Помощники - Евгений Люфанов

1. ДЕД И ВНУК

До шести лет прожил Павлик в степном хуторе и, кроме степи, ничего не видел. А отец, дед, мать и тётя Наташа говорили, что есть большие шумные города, леса, горы и широкие реки с плывущими по ним пароходами. По радио тоже говорили об этом. И Павлику очень хотелось хоть краешком глаза увидеть их.

Сосед дядя Федя рассказывал, как он летал на самолёте и ему с высоты была видна вся земля: города на ней, реки и, как червяки, поезда на железной дороге.

На самолёте Павлик не летал, а на крышу дома забирался. Держась за печную трубу, всматривался он вдаль, но перед глазами была только степь. Залезал ещё выше — на самую макушку тополя, росшего во дворе, — и оттуда не видел ничего, кроме бескрайней степи. Только один раз, когда поднялся на курган, стоявший за околицей хутора, далеко-далеко показались какие-то дома. Когда же Павлик пригляделся внимательнее, — увидел, что это были просто машины. Грузовики. Они постояли немного, а потом тронулись с места и вскоре скрылись совсем. И перед глазами опять была одна степь.

В степи тишина. Только, перекликаясь друг с другом, посвистывают суслики, поднявшись столбиками у своих нор. Когда Павлик был поменьше, он любил выбегать в степь и, присаживаясь на корточки, тоже посвистывал, изображая суслика. Но нельзя же изо дня в день только сусликом быть!

Хотя Павлик ещё нигде не работал, выходные дни были для него праздниками, потому что тогда с Волги приезжал отец. Он работал за сорок километров от хутора, на строительстве большой гидростанции. Увидев отца, Павлик забывал все игры с хуторскими ребятами и готов был всё время слушать рассказы о стройке. Да, где-то протекала широкая и глубокая Волга, а тут, в хуторе, только пруд, в котором живут лягушки и караси. Там, на стройке, много всяких машин, есть шагающие экскаваторы.

— Возьми меня с собой, — просил Павлик отца. — Я Волгу никогда не видал.

— Возьму, погоди, — обещал отец.

Со слезами провожал Павлик отца, и всё ждал, когда тоже поедет на стройку, увидит Волгу, пароходы и какой-нибудь большой город:

Раньше Павлику было веселее, потому что он дружил с дедом. Они вместе ходили, бывало, на колхозный птичник смотреть цыплят или на конный двор, где дед чинил хомуты и уздечки, а Павлик запрягал скамейку и, сидя на ней верхом, будто бы скакал по степи. Дома наперегонки с дедом орудовали ложками за столом — кто скорее управится с обедом или ужином. Пока дед одну ложку до рта донесёт, — Павлик уже две или три проглотит. Зазевается дед, заговорит о чём-нибудь, — глядишь, у Павлика ложка уже по дну миски скребёт. Дед спохватится, от спешки затрясутся у него руки, но догонять уже поздно.

— Эх, старый, старый, — смеясь говорила мать, — и нынче не пришлось тебе рекорда поставить. Опять не угнался за внуком.

Дед хмурил клочковатые брови и обиженно косился на Павлика.

— Мы с ним не так уговаривались…. — Дед вызывающе стучал ложкой по столу. — Ладно. Пусть… Дождёмся ужина — обязательно обгоню.

Но и за ужином выходил победителем Павлик.

Долго они так соревновались, пока однажды Павлик не услышал, как дед говорил соседке, — какую он придумал хитрость, чтобы внук хорошенько ел. Павлик думал, что это правда у них как соревнование было, а оказалось, дед просто обманывал. Стал с этого дня относиться к нему настороженно, и в их дружбе появилась первая трещина.

А прежде верил деду во всём. Часами готов был просиживать около него и слушать рассказы про старину. Большую жизнь прожил дед. Был бакенщиком на Волге и мог отгадывать по гудкам, какой пароход и откуда идёт. А потом был рыбаком. Много выловил он рыбы из Волги. Но вот уже который год живёт дед в этом хуторе, далеко от реки. Даже в жаркие летние дни кутается в ватник и сидит на солнцепёке, нахлобучив на голову меховую шапку. На ногах — валенки, на шее — свёрнутый жгутом шерстяной платок. Зябко деду, — не греет старая кровь. Но память у него крепкая. Помнит всё, что видел за свою длинную жизнь и что слышал от других стариков. И не различить, где в его словах сказка, где — быль.

Интересно было сидеть рядом с ним, смотреть, как он прокалывает шилом кожу на хомуте и просовывает в дырочки лоснящуюся от воска дратву. Затягивая петлю за петлёй, дед неторопливо рассказывал о том, как брели когда-то по волжскому берегу бурлаки и весь песок был истоптан лаптями.

— Дорогу свою бурлаки называли путиной, — говорил дед. — Были путины у них дальние и короткие. А чтобы дальнюю путину пройти, скажем, от Астрахани до Казани, надо потратить два месяца. Идут, Павлушка, бурлаки, а ветер навстречу им пыль да песок поднимает, глаза сечёт. От натуги кровь к лицу приливает. Лямки грудь и плечи натрут, камни ноги поранят… Волга людям в иную пору, как мать была, а в иную — как злая мачеха.

Рассказывал дед, как пошли потом по Волге первые пароходы, окликая гудками Заволжье, пугая птиц и зверей. Сам, своими глазами дед видел, как с годами всё дальше и дальше уходила Волга от былого левобережья, возвращаясь к нему только в дни весеннего половодья. Намывала река песчаные косы, а на них густо разростался ивняк и поднимались высокие осокори.

Но самыми интересными были рассказы деда о стругах Степана Разина, о Молодецком кургане и о Девьей горе, о скрытых в пещерах кладах. Тогда загорались у Павлика глаза и он думал, что, может, это его дед, занятый теперь починкой конской сбруи, был в давней молодости каким-нибудь атаманом.

— Перед вечером левым берегом по тропке идёшь, — рассказывал дед, — смотришь, а на той стороне дымок вьётся. Это, значит, атаманова трубка курится. При дороге она, в Жигулях, на Молодецком кургане схоронена.

— Какого атамана?

— Известно какого. Разина.

— А ты видел его? — спрашивал Павлик.

— Эка хватил! — усмехался дед. — Разин-то вон когда жил!.. Давным-давно было.

— А ты тоже давно живёшь…

В усмешке деда Павлик подозревал какую-то тайну. Откуда ж он знает всё?

— В книжке прочитал, да? — угадывал Павлик.

Дед щурил глаза и таинственно улыбался.

— В книжке? — переспрашивал он. — Можно и так сказать. Есть такая книга. Большущая. Листов в ней — с утра до ночи станешь листать, а до конца не дойдёшь. И каждый лист картинками изукрашен.

Павлик таращил на деда удивлённые глаза. Сколько времени прожили вместе, но ни разу он этой книги не видел. Где же дед прячет её?

А дед продолжал:

— У каждого человека своя книга есть. Родился ты на белый свет, и сразу эта книга тебе полагается. Сидим мы сейчас с тобой, разговариваем, и каждый при себе свою книгу держит. А картинки в ней разные. Кому что привелось повидать. И называется эта книга жизнью. Понял?

— Какая же это книга? — ещё больше удивлялся Павлик.

— Золотая, — отвечал дед. — В моей, говорю, листов много, не перечесть сколько, а у тебя она ещё тоненькая. Только что началась. На одном листе в твоей книжке хутор наш нарисован, на другом — степь. Вот и всё пока. А проживёшь с моё — и вся твоя книга в картинках будет, нарядная. Ты, парень, годы накапливай да узнавай всё скорей.

— А я теперь хочу знать, — требовательно говорил Павлик.

— Нельзя так. Сразу много будешь знать — скоро состаришься, — смеялся дед.

Павлик уныло вздыхал. Книга… Никакой такой книги с картинками нет. Это дед выдумал. Ему хорошо говорить: стал старым и знает всё.

И решил: не давать деду покоя, обо всём узнавать от него. Увидел — кошка мышонка поймала; Павлик — к деду.

— Почему кошка мышей не любит?

— Как не любит? Любит. Потому их и ест. Ты вон сахар любишь, грызёшь его.

Обстрекал ногу крапивой — к деду.

— Почему крапива кусается?.. Почему тучи гремят? Они ведь мягкие, лёгкие, по небу летят… Почему машина сама работает, если она не живая?.. Отчего цветы пахнут, а полынь горькая?.. А от тракторов могут маленькие тракторята родиться?.. Из чего земля сделана?.. А вода? Почему снятся сны?..

Почему? Отчего?.. На некоторые вопросы дед отвечал сразу. Над иными задумывался. А бывали и такие, что старик не знал, как ответить. Да и некогда ему было. То дома по хозяйству дела, то — на конном дворе.

— Прилип, как репей: «почему, почему…» Недосуг мне балакать с тобой.

— А мне хочется знать, — не отставал Павлик/

— Тётка Наташа вернётся с дойки коров, её и спроси. Она каждой ночью сны видит. Вот, может, и скажет, почему они снятся ей.

— А она не знает.

— Ну, пускай доярок своих попытает. Может, они посмышлёнее.

— А если и доярки не знают?

— Отстань, говорю! — повышал голос дед. — Сказал ведь: много будешь знать — скоро состаришься. — И принимался за свои дела. — В школу пойдёшь, тогда и будешь обо всём дознаваться.

Один раз, когда сели обедать, дед посмотрел на Павлика, усмехнулся и сказал матери:

— Беда, Варвара, с сынком твоим. Говорил я ему, предупреждал. Не послушался деда — пускай пеняет теперь на себя.