Исповедь - Садек Хедаят

ИСПОВЕДЬ

Дул горячий ветер, он смешивал раскаленный песок с землей и бросал его в лица путешественников. Солнце нещадно палило. В такт мерным шагам верблюдов одно­тонно позвякивали железные и бронзовые колокольчики. По мрачному выражению опущенных морд и обвислым губам верблюдов было видно, что они недовольны своей судьбой.

Поднимая пыль, караван медленно двигался по гряз­ной серой дороге. Насколько хватало глаз, вокруг про­стиралась песчаная, безводная волнообразная пустыня серого цвета, без малейших признаков зелени. Лишь в некоторых местах она переходила в небольшие холмы. На протяжении многих фарсахов не было видно ни одной пальмы, которая украсила бы пейзаж. Воздух был на­кален. Люди дышали прерывисто, словно они попали в преддверие ада.

Тридцать шесть дней шел караван. Во рту у всех пересохло, люди устали, карманы их опустели. Деньги путешественников таяли, как снег под палящими лучами аравийского солнца. Но сегодня, после того как предво­дитель каравана поднялся на «холм приветствия» и по­лучил от паломников подношения, показались золотые купола мечетей, и путешественники воздали хвалу богу. Все приободрились, словно в их измученные тела вдох­нули новую душу.

В своих порыжелых от пыли чадрах Ханум Гелин и Азиз-ага тряслись от самого Казвина. День казался им годом. Хотя Азиз-ага чувствовала себя совершенно разбитой, мысленно она повторяла: «Очень хорошо, ведь я еду на поклонение!» Рядом ехал на муле босоногий араб с черным лицом, наглыми глазами и редкой бороденкой. Он держал в руках толстую цепь, которой бил животное по израненным бокам. Время от времени он оборачивался, чтобы разглядеть лица женщин.

Спутник женщин, Мешеди Рамазан Али, вместе с Хосейном, пасынком Азиз-ага, сидели в корзинах по бокам верблюда. Мешеди внимательно пересчитывал деньги.

Ханум Гелин, побледневшая от усталости, приподняла занавеску, разделявшую корзины, и, наклонив голову, обратилась к Азиз-ага, сидевшей в другой корзине:

—      Когда я увидела купола, я ожила. Бедная Шахбаджи, видно не судьба ей была их увидеть.

— Бог ей простит. Как бы то ни было, она была праведницей, — ответила Азиз-ага, обмахиваясь веером, который держала в руке, покрытой искусственными родинками. — Как случилось, что ее разбило параличом?

—      Она поссорилась из-за чего-то с мужем и потребовала от него развода. Потом она поела маринованного луку, и утром у нее отнялась половина тела. Сколько мы ее ни лечили, она не поправилась. Я взяла ее с собой, чтобы святой Хосейн ее исцелил.

—      Может быть, ей стало хуже от дорожной тряски?

— Но душа ее попала в рай. Ведь если паломник умрет по дороге к святым местам, бог простит его грехи.

—      При виде погребальных носилок я всегда начинаю дрожать. Я обязательно пройду в святилище и у самой гробницы открою святому свою душу. Куплю для себя саван, а потом уже можно и умереть.

—      Вчера я видела Шахбаджи во сне. Да минет нас это! Вы тоже там были. Мы гуляли в большом зеленом саду. К нам подошел какой-то благообразный сеид1. На нем был зеленый платок, зеленый халат, зеленая чалма и зеленые2 туфли без задников. Он подошел к нам и сказал: «Добро пожаловать. Вы принесли с собой радость». Потом он показал пальцем на какой-то большой зеленый дом и сказал: «Пойдите туда и отдохните». В этот момент я проснулась.

—      Пусть найдет счастье на том свете!

Караван шел все с таким же шумом. Впереди запел проводник:

—      Кто желает повидать Кербелу, добро пожаловать!

Кто хочет нам сопутствовать, добро пожаловать!

Другой ему ответил:

— Тот, кто желает повидать Кербелу, пусть будет счастлив!

Всякий, кто хочет нам сопутствовать, пусть будет счастлив!

Потом первый снова пропел:

—      Какая это чудная Кербела!

Кербела вдохновляет человека,

Все еще слышен плач Зейнаб3.

Второй ответил:

—      Какая это чудная Кербела, о дорогие!

Да поможет вам бог посетить Кербелу!

Да паду я жертвой за имама Хосейна!

Первый взмахнул знаменем4 и еще громче запел:

—      Пусть отнимется язык у того, кто не повторит этих слов:

Благословение любимцу бога — Мохаммеду, последнему из пророков!

Благословение одиннадцати потомкам Али Абу Талиба5,

Благословенны их лица, прекрасные, как луна.

В конце каждого стиха паломники хором возносили хвалу аллаху.

Уже близко были пышные золотые купола, красивые стройные минареты и симметрично расположенные голубые купола, казавшиеся на фоне глиняных домов заплатами другого цвета.

Солнце клонилось к западу, когда караван вошел на улицу, по обеим сторонам которой тянулись полуразрушенные стены и маленькие лавчонки. Огромная толпа бурлила вдоль дороги. Здесь были арабы с хитрыми лицами, в закатанных штанах и фесках на голове. Здесь были люди в чалмах, туфлях без задников, с выкрашенными хной бородами и ногтями, с бритыми головами, которые, не переставая, перебирали четки. Воздух был наполнен гулом голосов. Одни говорили по-персидски, другие — по-турецки, третьи — на арабском языке с характерными для него гортанными звуками.

В толпе стояли арабские женщины с воспаленными глазами, с кольцами в носу и с множеством искусственных родинок на грязных лицах.

Все эти люди тем или иным способом старались привлечь к себе внимание. Один читал поминания, другой бил себя в грудь, третий продавал четки и священный саван, четвертый заклинал джиннов6, пятый писал молитвы, а кое-кто предлагал жилье. Евреи в долгополых сюртуках покупали у путешественников золото и драгоценные камни.

Когда караван остановился, Мешеди Рамазан и Хосейн-ага быстро соскочили с верблюдов и, подбежав к женщинам, помогли им вылезти из корзин. На путешественников сразу же накинулось множество людей. Каждый, схватив что-либо из их вещей, приглашал к себе. В этот-то момент и исчезла Азиз-ага. И сколько ее ни разыскивали, сколько о ней ни расспрашивали, все было напрасно.

После того как ханум Гелин, Хосейн-ага и Мешеди Рамазан наняли грязную комнату в глиняном домишке по семь рупий7 за ночь, они снова принялись искать Азиз-ага. Они исходили весь город, спрашивали о ней возле мечети в будке, где сдают туфли, у каждого чтеца молитв, но она как в воду канула.

Площадь понемногу начала пустеть, и было уже довольно поздно, когда ханум Гелин в девятый раз вошла внутрь гробницы и увидела, что группа женщин и ахундов окружила какую-то паломницу, которая, крепко ухватившись за замок на решетке, целует его и громко кричит: «О дорогой имам Хосейн, услышь мои мольбы! В день воскрешения из мертвых, который будет длиться пятьдесят тысяч лет, когда у всех глаза вылезут из орбит, каким прахом я посыплю свою голову в могиле? Помоги мне, помоги мне! Грешница я, каюсь, великий грех я совершила, прости меня!» Сколько ее ни спрашивали, что случилось, она ничего не отвечала. Лишь после долгих уговоров женщина проговорила:

—      Я сделала такое, что боюсь, святой Хосейн меня не простит!

Она все время повторяла эту фразу, и слезы градом катились по ее лицу. Ханум Гелин узнала голос Азиз-ага, подошла к ней, взяв за руку, вывела во двор и с помощью Хосейн-ага проводила в комнату. Все собрались вокруг нее. Выпив два стакана сладкого чая, Азиз-ага взяла приготовленный кальян и сказала, что поведает свою историю лишь в том случае, если Хосейн-ага выйдет из комнаты. Когда Хосейн-ага вышел, Азиз-ага затянулась и начала свой рассказ.

—      Душечка Гелин-ханум, знаешь ли ты, что когда я пришла в дом Гада̀ Али, да простит его господь, то три года мы жили так, что даже Сакине Солтан ставила моего Гада̀ Али в пример своему мужу.

Гада̀ Али обожал меня. Однако в течение всего этого времени я ни разу не забеременела, а покойный муж все время твердил, что хочет ребенка. Каждую ночь он приставал ко мне: «Что же мне делать? Ведь мой род прекратится!» Сколько я ни пила лекарств, сколько ни молилась, ребенка у меня не было. Однажды ночью Гада̀ Али заплакал и сказал: «Если ты согласишься, я возьму сиге8, она будет выполнять разные домашние работы, а потом, когда родится ребенок, я дам ей развод, и ты вырастишь ребенка как своего собственного». Я поддалась на его обман, да простит его бог, и сказала: «В этом нет ничего плохого. Я все сделаю сама».

Назавтра я накинула чадру, пошла и посватала для своего мужа Хадиче, дочь Хасана, который занимается приготовлением кислого молока. Она была рябой, черной и уродливой. Когда Хадиче пришла к нам в дом, на ее платье было столько заплаток, что, если бы ее с ног до головы осыпать просом, ни одно зернышко не упало бы на землю. К тому же женщина была так слаба, что стоило только взять ее за нос, как у нее выскочила бы душа. Ну, ладно, я была хозяйкой в доме, Хадиче работала, готовила обед.