Французский детектив - Лео Мале

Лео Мале, Ги Декар

Французский детектив

Лео Мале

Туман на мосту Толбиак

Глава 1

Здравствуй, товарищ Бюрма!

Поскольку моя машина проходила контрольный технический осмотр, я поехал на метро. Я мог бы, конечно, попытаться поймать такси, но до Рождества оставалось полтора месяца, и, как обычно в это время, моросил противный дождь. А ведь стоит только начать капать с неба, как все таксомоторы сразу же куда-то пропадают. Наверно, растворяются от сырости. Другого объяснения я не нахожу. Впрочем, если дождя нет, они все равно не поедут туда, куда хочет клиент. Этому у меня нет никакого объяснения, хотя у водителей их наберется великое множество.

Итак, я поехал на метро. Я не знал, зачем и к кому направляюсь в больницу Сальпетриер, и решил навестить это не слишком веселое заведение по причине, так сказать, письменного вызова. С двенадцатичасовой почтой я получил в своем сыскном бюро на улице Птишан весьма таинственное письмо, которое меня заинтриговало. Вот это-то письмо, прочитанное уже несколько раз, я снова изучал в вагоне метро первого класса, уносящего меня в нужном направлении. Оно гласило: «Дорогой товарищ, я обращаюсь к тебе, хотя ты стал сыщиком, но ведь ты не из полиции, и к тому же я знал тебя совсем мальчуганом…» Письмо было подписано Авелем Бенуа. Авель Бенуа? Я не знал человека с таким именем ни в детстве, ни позже. У меня были кое-какие соображения — самые общие — о той возможной среде, из которой исходило это послание, но ни о каком Авеле Бенуа я не слыхивал. Вот что писал дальше этот тип: «Один подонок замышляет грязное дело. Зайди ко мне в больницу Сальпетриер, палата 10, койка…» Потом шло неразборчиво — то ли 15, то ли 4 — на выбор. «…Я объясню тебе, как избавить ребят от неприятностей. С братским приветом. Авель Бенуа». Без даты — число указано только на штемпеле, которым погашена марка в почтовом отделении на бульваре Массена. Почерк писавшего казался неуверенным, кроме подписи, выполненной решительным росчерком пера. Впрочем, это вполне понятно. Если пришлось завалиться на больничную койку за казенный счет, значит, здоровье оставляет желать лучшего, а если дрожат руки, то это отражается на письме. К тому же колени — плохая замена письменного стола. Адрес на конверте был написан другим почерком, бумага — дешевая, линованная. Казалось, что письмо несколько дней носили в кармане или в сумочке, прежде чем бросить в почтовый ящик. Принюхавшись, можно было уловить слабый запах дешевых духов. Этот тип, по-видимому, попросил отправить письмо какую-нибудь медсестру, не слишком пунктуальную в часы, свободные от дежурства. По тону письма можно было заключить, что мой корреспондент не любит полицию и что какая-то опасность угрожает нашим общим друзьям (?), поскольку некий парень возымел преступные намерения.

Я сложил письмо и засунул его между другими бумажками, которые постоянно ношу с собой, подумав, что напрасно затеял эту бесплодную игру в пустые предположения. К чему без толку терять время, если я все равно сейчас увижу этого таинственного якобы знакомого со мной больного? Если только… Мысль о том, что меня, может быть, разыгрывают, раньше не приходила мне в голову, но внезапно меня осенило. Авель! Тебе это что-нибудь говорит, Нестор? А ну-ка поразмысли хорошенько — ведь это твой хлеб. Авель! А вдруг подонка, замышляющего грязное дело, зовут Каин? Ну, каково? Вот уж обхохочешься! Первоапрельская шуточка в середине ноября, как напоминание о весне какого-нибудь утонченного любителя мистификаций. А если это и в самом деле так?

Все равно все скоро выяснится. Пока же можно оглядеться: не найдется ли пара ножек в нейлоне, достойных привлечь внимание серьезного человека? Это меня отвлекло бы. Даже жертвы мистификаций имеют право отвлечься. В вагоне первого класса в этом отношении — я говорю о женских ножках, стройных, обтянутых тончайшим нейлоном и закинутых одна на другую, что нисколько не портит впечатления. — обычно все в порядке. Бывают, конечно, дни удачные и неудачные. Похоже — вот дурное предзнаменование! — в этот день мне не повезло. Была, правда, воздушная блондинка в глубине вагона, но она сидела ко мне спиной. Что же касается остальных пассажиров — представителей сильного пола, — не знаю и не хочу знать, какие у них были ноги, однако рожи у большинства из них были гнусные. Два юнца напротив меня, к примеру, — что-то вроде вырядившихся для похода в кондитерскую младших продавцов из галантерейной лавки. Часть этого вагона первого класса была отведена под второй класс, и юнцы не сводили глаз со стеклянной перегородки, разделявшей вагон. Они уставились в нее так, что стукались головами. Поминутно пихали друг друга локтями, как законченные олухи, глупо ухмылялись и строили шутовские гримасы, чтобы привлечь к себе внимание. Возможно, они тоже направлялись в больницу Сальпетриер, и если так, то определенно для лечения. Жаль, что профессора Шарко нет в живых с 1893 года. Для него это были бы два интересных случая.

Возня этих двух придурков меня раздражала, и я встал. Я сделал это еще по трем причинам: во-первых, мне было любопытно узнать, что именно их так возбуждало, во-вторых, приближалась моя станция, и, в-третьих, я испытывал странное чувство, что за мной наблюдают, что мне в затылок устремлен настойчивый взгляд, и мне захотелось избавиться от этого ощущения, изменив положение. Я встал и, идя к выходу, краем глаза окинул «демократическую» часть вагона. Девушка, из-за которой бесновались два кретина, стояла вплотную к стеклянной перегородке. Глядя на нее, можно было бы поклясться, что она бесконечно далека от всего окружающего и в мыслях собирает голубые цветы где-нибудь на зеленом лугу, но когда наши взгляды встретились, она пристально посмотрела на меня, и ее ресницы слегка дрогнули.

Ей было самое большое двадцать или двадцать два. Среднего роста, хорошо сложена. Сомнительной чистоты стеганое пальто — эти пальто всегда выглядят такими — было распахнуто, под ним виднелись красная шерстяная юбка и черный пуловер, обтягивающий маленькие крепкие груди. Тонкая талия была схвачена кожаным ремешком с заклепками. Копна иссиня-черных волос обрамляла чистый овал смугловатого красивого лица, на котором выделялись большие темные глаза и чувственный рот, обведенный бледно-розовой помадой. В ушах в ритм движению поезда покачивались позолоченные металлические кольца. Она была похожа на цыганку горделивостью осанки девушек этого племени. Во всех них так или иначе чувствуется благородная кровь.

Целый мир, полный странных преданий, поэзии и тайн, отделял ее от сидевших напротив меня кривляющихся идиотов. Но на нее нельзя было не заглядеться, это почувствовали даже мои придурки. Да, такая не пройдет незамеченной, и я вспомнил, что уже видел ее на перроне станции «Репюблик», когда делал пересадку. Я спросил себя: случайно ли это? Может, у меня такая физиономия, что располагает к гаданию и предсказыванию судьбы?

Раскачивающийся вагон промчался без остановки мимо станции «Арсенал», которая после войны не действует: арсенал и война хорошо сочетаются, но в этом не стоит искать скрытого смысла, как и во взгляде, который, как я чувствовал, от меня не отрывался. Поезд вынырнул из подземных глубин и пересек эстакаду, параллельную мосту Моран у последнего шлюза канала Сен-Мартен. Он остановился у серых влажных стен, выплюнул несколько пассажиров, проглотил новую порцию и снова тронулся в шуме закрывающихся дверей по резкому сигналу свистка. Еще несколько сотен метров под землей, минуя мост Аустерлиц, и вот поезд, вновь выйдя на поверхность, повернул к зданиям Института судебной медицины, проще говоря — морга. Эти кирпичные строения вовсе не так зловещи, как нам рисует воображение; они выглядят скорее нарядными и веселыми, как и основатель института известный доктор Поль, верховный жрец этих мест. Сделав петлю, поезд с грохотом покатил по металлическому виадуку над Сеной.

С трубкой в одной руке и кисетом в другой, я смотрел на меняющийся городской пейзаж, постоянно чувствуя на себе давящий взгляд цыганочки. Река катила свои свинцовые воды. От нее поднимался легкий туман, который к вечеру отяжелеет. У моста Аустерлиц стояло на якоре грузовое судно под британским флагом; коренастые матросы сновали по палубе под холодной изморосью, летящей с низкого неба. Немного дальше в сторону моста Берси похожий на скелет подъемный кран поворачивался на цоколе, делая пируэт как манекенщица, демонстрирующая новое платье. Я совсем уже набил трубку, когда в поле моего зрения возникли гигантские балки станции «Аустерлицкий вокзал» на фоне задымленной перспективы Орлеанской линии, и поезд остановился, скрипя тормозами. Я вышел.

В потоках влажных сквозняков, дующих со стороны Сены и расположенного ниже станции метро перрона вокзала, вихрем кружился выброшенный бумажный хлам. Ну что же, тем двум идиотам, убежденным, что они нравятся женщинам, придется поискать другой повод для развлечения. Они, оказывается, ехали не в больницу, а цыганочка вышла на моей остановке.