Многоэтажка - Владимир Голубь

Глава 1

Больно…

Я очнулся на крыше многоэтажки. Голова звенела от вечерней попойки, а в груди чуть ниже сердца роилась странная пустота, будто внезапно из организма удалили жизненно важный орган.

— Ох, проклятье…

Пальцы сжались вокруг горлышка опустевшей бутылки. Я прикрылся ладонью от режущего глаза солнечного света и слегка приподнялся, пытаясь вернуть себе утраченную чувствительность.

Во рту все вязало. На языке ощущалась неприятная горечь, стоял едва уловимый железный привкус крови. Мир вокруг еще кружилась, от чего к горлу подкатывала желчь, и чтобы не тревожить себя еще больше, я перевернулся на живот, встал на четвереньки и пополз к лежаку, устроенному у толстой железной двери и скрытому от палящих лучшей растянутым на деревянной раме куском плотной ткани.

Взвалив свое тело на лежак, старую скрипящую раскладушку с тонким матрасом, насквозь пропахшем сыростью, я нашарил под ним нераспечатанную бутылку воды и немного отпил, с хрустом открутив крышку.

— Так-то лучше.

Я вздохнул. Тошнота немного унялась, но странное ощущение под сердцем никуда не пропало. Скорее, оно с каждой секундой едва заметно усиливалось, внушая большую тревогу.

— Нет, — я мотнул головой. — Забудь. Все это только в твоей голове.

Свесившись с раскладушки, я подтянул к себе лежавший у небольшого сейфа железный ящик и вытащил из него пузатый пузырек с таблетками.

— Твою же мать!

От целой банки размером с тостер осталось всего несколько жалких белых кругляшей, одиноко валявшихся на самом дне, и на душе стало еще гаже.

Придется спускаться.

Эта мысль заставила меня невольно вздрогнуть. Страх не был обусловлен никакой логикой. Каждый раз я уверял себя, что все в порядке, и никакой опасности больше нет, но это никогда не помогало. Будто маленький червь, живущий где-то в сердце, медленно подтачивал мое здравомыслие.

— Хе-хе, парень, тебе бы к психологу, — фыркнул я и тут же снова посмеялся. — Ну да, сейчас самое время…

Кинув в рот разом всю оставшуюся горсть, я запил ее водой и опустил голову на подушку в ожидании, когда лекарство начнет действовать.

В тени было прохладно. Еще не успевший раскалиться воздух неспешно гулял из стороны в сторону, прогоняя шедшую снизу вонь, а звук тихо хлопающей на ветру ткани успокаивал, придавая атмосфере некое тягучее чувство безмятежности.

Я не заметил, как снова заснул.

— Алкоголик несчастный!

Бах!

Раскладушка жалобно скрипнула от сильного удара. В глаза опять ударил треклятый свет.

— Лора, чего тебе опять надо?

Не горя желанием возвращаться в этот бренный мир, я перевернулся набок и натянул на голову край плаща, который использовал как одеяло.

— Ты издеваешься?!

Ее пронзительный голос нещадно проникал в уши подобно раскаленным спицам, вонзающимся прямо в перепонки. Судя по тону, она явно была чем-то недовольна, однако таблетки и бессонная ночь давали о себе знать, придавая моему сознанию усталое безразличие.

Так и не дождавшись моего ответа, она снова заголосила:

— Я тебя ждала все утро! Ты мог не пить хотя бы в мой день рождения? Я думала, что ты хотя бы сегодня соизволишь наконец спуститься и меня навестить!

Вздохнув, я поднес запястье к глазам. Судя по часам, уже наступило седьмое июля.

— Отстань, — буркнул я и снова зарылся лицом в подушку.

— Что?

— Отвали, Лора, — повторил я для ясности. — Ты родилась вечером, а сейчас еще и одиннадцати нет, так что все твои недовольства идут лесом. Вот когда родишься, тогда и приходи со своими обвинениями.

На секунду повисло напряженное молчание, словно затишье перед бурей. Затем вулкан извергнулся, и она закричала:

— Ну тогда и ты иди на хер, Макс! Можешь вообще никогда не приходить, понял? Хоть на коленях передо мной стой, на порог не пущу, кретин несчастный! Придурок! Алкоголик конченый!

Сопроводив свою гневную речь серией пинков по раскладушке, она резко развернулась и стремительными шагами направилась к выходу, громко хлопнув напоследок тяжелой железной дверью.

Вот умудрилась же.

— Постой, Лора! А, черт…

Я запоздало ее окликнул, но она уже скрылась на этажах, и мой голос вряд ли ее достиг. А если и достиг, сейчас она уж точно не захотела бы со мной разговаривать.

Я с усилием перевел свое туловище в вертикальное положение. По жилам будто разлили свинец, и каждое движение давалось с трудом.

— Идиот.

Прикрыв лицо руками, я вздохнул и потер заросшие щеки ладонями.

— Ладно, сам виноват. Вот вечно ты так. Мелешь всякую чушь, поэтому тебя и не любит никто, — взгляд наткнулся на стоявшую на сейфе фотографию в рамке. — Одна сестра у тебя и осталась. Надо извиниться. Да, надо…

Я не осмелился идти за ней. Пусть остынет немного, да и себя надо было привести в какое-то подобие порядка.

Я снова взглянул на часы. Признаться, я совсем не следил за временем, да и какой в этом был смысл в такой ситуации? Впрочем, это меня никак не оправдывало. Уж мог и проследить за единственным важным в году днем.

Свесив ноги с раскладушки, я размял шею, покрутил руками и выгнул спину под отчаянный хруст суставов. Нынешние кроссовки совсем исхудали, поэтому пришлось вытащить другие из своих запасов. И пусть их цвет, ядовито-желтый с кроваво-красными полосами, меня совсем не впечатлял, грех было жаловаться. Да и перед кем мне тут красоваться?

Затем я понюхал себя под мышкой и тут же с отвращением скривился.

— М-да, таким запахом только собак со следа сбивать. С другой стороны, в сравнении с остальной вонью не так уж и плохо.

Взяв свисавшую с деревянной рамы тряпку, я промочил ее водой, старательно обтер ступни и обулся. Для остального тела такой операции точно бы не хватило, так что пришлось достать тазик, залить туда разогретую солнцем воду на дне пятилитровой бутылки и накрошить кускового хозяйственного мыла.

Воду следовало экономить. К счастью, этого вполне хватило, чтобы помыть волосы, лицо, шею и туловище. Стараясь не обращать внимания на бледные шрамы, хребтами испещрявшими всю кожу, я закончил с водными процедурами, наспех побрился новехонькой бритвой и смыл с себя остатки мыла чистой водой из другой бутылки.

— Ну вот, другое дело, — хмыкнул я, глянув в треснувшее зеркало. — Теперь закинемся топливом.

Я вытащил из-под навеса старый жестяной стул, поставил на него походную плитку, сверху водрузил небольшую эмалированную кастрюльку