«Черные кабинеты» История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века - Владлен Измозик

Но сотрудники разведки и контрразведки ВВО старались установить и прямые связи с почтово-телеграфными служащими. В делах разведотдела штаба ВВО сохранилась небольшая внутренняя переписка о почтальоне Мисюкевиче, «принимающем корреспонденцию». Автор записки характеризовал его как человека расторопного, православного, большого русского патриота и отмечал, что знает его с детских лет. В резолюции предлагалось пригласить Мисюкевича для переговоров с «г. начальником»1155.

Агентов противника благодаря перлюстрации находили и в Сибири. В октябре 1912 года внимание контрразведки привлекла обосновавшаяся в Иркутском уезде австрийская подданная Елена Маргулла. Под наблюдение взяли ее переписку. Маргулла, по характеристике ротмистра Попова, «женщина образованная, развитая, хорошо ознакомленная с розыскными приемами и весьма осторожная», оказалась все же недостаточно осмотрительной и зимой 1913 года отправила в Нижний Новгород несколько писем своему соотечественнику Ф. Шиллингу. По тексту этих писем контрразведка установила присутствие в Сибири еще одного вероятно причастного к шпионажу лица – некоего «владельца пивоваренного завода» в Новониколаевске. Личность этого человека жандармы установить не смогли (скорее всего, указанный в письме род его занятий был вымышленным), но предположили, что Маргулла получала от него сведения военно-политического характера. Судя по перехваченным письмам, она занималась сбором информации о действиях русских войск в Монголии. Эти сведения Маргулла получала от подрядчиков, доставлявших войскам продовольствие и фураж. В мае 1913 года она выехала из Иркутска в Австрию и была задержана контрразведкой на территории Киевского военного округа1156.

Вместе с тем перлюстрация в первую очередь использовалась, конечно, для решения внутриполитических задач: для выявления антигосударственных замыслов, нелегальных организаций, розыска реальных или мнимых противников существующего политического строя и т. п. Можно привести большое количество фактов проведения розыскных мероприятий с использованием перехваченной корреспонденции.

Перехваченные письма внимательно изучались следователями в так называемом деле о Брауншвейгском семействе. Напомню, что 25 ноября 1741 года Елизавета Петровна с помощью роты солдат Преображенского полка произвела дворцовый переворот, свергнув пятнадцатимесячного императора Иоанна VI. Младенец являлся правнуком царя Ивана V, сыном Анны Леопольдовны и герцога Антона Ульриха Брауншвейгского. Семейство было отправлено в ссылку под строгой охраной. Летом 1743 года в Тайной канцелярии начали дело о заговоре в пользу Брауншвейгского семейства. Среди заподозренных оказались австрийский посланник маркиз де Бота, члены семьи генерал-поручика С.В. Лопухина, графиня Анна Гавриловна Бестужева (дочь канцлера Г.И. Головкина) и др. В результате многих били кнутом, «урезали языки» и отправили в ссылку. Среди арестованных был адъютант конной гвардии Камынин, служивший в охране Брауншвейгского семейства, когда они находились в ссылке в Риге и крепости Дюнамюнде. На допросе 12 августа 1743 года ему напомнили, что «в письме своем от 8 мая офицеру Колычеву в Петербург писал ты, между прочим: “Прости, дорогой братец, ах как дурно живу! Потерял век; не тот теперь, как был; научили бездельники, как жить”». Последовал вопрос: «Оное в какой силе от тебя писано и кто бездельники и в чем?» Камынину удалось объяснить, что эти строчки были вызваны скучной жизнью в Риге, несравнимой со столичной. В результате его освободили. Для нас же здесь важно само это пристальное внимание к тексту письма1157.

С перлюстрацией было тесно связано и дело московских масонов. Вообще движение масонов, или франкмасонов (вольных, или свободных, каменщиков), появилось в Англии в начале XVIII века и выдвигало идею нравственного самосовершенствования при запрете всяких религиозных, национальных и политических споров. Постепенно идеи масонства проникли и в другие страны Европы. В частности, в Баварии в конце 1770‐х годов по инициативе профессора А. Вейсгаупта был организован орден иллюминатов для борьбы «с врагами человечества и разума». В документах ордена подчеркивалось, что он не преследует никаких целей, «вредных для государства, религии и добрых нравов». Подчеркивался исключительно нравственно-просветительный характер деятельности ордена. Но по мере разрастания этого общества росло и число его врагов. В доносах иллюминатам приписывались всевозможные пороки и злодеяния. Сам характер секретных заседаний масонских лож вызывал у властей испуг. В результате 2 мая 1785 года курфюрст Баварии запретил все тайные общества. Нет никаких доказательств, что «орден иллюминатов существовал или был восстановлен после 1785 г.»1158

В России масонские ложи с участием представителей русской знати появились при Елизавете Петровне и постепенно разрослись при Екатерине II. На своих собраниях члены лож обсуждали вопросы веры и нравственности, религиозно-нравственного воспитания человека. Одна из таких лож, на основе ранее существовавших, была учреждена в 1780 году в Москве. Ее идейным главой стал выдающийся мыслитель, просветитель и журналист Н.И. Новиков. Однако если на протяжении ряда лет власть воспринимала деятельность масонов достаточно спокойно, то постепенно императрица начала относиться к ним все более подозрительно. Такой перемене прежде всего способствовала революция во Франции. Особое место в цепи событий, приведших к революции, возбужденное воображение реакционеров многих стран Европы отводило деятельности ордена иллюминатов. В этой ситуации обвиненными в «иллюминатстве» оказались московские масоны. Приказ А.А. Безбородко московскому почт-директору И.Б. Пестелю (отцу будущего декабриста) иметь наблюдение за их перепиской был отдан при П.Д. Еропкине, главнокомандующем в Москве с 28 июня 1786 года по 19 февраля 1790‐го. Но тот считал, как пишет историк Я.Л. Барсков, «оную неважной и примечанья недостойной»1159. Ситуация изменилась после публикации в мае 1790 года книги А.Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Новый московский главнокомандующий князь А.А. Прозоровский доносил Екатерине II 22 июля того же года: «В некоторых письмах есть екивоки, но разуметь их невозможно, для чего велел я их на почте копировать, и, сообразя все, можно будет нечто и понять»1160.

На протяжении нескольких лет, в 1790–1792 годах, переписка участников кружка А.М. Кутузова, И.В. Лопухина, князя Н.Н. Трубецкого и прежде всего Н.И. Новикова подвергалась постоянной перлюстрации в стенах Московского почтамта. И.Б. Пестель доносил московскому главнокомандующему князю Прозоровскому: «Совершенно удостоверить могу, что ничего замечания достойного чрез вверенный моей дирекции почтамт… пройти не может»1161. С каждого письма лиц, находившихся под наблюдением, снимались две копии. Одна направлялась князю Прозоровскому, другая – в Петербург, графу А.А. Безбородко, главному директору почт и одновременно докладчику императрицы в эти годы. Наиболее интересные письма докладывались государыне.

Однако то ли квалификация чиновников перлюстрации оказалась низкой, то ли участники переписки знали об интересе к их корреспонденции, но они стали открыто выражать недовольство действиями почтовых служащих. А.М. Кутузов писал князю Н.Н. Трубецкому из Берлина в апреле 1791 года: «Я не смею говорить откровенно, ибо письма подвержены любопытству подлецов, жаждущих читать оные». В тот же день в письме другому товарищу, И.В. Лопухину, он сообщал, что боится писать о том, о чем бы хотелось, так как «завелись гнусные и подлые бездельники, старающиеся читать, что мы друг с другом говорим»1162.

Едва ли И.Б. Пестелю и его помощникам было приятно читать такие выражения. Но гораздо больше их волновала реакция начальства. Оказывалось, что тайна перлюстрации уже и не тайна для тех, за кем следят. Поэтому И.Б. Пестель старался оправдаться перед начальством. В лучших традициях бюрократии почт-директор доказывал, что Московский почтамт тут ни при чем. Он писал А.А. Прозоровскому:

Ваше Сиятельство из письма Кутузова усмотреть изволите, что он крайне недоволен, что его письма весьма неосторожно распечатываются. Сие подозрение недавно обнаруживается и, по примечанию моему, с тех только пор, когда в Берлине возбуждаются тревоги и делаются военные приготовления. Я начинаю сомневаться, не распечатываются ли там [в Берлине] сии письма столь неискусным образом, ибо клеем подлеплять не есть способ, употребляемый в России. Хотя и после меня рижский почтмейстер свидетельствует письма, но я уверен, что он свое искусство знает и не подает сомнения корреспондентам. Сверх того служит доказательством, что не здешние места тому виною, [и то,] что корреспонденты московские г. Кутузова подобного неудовольствия не обнаруживают1163.