Лирика - Франческо Петрарка

Франческо Петрарка

Лирика

Вступительная статья,составление и примечания Н. Томашевского

ПЕТРАРКА И ЕГО "КНИГА ПЕСЕН"

Н. Томашевский

Явление Петрарки огромно. Оно не покрывается никаким самым высоким признанием его собственно литературных заслуг. Личность, поэт, мыслитель, ученый, фигура общественная – в нем нераздельны. Человечество чтит великого итальянца прежде всего за то, что он, пожалуй, как никто другой, способствовал наступлению новой эпохи открытия мира и человека, прозванной Возрождением.

Говорить о Петрарке – значит говорить о мысли и искусстве уходящего Средневековья, говорить о Гуманизме и Возрождении, говорить о петраркизме итальянском и европейском. Петрарка был первым великим гуманистом, поэтом и гражданином, который сумел прозреть цельность предвозрожденческих течений мысли и объединить их в поэтическом синтезе, ставшем программой грядущих европейских поколений [А. Н. Веселовский. Петрарка в поэтической исповеди "Canzonie-ге". 1304 – 1904. СПб., 1912]. Своим творчеством он сумел привить этим грядущим разноплеменным поколениям Западной и Восточной Европы сознание – пусть не всегда четкое – некоего духовного и культурного единства, благотворность которого сказывается и в современный нам век.

Петрарка – родоначальник новой европейской поэзии. Его "Канцоньере" (или "Книга песен") надолго определил пути развития европейской лирики, став своего рода непререкаемым образцом. Если на первых порах, для современников и младших гуманистов, Петрарка являлся великим реставратором классической древности, провозвестником новых путей в искусстве и литературе, непогрешимым учителем, то, начиная с 1501 года, когда стараниями Пьетро Бембо и типографщика Альдо Мануцио Ватиканский кодекс 3197 "Канцоньере" был предан широкой гласности, началась эпоха петраркизма, причем не только в поэзии, но и в области эстетической и критической мысли. Петраркизм вышел за пределы Италии. Свидетельством тому "Плеяда" во Франции, Гонгора в Испании, Камоэнс в Португалии, Шекспир и елизаве-тинцы в Англии. Без Петрарки их лирика была бы не только непонятной для нас но и попросту невозможной.

Мало того, Петрарка проторил своим поэтическим наследникам путь к познанию задач и сущности поэзии, познанию внутреннего мира человека, его нравственного и гражданского призвания.

В невольно возникающем при чтении Петрарки автопортрете бросается в глаза одна черта: потребность в любви. Это и желание любить, и потребность быть любимым. Предельно четкое свое выражение эта черта нашла в любви поэта к Лауре, главному предмету всего "Канцоньере". Любви Петрарки к Лауре посвящено неисчислимое количество трудов ученых и неученых, и потому говорить тут об этом подробно не имеет смысла. С нужной полнотой читатель все узнает из самих стихотворений. Необходимо лишь заметить, что Лаура фигура вполне реальная, внешняя биография ее в самых общих чертах известна и большого интереса не представляет. О "внутренней" же рассказывает сам поэт. Конечно, как всегда бывает в настоящей поэзии, любовь эта сублимированная, к концу жизни поэта несколько приутихшая и едва ли не слившаяся с представлением о любви райской, да и самим Раем.

Конкретнее в жизни Петрарки любовь к матери, к домашним (брату Герардо и племяннику Франческо), к многочисленным друзьям: Гвидо Сетте, Джакомо Колонна, Джованни Боккаччо и многим другим. Вне дружбы, вне любви к ближним и вообще к людям Петрарка не мыслил себе жизни. Это накладывало определенный нравственный отпечаток на все им написанное, привлекало к нему, повсеместно делало своим, любимым.

Еще одна черта, которую обнажал сам поэт, за которую порой (особенно на склоне лет) себя бичевал: это любовь к славе. Не в смысле, однако, простого тщеславия. Желание славы у Петрарки было теснейшим образом связано с творческим импульсом. Оно-то в большой степени и побудило Петрарку заняться писательством. С годами и эта любовь, любовь к славе, стала умеряться. Достигнув беспримерной славы, Петрарка понял, что она вызывает в окружающих куда больше зависти, чем добрых чувств. В "Письме к потомкам" он с грустью пишет о своем увенчании, а перед смертью готов даже признать триумф Времени над Славой.

Любопытно, что любовь к Лауре и любовь к Славе между собой не только не враждовали, но даже пребывали в тесном единении, что подтверждалось устойчивой в поэзии Петрарки сим воликой: Лаура и лавр. Но так было до поры до времени. В годы самоочистительных раздумий Петрарка вдруг почувствовал, что и любовь к Лауре, и желание Славы противны стремлению обрести вечное спасение. И вовсе не потому – а это чрезвычайно существенно для Петрарки! что они греховны сами по себе. Нет! просто они мешали вести тот образ жизни, который надежно подвел бы его к спасению. Осознание этого противоречия повергло поэта в глубокое душевное смятение, умеряемое, впрочем, писанием трактата, где он пытался со всей откровенностью обнажить свое душевное состояние.

Конфликт этот был лишь частным случаем конфликта более общего и философски более значимого: конфликта между многочисленными радостями земного бытия и внутренней религиозной концепцией.

К земным радостям Петрарка относил прежде всего окружающую природу. Он, как никто из его современников, умел видеть и наблюдать ее, умел наслаждаться травой, горами, водой, луной и солнцем, погодой. Отсюда и столь частые и столь любовно написанные в его поэзии пейзажные описания. Отсюда же тяга Петрарки "к перемене мест", к путешествиям, к возможности открывать для себя все новые и новые черты окружающего мира.

К несомненным земным радостям относил Петрарка и веру в красоту человека и могущество его ума. К ним же он относил любое творческое проявление: будь то в живописи (сошлюсь на его суждения о Симоне Мартини И Джотто), в музыке, философии, поэзии и т. д.

За эти существеннейшие качества человека Петрарка благодарил Творца. Но эти же качества могли явиться и причиной гибели человека.

Тут надо сказать два слова о личной религиозности Петрарки. Предписаниями религии он не манкировал. Соблюдал их неукоснительно и без рассуждения, в дебри теологии не встревал. Но и отказа от радостей жизни не было. Многочисленные его друзья и родной и горячо любимый брат Герардо отрешились от всего земного и уединились в своих обителях. Петрарка их одобрял, но примеру не следовал. Молчаливо принимая созданное единым Творцом и порой вознося ему хвалу, Петрарка был не чужд и протеста. Ведь это именно он, Петрарка, восклицал: "…что это За мир "округ?.. Почему Ты отворачиваться от него? Разве Ты забыл о нашей нищете и страданиях?"

Петрарка не отказывался от привилегий, связанных с его духовным саном, но никогда не соглашался принять конкретную должность, взять на себя обязанности по спасению чужих душ.

Петрарка был поразительно восприимчив ко всему, что его окружало. Его интересовало и прошлое, и настоящее, и будущее. Поразительна и широта его интересов. Он писал о медицине и о качествах, необходимых для полководца, о проблемах воспитания и о распространении Христианства, об астрологии и о падении воинской дисциплины после заката Римской империи, о выборе жены и о том, как лучше устроить обед.

Петрарка превосходно знал античных мыслителей, но сам в области чистой философии не создал ничего оригинального. Критический же его взгляд был цепок и точен. Много интересного им написано о практической морали.

Сторонясь мирской суеты, Петрарка жил интересами времени, не был чужд и общественных страстей. Так, он был яростным патриотом. Италию он любил до исступления. Ее беды и нужды были его собственными, личными. Тому множество подтверждений. Одно из них – знаменитейшая канцона "Италия моя". Заветным устремлением его было видеть Италию единой и могущественной. Петрарка был убежден, что только Рим может быть центром папства и империи. Он оплакивал разделение Италии, хлопотал о возвращении папской столицы из Авиньона в Вечный город, просил императора Карла IV перенести туда же центр империи. В какой-то момент Петрарка возлагал надежды на то, что объединение Италии будет проведено усилиями Кола ди Риен-цо. Самое страшное для Петрарки внутренние распри. Сколько усилий он приложил, чтобы остановить братоубийственную войну между Генуей и Венецией за торговое преобладание на Черном и Азовском морях! Однако красноречивые его письма к дожам этих патрицианских республик ни к чему не привели.

Петрарка был не только.патриотом. Заботило его и гражданское состояние человеческого общежития вообще. Бедствия и нищета огорчали его, где бы они ни случались.

Но ни общественные и политические симпатии, ни принадлежность к церковному сословию ае мешали основному его призванию ученого и литератора. Петрарка отлично понимал, что для этого нужна прежде всего личная свобода, независимость (тут и он мог бы воскликнуть, что "служены; муз не терпит суеты")- И надо сказать, что Петрарка умел находить ее повсюду, где ему доводилось жить. Кроме, понятно, Авиньона – этого нового Вавилона, – за что он ненавидел его еще и особенно, Именно благодаря такой внутренней свободе – хотя иной раз дело и не обходилось без меценатов – Петрарке удалось создать так много и так полно выразить себя и свое время, хотя многое до нас дошедшее осталось в незавершенном, не до конца отделанном виде. Но тут уж свойство самого поэта: тяга к совершенству заставляла его возвращаться к написанному все вновь и вновь. Известно, например, что к таким ранним своим произведениям, как "Африка" и "Жизнь знаменитых мужей", он возвращался неоднократно и даже накануне смерти.