Тихая ночь в Роосне - Наталья Баранская

Наталья Баранская

Тихая ночь в Роосне

Остудников сидел в сквере посреди маленькой треугольной площади — ждал, когда освободится номер в гостинице, курил. Администратор сказал, что в три часа уезжает группа туристов. До назначенного срока оставалось полтора часа, можно было погулять по городу, посмотреть старинную усадьбу, парк, но связывал чемодан. Большой красивый чемодан желтой кожи, с ремнями и золотыми пряжками и с оторванной ручкой.

Эта ручка напоминала Георгию Николаевичу обстоятельства внезапного отъезда, похожего на бегство. И вперед и назад от того момента, когда он оторвал ручку, можно было вести счет многим глупостям. Например: он купил билет с рук. Какой-то человек пришел на вокзал вернуть билет, спрашивал, где касса. Остудников поинтересовался, куда билет, и, услышав в ответ незнакомое название «Тапа», билет купил.

Ничего он не знал про этот эстонский городок, первый раз слышал, и вдруг купил. Поезд шел через два часа. А отпуск начинался только через пять дней. Следовало позвонить на работу, хоть что-нибудь сказать, но он не позвонил, боялся — задержат. Времени было в обрез, и все же он поехал к Але, хоть и ясно было, что никакого разговора у них не получится.

Во всем этом сумбуре, в этой коловерти и задышке был виноват он сам, только он.

В поезде, два часа спустя, его стало отпускать. Перестук колес, покачиванье, мельканье за окном успокаивали. Ночью в Пскове Георгий Николаевич вышел дать телеграмму на работу. Объяснил внезапный отъезд тяжелым состоянием матери, на самом деле давно умершей. Его не беспокоило, что об этом могут вспомнить, беспокоило другое, как бы ни позвонили домой, к Леле, поэтому он написал «выезжаем с женой».

Тревожило Георгия Николаевича, как примет дисциплинарное нарушение новый начальник, хотя гораздо важнее было, что он уезжал, не закончив одно дело.

В поезде Георгий Николаевич впервые подумал — как можно было уехать, не дождавшись законного отпуска? Не потерял ли он рассудок? «Удивительно, как крепко усвоили мы дисциплину формальную и как мало в нас дисциплины внутренней, глубинной. Под ливнем, в грозу, в метель и гололед мы спешим, добираемся на работу, боясь минутного опоздания, но запросто можем проволынить неделю с нужным делом».

Он бросил нерешенным вопрос о проекте, который навязывали его группе. Товарищи Остудникова этой работы не хотели и считали себя вправе от нее отказаться. Они недавно выполняли схожий заказ по модернизации литейного цеха на одном заводе и теперь ждали другой работы, более интересной и перспективной. А новый начальник КБ настаивал, чтобы проект дали группе, имеющей подобный опыт. Надо было договориться, разобраться, а он бежал, закрученный бурей чувств, не выдержав запутанности отношений, трудной личной ситуации. По-мужски ли это? Нет, не по-мужски.

Однако, определив так свое поведение, Георгий Николаевич не повернул обратно, не пересел в московский поезд, лег, на удивление скоро заснул и спал крепко до самого утра.

За утренним чаем он разговорился с соседкой по купе, пожилой эстонкой, и решил сойти, не доезжая Тапы, в Тамсалу. Соседка сказала, что Тапа — узловая станция, место, не подходящее для отдыха. Невдалеке от Тамсалу, сказала она, находится прелестный городок с большим парком, озером и речкой — Роосна-Аллику.

Название понравилось Георгию Николаевичу. Роосна — напоминала росу, росный луг, утро, Аллику — звучало для его слуха особенно нежно, как Алино имя.

Аллику и Роосна сулили тишину и покой, в таком месте хорошо побыть одному, чтобы прийти в равновесие.

Вот он доехал. Вот он здесь. Случайность? Конечно, случайность! Но, может, и надо покориться случаю, не выбирая, не размышляя? Нет, что себя обманывать: он просто струсил, сбежал.

Георгий Николаевич поднялся, опять стал вышагивать по дорожке. Надо было чемодан оставить в гостинице. Стояли же в вестибюле чьи-то чемоданы. Нет, сработала проклятая ориентация на воров. Вот и ходи теперь вокруг чемодана.

Давно уж оглядел Георгий Николаевич маленькую площадь: трехэтажный каменный дом под крутой черепичной крышей с башенкой посредине, на ней часы, — темный циферблат с золотыми неподвижными стрелками, — должно быть, бывшая ратуша. Низкие дома с вывесками — магазины, кафе, парикмахерская, почта… Обошел он и сквер с подстриженной травой, аккуратным цветником и фонтанчиком-брызгалкой, переменил несколько скамеек, прячась от солнца в жиденькую тень молодых кленов, вытоптал цепочки следов на желтом песке дорожек, докурил пачку сигарет — истомился, устал. Время едва двигалось.

В конце главной дорожки Георгий Николаевич увидел доску для объявлений на двух столбах, решил взглянуть, чем живет маленький тихий городок.

К доске были прикреплены объявления, написанные от руки, напечатанные на машинке — все на эстонском. Несколько типографских листовок сообщали о туристских маршрутах на двух языках. Да еще одно объявление, тоже печатное, привлекло внимание Георгия Николаевича своим крупным заголовком: РАЗЫСКИВАЕТСЯ ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК. Под этой строкой, посредине, между русским и эстонским текстом, помещалась фотография мужчины лет сорока. Георгий Николаевич стал разглядывать его. Ничего дегенеративного, зверского, преступного в этом лице не было. Обыкновенное лицо, пожалуй, даже приятное: приветливое лицо с правильными чертами. И вот странно — лицо было Георгию Николаевичу знакомо. Машинально он поднял руку, прикоснулся к носу: и у него была такая же выпуклая родинка на вскрылье, но с другой стороны, слева. «Встретишь такого, ничего плохого в голову не придет», — подумал Остудников и стал читать. Вдруг сердце его замерло, остановилось, потом дернулось и зачастило: под фотографией он увидел свою фамилию. Имя и отчество тоже были его. Что, что это значит?!

— Каспадин! — раздался за его спиной дребезжащий голос. — Пора, вас там ждут…

Георгий Николаевич обернулся на странный зов а увидел швейцара гостиницы в потертой тужурке и форменной фуражке с галунами. Старик поднял чемодан за боковые ремни и пошел вперед, неловко стукаясь коленями о крышку. Остудников, едва справляясь с ослабевшими ногами, двинулся следом. В груди у Георгия Николаевича стучало, стук этот неприятно отдавался в голове. Он ничего не понимал: «опасный преступник»… его фамилия, имя… и сходство, сходство. Еще и это утолщение на носу, как он не сообразил, — оно ведь тоже справа. На фотографии слева, значит, на самом деле справа. Последняя деталь окончательно убеждала: объявлялось о нем. Так что же это, что???

Хотелось вернуться, всмотреться, но швейцар уже стоял, придерживая открытую дверь, будто говорил: «Проходите, гражданин». Мелькнула мысль: взять чемодан, бежать, не бежать, конечно, а спокойно сказать: «Я передумал, еду дальше», назвать место. Ах ты, черт, — все названия выскочили из головы. Да и не тупик ли эта Роосна-Аллику? Конечно — тупик. Сказать «еду обратно»? Нет, подозрительно — почему вдруг?

А швейцар уже поставил чемодан у деревянной стойки, за которой виднелась голова администратора с жидкими рыжеватыми волосами.

— Ваш паспорт, прошу, — сказал тот и протянул руку.

Георгий Николаевич стал дергать молнию на внутреннем кармане пиджака, руки у него дрожали, молния не расстегивалась. Нелепые мысли проносились как обрывки туч на ветру: «Сейчас все откроется… меня схватят… они обязаны задержать… выяснение — месяц, а то и больше». И уж совсем невероятное: «А вдруг это правда?!»

Отдавая паспорт, Остудников ухватился за деревянный барьер: голова закружилась, его шатнуло. Он зажмурился, будто ожидая удара, но тут же открыл глаза. Администратор сказал:

— Возьмите обратно, это мне не надо.

И бросил на барьер маленький серебряный крестик на цепочке.

Георгий Николаевич смотрел, не понимая, что это, откуда, чье. Сказал нелепо: «Зачем он мне?», но сунул крестик в карман.

Администратор молча подал квитанцию, ключ от номера, оглядел Остудникова сердито, даже брезгливо, и, сдавая с десятки, сильно стукнул серебром по барьеру.

— А паспорт? — хрипло спросил Георгий Николаевич, голос его сел от волнения. — Верните мне паспорт…

— Паспорт останется у нас.

Администратор взглянул еще раз цепко, будто примериваясь, легко ли будет справиться с этим человеком.

Преодолевая состояние зыбкости в голове, в ногах, стараясь шагать твердо, Остудников поднялся на второй этаж, нашел свой номер и тут же в нем заперся. Его знобило.

Необходимо было спокойно обдумать положение. Прежде всего унять сердцебиенье, дурацкую дрожь в ногах. Остудников раскрыл окно, снял ботинки, упал на кровать — отдышаться. Он пытался рассуждать: чего он испугался? Недоразумение, глупейшая путаница, идиотская ошибка — просто какой-то водевиль. Раз он это понимает, чего бояться? Не преступник же он, в самом деле…