Охота на ведьму - Марина Серова

Марина Серова

Охота на ведьму

Глава 1

— Припаздываешь, мадемуазель! — Такими словами встретил меня Костя, едва я переступила порог пустого спортзала. Он сидел на низкой и длинной скамейке, уперев локти в колени, у стены с большими, до потолка, зарешеченными окнами. В небольшом помещении с дощатым полом, наполовину заложенным влажно блестевшими гимнастическими матами, пахло краской, мокрым дерматином и потом.

— Лукавишь, сэнсэй, — ответила я, — ждешь ты меня не долго.

— Ну да! — Он поднялся навстречу — прямой, с тенями под скулами, уставший после трех сегодняшних тренировок. Его серое кимоно с иероглифом на плече было жестким, как наждачная бумага. Ежик коротко стриженных волос успел просохнуть от пота. Константин, подчиняясь легкому нажиму моей ладони, склонил голову для поцелуя и сменил гнев на милость.

— Почему не долго? — осведомился, пожимая мне руки.

— Потому что здесь еще пахнет потом.

Он скривил в виноватой гримасе губы и, достав из-под скамьи длинную рейку с крючком на конце, толкнул ею через решетку узкую форточку — открыл доступ сырому весеннему воздуху.

— Что ты будешь делать, не удается мне тебя пристыдить! Так и будешь опаздывать до старости, мадемуазель!

— Дамы должны опаздывать, — ответила я, готовясь взорваться возмущением, — если хочешь знать, это признак хорошего тона. И не называй меня больше мадемуазель, — потребовала я категорично. — Не переношу этого слова!

Вскрикнув, без подготовки ударила его ладонью в солнечное сплетение и отскочила в стойку, готовая защищаться от атаки по любому уровню. Но Константин, будто сраженный принятым ударом, раскинув руки, мягко свалился навзничь, на маты и остался недвижим, вздрагивая от беззвучного смеха.

Не он, так я! И, широко шагнув, прыгнула вперед, целясь пятками в лежащее тело и готовая смягчить удар до «бархатного касания», если он продолжит валять дурака и дальше. Но передо мной лежал сэнсэй! Едва я оторвалась от пола, Константин перекатился на живот, с возмутительным спокойствием уйдя от атаки. Пятки пришлось втыкать в черный дерматин. А он, не теряя ни секунды после переворота, так же неторопливо махнул рукой, подбил меня под коленки и опрокинул, не успевшую как следует утвердиться на ногах, на маты. Мгновение — и вот он уже плотно сидит на моих бедрах, и запястьями я ощущаю крепкую хватку его пальцев.

— Давай, Танечка, разомнись сначала! — ласково предлагает он. Наклоняется и легонько касается губами моего носа.

— Давай! — соглашаюсь. Он выпрямляется, а я, оттолкнувшись подошвами от мата, слегка подбрасываю его, перемещая себе на живот, и бью согнутыми коленями в спину. Предугадав мои намерения еще раз, он с готовностью переворачивается через голову, вскакивает и оказывается лицом ко мне намного раньше, чем я успеваю подняться. Костя даже не снисходит до имитации атаки. Понятно и так — времени на мое уничтожение он имел более чем достаточно.

Плечо к плечу мы идем к скамейке — искупаться в холодном воздухе, пахнущем мокрым снегом.

Он внимательно смотрит на меня и произносит медленно:

— Мадемуазель.

Его шевельнувшиеся брови, наверное, повторяют движение моих, и лицо становится встревоженным и недовольным.

— Почему тебе так не нравится это обращение?

— Был недоброжелатель, — отвечаю неохотно, — который меня так называл. Дело прошлое, но вспоминать об этом тягостно.

Константин притягивает меня к себе, целует в щеку.

— Я сейчас ревновать начну.

— Бог в помощь! — смотрю на него с укором. — Хватит, а? — прошу, наблюдая за происходящей в нем переменой. — Змей он был преизрядный! — добавляю, передернув плечами.

Холодным все-таки воздухом из форточки тянет.

— Чуть не угробил меня змей этот.

— А как ты его называла? — не унимается Костя. — Месье?

— Джентльмен! — отвечаю. — Да что ты привязался-то! — В деланном возмущении отталкиваю его обеими руками. — Заканчивай, приятель! Не заставляй вспоминать несостоявшегося убийцу, а то настроение у меня испортится, и я постараюсь испортить твое, и тогда…

— И тогда мы поругаемся с тобой на вечные времена и будем дуться друг на друга до самого утра!

Ну, наконец-то! Таким он мне нравится больше.

— Привет драчунам! — раздается от двери, и в зал входит дядя Слава — седой как лунь, с крючковатым, сбитым на сторону носом дед. Со стуком опускает на пол ведро, полное воды, и салютует шваброй с болтающейся на ней тряпкой.

— Целы? — осведомляется, двигаясь к нам боком. — Здоровы? — Берет наперевес швабру и, припадая на одну ногу, бросается на нас с неожиданной резвостью. — Марш отсюда, бестии! — рычит устрашающим басом. Мы с Костей бросаемся врассыпную, а тряпка хлопается на место, где мы только что сидели.

— Танюха, берегись! — слышу сзади и не успеваю увернуться — тряпка хлещет меня пониже спины.

Дядя Слава вьюном поворачивается к спешащему на помощь Косте, и черенок швабры встречается с его ногами. Костя мягко падает на руки и вскакивает как резиновый.

— Руки вверх! — орет дядя Слава, целясь в нас шваброй. Мы смеемся, поднимая руки.

— Слабы вы, ребятишки, против старого боксера!

Дед, довольный удавшимся представлением, опускает оружие.

— Как в старом анекдоте: немцы дрались с партизанами до тех пор, пока не пришел пьяный лесник и не разогнал всех!

— Вот так, Танюха, опаздывать! — корит меня Костя. — Пришел старый боксер и всех разогнал!

— Занимайтесь! — проявляет дед необычную для себя терпимость. — Вы мне не мешаете!

— Нет уж! — протестую я. — С такой травмой, — хлопаю себя по заду, — не то что заниматься, ходить стыдно!

— Пошли, милая! — Константин, обняв за плечи, увлекает меня к двери. — Я тебя сейчас полечу — в баньке попарю, массаж больного места сделаю.

— Ах вы, охальники! — усмехаясь, стыдит нас дядя Слава.

Небольшая комната глубокого подвала по стенам и потолку сплошь затянута черной материей без складок и просветов. Свет тусклой лампочки над входом тонул в черноте, терялся, и комната казалась неестественным образом лишенной размеров. На полу, окрашенном в темно-коричневый цвет, возле невысокого стола были уложены два деревянных бруса с поперечными пропилами и моток грубой, волосяной веревки. Холодный воздух неподвижен, как в склепе.

В глубокой тишине раздался негромкий глухой звук шагов, и в комнату вошла женщина в черном длинном халате, стянутом в талии широким матерчатым поясом. Двигаясь неторопливо, она обошла помещение, установила по углам принесенные с собой подсвечники на высоких трехногих опорах, поставила на стол глубокую чашу из обожженной глины. Из фляжки, висевшей через плечо, наполнила чашу прозрачным маслом и, перекрестясь слева направо, бросила в нее кусок толстого фитиля с поплавком на одном конце. Зашла за стол и, встав лицом к двери, сцепила пальцы опущенных рук, закрыла глаза и, подняв голову так, что рыхлый узел седых волос на затылке коснулся спины, замерла в неподвижности. В дверь вошла еще одна, средних лет женщина, одетая так же. Молча, глядя прямо перед собой, установила в подсвечниках толстые темные свечи, встала напротив первой женщины и положила рядом с чашей короткий, широкий, со скошенным лезвием нож.

Постояв в тишине и пропитавшись ею, женщины шагнули к брусьям, подняли, сложили, связали веревкой, установили крест за столом, прислонив его к стене. Заняли места по углам стола и уставились на дверь. Погас свет, и вскоре опять зашаркали снаружи шаги, и тусклым трепетным светом осветился дверной проем. Молоденькая девушка в белой, доходящей до колен рубахе, едва переступая босыми ногами, покачиваясь и запинаясь, появилась в комнате, поддерживаемая с боков под локти двумя черными фигурами. Тоненькая церковная свечка в ее кулачке клонилась вперед. Одна из сопровождавших берегла свечу рукой, выправляла, сжимала расслабляющиеся пальцы своими.

— Сейчас, милая, сейчас ляжешь, — ласково проговорила седая, обеими руками поднимая чашу до уровня груди.

Слабый огонек коснулся фитиля, и тот занялся высоким и ровным красно-оранжевым пламенем.

— Сейчас ляжешь, милая! — повторила, опуская чашу на край стола — к будущему изголовью.

Девушка, с трудом приподняв веки, нашла говорившую мутными, блуждающими глазами и слабо, вовсе уж бездумно улыбнулась. Седая, забрав у нее свечку, утопила слабый огонек в масле, бросила на пол восковую палочку.

— Свечи! — прозвучал приказ, и две черные тени метнулись в стороны, протянули руки из темноты, воспринимая свечами пламя чаши.

Освещенная теперь пятью огнями, комната наполнилась странными колдовскими тенями, мечущимися от пола по черным стенам.

Девушку осторожно усадили на стол и, мягко управляя не сопротивляющимся телом, положили на него головой к чаше. Седая, отодвинув нож, поддержала ей голову, ласково огладила волосы, поправила руки, устроив их вдоль тела.