шаа, которые не колеблясь посылали других на смерть, и сами не боялись встретить ее лицом к лицу. Поняв, что делаются грузом на крыльях своей былой мечты, они выбирали смерть, а умирали они с помпой.

Предвосхищение Победы было последним. Лежа на диване, среди изумительных машин, хранящих его память, оно понимало, что приходит время сложить ответственность со своих плеч.

Оно сделало все, что могло, направляя юные расы по верному пути. В свое время оно заслуживало и великие награды, и тягостные наказания. Оно создало когда-то систему, которая могла утвердить Праксис и после его смерти, сохраняя стабильность империи.

Оно могло только надеяться, что после его смерти ничего не изменится.

Ничего. И никогда.

Глава 1

— Разумеется, после смерти великого господина я покончу с собой.

Лейтенант Гарет Мартинес, шагая рядом с длинноногим командующим флотом Эндерби, споткнулся и едва не упал, услышав это.

— Что, милорд? — Он решительно приказал ногам не дрожать и снова пристроился к Эндерби слева. Их каблуки опять в унисон отбивали шаг по мощенному астероидным камнем полу штаба.

— Я сам это предложил, — объяснил Эндерби своим сухим, прозаичным голосом. — Мое семейство должно выставить представителя на погребальный костер, и я являюсь самым подходящим кандидатом. Я достиг вершины своей карьеры, мои дети хорошо устроены, и моя жена дала мне развод, — Он спокойно посмотрел на Мартинеса. — Моя смерть послужит тому, что мое имя, равно как и фамилия, будут почитаться в веках.

И поможет забыть о финансовом скандальчике, в котором замешана твоя жена, подумал Мартинес. Какая обида, что его семья не может пожертвовать женой Эндерби вместо того, чтобы выставлять командующего флотом.

Обиднее всех было самому Мартинесу.

— Мне будет не хватать вас, милорд, — сказал он.

— Я поговорил о тебе с капитаном Тарафой, — продолжал Эндерби. — Он согласился взять тебя к себе на «Корону» на должность главного связиста.

— Благодарю вас, милорд, — ответил Мартинес, пытаясь не выдать голосом охватившего его смятения.

Семейство Мартинеса принадлежало к пэрам, группе избранных кланов, которую великие господа, шаа, вознесли над всеми прочими созданиями. Но хотя все пэры были равны с точки зрения шаа, сами пэры не разделяли их олимпийского похода к вещам. Быть просто пэром было еще недостаточно. Надо было еще стать истинным пэром. А Мартинес определенно к ним не принадлежал. Всесильный для своих сородичей, обитающих на далекой планете Ларедо, его клан был провинциальной шишкой на ровном месте для высокопоставленных пэров, чьи дворцы украшали верхний город на Заншаа. Эта разница в статусе, очевидная для любого из пэров, не имела законной силы, но менее значительной от этого не становилась. По праву рождения Мартинесу полагалось место в военной академии пэров, окончив которую он получил звание офицера, но этим все и заканчивалось.

За шесть лет службы он поднялся до лейтенанта. Его отец добрался до этой высоты после дюжины лет тяжелого труда, после чего Марк Мартинес подал в отставку и в разочаровании вернулся на Ларедо, где занялся бизнесом.

Чего не хватало Мартинесу, так это могущественного патрона, который мог бы продвинуть его по служебной лестнице. Он полагал, что нашел такого патрона в лице командующего флотом Эндерби, на которого, казалось, произвели такое впечатление его способности, что он готов был не обращать внимания на его скромное происхождение и проклятый провинциальный акцент, от которого Гарет, как ни старался, так и не смог избавиться.

Что можно сделать, когда твой командир заявляет о намерении совершить самоубийство, гадал Мартинес. Попытаться разубедить его?

— Тарафа хороший офицер, — продолжал Эндерби. — Он позаботится о тебе.

Тарафа сам только лейтенант-капитан, подумал Гарет. Даже если Тарафа решит, что Мартинес является самым блестящим офицером из всех, которых он встретил за свою жизнь (а особой надежды на это не было), он не сможет присвоить ему более высокое звание. Он сможет только рекомендовать Мартинеса своему начальству, а у этого начальства и без того полно желающих получить повышение в чине.

Похоже, я влип, решил Мартинес. Разве что удастся отговорить командующего флотом от сомнительной идеи взойти на погребальный костер шаа.

— Милорд, — начал он, но тут их прервал другой офицер, старший командующий эскадрой Элкизер, приблизившийся к ним в окружении своей свиты. Элкизер и его команда были наксидами, первой расой, с которой шаа когда-то начали свои завоевания, и Мартинесу пришлось подавить непроизвольную неприязнь, когда они подкатились к Эндерби, семеня по полированному полу. Мало того что их прервали в такой важный момент — Мартинес всегда чувствовал себя неуютно рядом с наксидами.

Может быть, просто из-за их внешности. У наксидов было шесть пар конечностей, четыре ноги и еще одна пара отростков, которые они могли использовать и как руки, и как ноги. Несмотря на это, казалось, для них существуют только две скорости — стоять на месте или очень, очень быстро бежать. Когда они двигались, четыре их ноги находились в постоянном движении и усердно скребли по земле, независимо от рельефа, по которому они сейчас перемещались. А если наксидам нужно было двигаться особенно быстро, они опускались на землю всеми шестью ногами и превращались из кентавров в змееподобных существ, извивающиеся движения которых вызывали у Мартинеса непроизвольную дрожь.