В манграх - Томас Майн Рид

Майн Рид

В манграх

– Я живу на юге острова – за Батабано. Мой дом в вашем распоряжении.

Так сказал мне знакомый пассажир почтового парохода «Оспри», когда мы входили в пристань Гаваны.

Тот, кто так щедро предложил мне свой дом, был коренным жителем «вечно верного острова». Но он из тех, кто не очень доброжелательно смотрит на эту верность. Напротив, мой собеседник – сторонник «Куба либре».[1]

– Мой дом в вашем распоряжении.

Я знал, что обычно такая фраза ничего не значит: это пустая формальность. Но я знал также, что дон Мариано Агуэра сделал свое предложение искренне и рассчитывал, что оно будет принято.

Он продолжал уговаривать:

– Если вам нравятся развлечения на природе, я покажу вам кое-то такое, что вы еще не видели.

Это было сказано человеку в костюме для стрельбы, с дополнительными карманами для патронов.

– К тому же, – говорил кубинец, – помимо природы, могу предложить вам и другие развлечения. Я холостяк, живу в одиноком «богио»[2] с сестрой, которая ведет хозяйство. Это необразованная креольская девушка, манеры которой не напомнят вам фешенебельных леди Лондона и Парижа. Но могу поручиться, что у нее горячее сердце и она гостеприимно встретит друга своего брата. Ну, кабальеро! Соглашайтесь!

Развлечения на природе уже склонили меня к согласию. А упоминание о «необразованной креольской девушке» окончательно заставило принять решение.

– Кон мучо густо,[3] – ответил я дону Мариано.

– Моя сестра, – продолжал он, – сейчас живет у тетки, на окраине города. Мы отправимся туда, заберем ее и поедем в Батанабо.

Сойдя с парохода и распорядившись, чтобы наш багаж отправили на железнодорожную станцию, мы сели в воланте[4] и вскоре тряслись между двумя огромными колесами по пригородам Гаваны.

Меньше чем через час мы увидели красивый сельский дом, с цветниками и красивым крыльцом с колоннами. На террасе стояла девушка; она словно кого-то ожидала. Когда наш экипаж свернул к дому, она побежала нам навстречу с протянутыми руками и вскоре обняла моего друга; на щеки его обрушился дождь поцелуев, которые доставили бы удовольствие и Сарданапалу.

Я почувствовал, что встретился со своей судьбой. Сердце сказало мне, что это она, та идеальная женщина, которую я искал, женщина, желания которой я всегда должен исполнять – в счастье и в горе, для добра и для зла. Передо мной стояла сама Венера, но не Венера Кипрская, в морской раковине, с волосами того цвета, который легко подделать современными красителями; нет, Венера Киферийская, какой она должна быть в южном климате, с соответствующей фигурой, с золотистой кожей, с алыми щеками, с зубами, подобными нитке жемчужин из ее родного моря, с волосами…

Бесполезно пытаться описать красоту Энграсии Агуэра.

Остаток этого дня и весь следующий мы провели под крышей тиа,[5] гостеприимной пожилой леди, которая всегда носила на поясе связку ключей.

На следующее утро нас отвезли на железнодорожный вокзал Гаваны; мы взяли билеты до Батабано и скоро по каминоде хиерро[6] уже двигались среди таких природных сцен, которые заставляют всегда держать раздвинутыми занавеси на окнах.

У уроженца севера, оказавшегося в поезде среди тропической природы, всегда возникают гротескные мысли. Пар, этот символ современной цивилизации, кажется неуместным среди пальм. И когда смотришь, как он вьется среди пальмовых листьев, поневоле возникают мысли о святотатстве. Железный конь несется по первобытному лесу, пар из его ноздрей поднимается среди ветвей величественных фиговых деревьев, испанских кедров и красного дерева. Иногда в вагоне становится темно, словно поезд проходит через туннель. Выглянув в окно, вы видите мощные стволы, переплетенные лианами, словно оснасткой корабля. Множество великолепных орхидей, усеянных цветами; часто они так близко к окну вагона, что можно дотянуться до них ручкой зонтика. Или просто протянуть руку и нарвать букет, за который в Ковент Гардене заплатили бы бешеные деньги.

Наконец мы добрались до конечного пункта – вокзала Батабано.

В городе мы оставались недолго. Дон Мариано накануне прислал распоряжение, поэтому нас ждал экипаж для багажа и оседланные лошади для нас самих.

Сев верхом, мы выехали и сразу оказались окруженными дикой тропической природой – девственным лесом, которого не касался топор лесоруба; над нашей тропой ветви деревьев образовали арку, а гладкие стволы пальм напоминали колонны большого храма, купол которого – из причудливых узоров листвы.

Иногда лес прерывался, и мы на мгновение видели море и берег – полоски пляжа, с песком, похожим на серебряные опилки, смешанные с золотой пылью, усеянные раковинами всех цветов радуги. Были и кораллы, красные, как губы Энграсии; раковины-жемчужницы, выбеленные до белизны ее зубов. Но потом тропа снова погружалась в тень, темную, как ее волосы, и в этой тени мелькали огоньки – большие кокуйос,[7] символизирующие взгляд ее глаз.

Наконец показался и дом – жилище дона Мариано. Не маленькая хижина – богио, как он скромно ее охарактеризовал, а внушительный особняк, с большими воротами, с ведущей от них аллеей из двойного ряда пальм.

Я увидел первоклассную кофейную плантацию с сотнями рабов, трудившихся на полях.

Шесть дней прожил я в раю. Бродил с ружьем по тропическому лесу или собирал раковины на берегу прекрасного Карибского моря. Ездил верхом по кафетал[8] в сопровождении владельца, который красноречиво описывал достоинства своих растений. Еще приятнее были прогулки с его прекрасной сестрой в тени апельсиновых деревьев и пальм. Мы слушали воркование голубей, песни кубинского соловья и крики красного кардинала; но слаще птичьих песен был голос Энграсии Агуэра.

Однако никогда этот голос не звучал слаще, чем на шестой день, когда мы вдовем шли по лесу. Я был влюблен всей глубиной души; если страсть останется безответной, она поглотит меня. И я собирался признаться в своей страсти, несмотря на все опасения. Вскоре мне предстоит вернуться в Гавану. Уеду ли я полный счастья или с разбитым сердцем? Я должен знать.

Час казался благоприятным; к тому же произошло событие, которое можно истолковать как счастливое предзнаменование. С нашей тропы вспорхнули два паломитас, прекрасных маленьких кубинских голубя. Они отлетели недалеко, сели на ветку рядом друг с другом и продолжали ворковать и целоваться. Наше появление их как будто не испугало, и они не собирались улетать; они продолжали ласкать друг друга, пока мы не оказались так близко, что едва ли не могли их коснуться. Они как будто почувствовали, что мы тоже влюблены.