Том 1. Ленька Пантелеев - Л. Пантелеев

— А ну — живо! Становись на коленки!

Я повернулся лицом к шоссе и упал на колени. Она тоже.

По шоссе, между ограждающих его белых столбиков, мягко катился открытый экипаж, так называемое ландо, запряженный парой шоколадного цвета лошадок. На скамеечке, спиной к кучеру, прямо сидели две девушки в белых платьях. Лицом к ним помещались еще две женщины — одна совсем молоденькая, другая — значительно старше, с румяным лицом и в широкополой белой шляпе с вуалью. А между ними — или на коленях у них — ерзал, прыгал, вертелся вьюном мальчик лет восьми-девяти в белой матросской рубахе и в матросской фуражке с ленточками.

Сердце у меня застучало, перестало стучать и снова бешено заколотилось. Конечно, я сразу узнал их: государыня, наследник и три великих княжны…

Стоя на коленях, я умудрился вытянуться в струнку и, когда ландо поравнялось с нами, кинул свою маленькую ручку к околышку фуражки.

И — о радость, о восторг! — наследник не только увидел меня, но и принял мое верноподданное приветствие. Ерзая, дурачась, прыгая на коленях у своей августейшей матери, он коротко, изящно, по-офицерски отдал мне честь!

Конечно, я надолго, на много лет запомнил это событие. А тогда я прямо с трудом донес, дотащил до нашей дачи свою радость и гордость. Всю дорогу я спрашивал:

— Няня, ты видела? Ведь пгавда, ведь наследник вот так мне сделал? Ведь он мне честь отдал? Вегно?

И дома я надоедал всем, кому только можно было. Маме, горничной, кухарке, соседским девочкам, брату Васе и даже полуторагодовалой сестренке Ляле. Я рассказывал о случившемся так подробно, как будто встреча на шоссе тянулась не четверть минуты, а целый час или даже два. Можно было подумать, что в ландо ехала царская семья, а рядом, в другой экипаже, ехали мы с няней. Нет, я ничего не присочинил. Я только очень подробно, смакуя каждую мелочь, описывал эту встречу:

— Я вот так, а он мне вот так! А госудагыня его вот так встгяхивает…

— А ты «ура» кричал? — спросил меня Вася.

Будучи правдивым мальчиком, я сказал:

— Нет, не кричал.

И сразу подумал, что, пожалуй, напрасно не кричал. Это было ошибкой с моей стороны — надо было закричать. Потом я подумал, что можно было не только закричать «ура», но и запеть «Боже, царя храни»…

После обеда мы были позваны в гости к бабушке, сидели на ее большой белой веранде, пили янтарно-черный душистый чай с черничным пирогом, и я опять рассказывал о том, что случилось со мной утром на верхнем шоссе. Но это еще не было завершением дня, не было полным триумфом. Вечером, когда из Петербурга приехал дедушка Аркадий, за мной была срочно послана горничная, и мне снова пришлось идти на пурышевскую дачу. Дедушка был потрясен, пожалуй, больше, чем я сам. Глаза его за стеклами золотых очков жадно и даже хищно сверкали. Нервно подергивая свою длинную раздвоенную бороду, он заставил меня рассказать все, как было с самого начала, со всеми подробностями. Его интересовало — куда они ехали: на Собственную дачу или оттуда? Видел ли я конвойных казаков? Как был одет царский кучер? Какие великие княжны ехали с государыней? Какая отсутствовала? Мария? Татьяна? Ольга? Анастасия?

Ответить я мог только на один вопрос: ехали они из Нового Петергофа — на Собственную дачу или, во всяком случае, в том направлении. Казаков я не заметил. Царских дочек не разглядывал. Но зато мог сказать, что фуражка у наследника была с георгиевскими лентами, что одну ленту ветер перекинул через фуражку, лента закрыла глаз, и цесаревич одним пальцем быстро откинул ее в сторону.

Позже я еще кому-то рассказывал о наследнике — кажется, пурышевскому кучеру Степану.

Только отец мой, поздно, вероятно с последним поездом, приехавший из города, выслушал мой рассказ без большого интереса, похмыкал, усмехнулся и сказал:

— Честь можно было отдать и не вставая на колени.

Конечно, он был прав. Увидев себя мысленно со стороны, я понял, как смешно это выглядело. Но ведь не сам я стал на колени, это нянька меня поставила!

Как и надо было ожидать, в этот вечер я долго не мог уснуть. Вася уже давно посапывал в своей кровати-клетке, тихо было и внизу, у взрослых, а я пробовал сомкнуть глаза и не мог — лежал, смотрел за стеклянную дверь балкона, где медленно восходила большая багровая луна, и вспоминал, и мечтал, и придумывал, что может случиться дальше.

Вот мы опять гуляем с няней по шоссе. И опять едут государыня с наследником. Великих княжен, пожалуй, не надо. Да и няньки не надо. Даже без государыни можно. Так лучше. Я один иду по шоссе и вдруг слышу:

— Мальчик!

Наследник тоже едет один. На вороном арабском коне.

Я отдаю честь. Разумеется, на колени не встаю, а просто вытягиваюсь по-офицерски. Он спрыгивает с лошади, делает шаг в мою сторону, протягивает руку.

— Как вас зовут? — спрашивает он.

— Алексей, ваше высочество.

— Очень приятно. Значит, мы с вами тезки.

— Так точно, ваше высочество. Мы тезки.

Он ведет в поводу своего черного, как смоль, арабского скакуна. И мы с ним не спеша ведем беседу.

— Вы читали «Княжну Джаваху» Чарской?* — спрашивает наследник.

— Нет, ваше высочество, моя двоюродная сестра читала, а мне эту книгу читать не дает, говорит — еще маленький. А вы «Про Гошу Долгие Руки» читали?

— Да, конечно.

Потом наследник говорит:

— Давайте будем на «ты».

— Хорошо, ваше высочество. Разрешите, я поведу вашего коня?

— Не «разрешите», а «разреши»…

— Так точно. Разреши, Алеша, я поведу твоего коня.

— Пожалуйста.

Он передает мне повод… Я беру повод, и тотчас все вокруг становится черным. Или я заснул, или вдруг луна зашла за дранковую крышу соседнего сарая.

Эти мои вечерние мечтания о дружбе с наследником растянулись надолго. В детстве я всегда, перед тем как уснуть, мечтал о чем-нибудь. Устраиваешься поудобнее, поуютнее, укрываешься по самый нос одеялом и спрашиваешь себя: о чем бы? Сюжетов было много. Некоторые длинные, на тысячу и одну ночь. Другие покороче. Сюжета с наследником мне хватило месяца на полтора-два.

В этих ночных мечтаниях-видениях мы с наследником уже давно подружились. Почти каждый день он приглашает меня к себе во дворец, на Собственную дачу, и мы играем с ним — или в его детской, или в саду, под открытым небом среди опьяняюще пахнущих кустов жасмина и шиповника. Играем, например, в войну с турками. Он, конечно, царь. Я — его главный генерал. Потом играем в Робинзона Крузо. Наследник — Робинзон, я — Пятница. Потом — в индейцев. Наследник — вождь племени, я — бледнолицый брат… Потом он предлагает, чтобы я был вождь, а он пленник…

Потом мы лежим в траве и по очереди читаем вслух «Княжну Джаваху».

А днем, при солнечном свете, все было совсем по-другому. Днем, наяву, мне приходилось играть не с наследником-цесаревичем, а с простыми мальчиками — с сыновьями дачников или с детьми наших хозяев, немцев-колонистов. Играли мы и в Робинзона, и в индейцев, и в войну с турками или японцами. Но разве можно было сравнить эти дневные игры с теми ночными, о которых мне мечталось в темноте или при свете луны?!

А дома у нас тем временем произошли перемены — ушла няня, на смену ей пришла бонна, прибалтийская немка Эрна Федоровна. Подробностей я не знаю, утверждать ничего не могу, но думаю, что мысль пригласить в качестве воспитательницы особу немецкой национальности принадлежала нашему папе и что сделал он это отчасти в пику своему черносотенному отчиму, дедушке Аркадию. Правда, эта Эрна Федоровна, или «фрейлинка», как мы ее называли, была немка не самого первого сорта. Она учила нас говорить «ейн, цвей, дрей», а не «айн, цвай, драй», как говорят настоящие немцы. Но отец наш языками не владел, так что смутить его такие пустяки не могли. А нравилось ему в этой краснолицей и длинноносой женщине, по-видимому, то, что у нее была «система», совпадавшая с его взглядами на воспитание. Она считала, например, что летом все дети, независимо от материального достатка их родителей, должны ходить босиком. Маме и папе это понравилось. Бабушке тоже. Только дедушка Аркадий, который вряд ли в свои детские годы когда-нибудь в будние дни носил какую-нибудь обувь, — этот наш разбогатевший, обуржуазившийся дедушка был шокирован, ему претила одни мысль о том, что его внуки — хоть и не родные, а все-таки внуки — бегают босиком, как какие-нибудь уличные мальчишки или деревенские подпаски. К нашей общей радости, решающего голоса в этом споре дедушка Аркадий не имел, и вот нам позволено было уподобиться деревенским подпаскам и бегать босыми. Уподобились подпаскам не только мы с Васей и Лялей, но и наша великовозрастная, длинноногая кузина Ира, жившая этим летом в той же колонии, а также некоторые соседские мальчики и девочки.

Сколько новых неизведанных наслаждений испытали мы, освободив наши ноги от чулок, парусиновых туфель и скороходовских сандалий! Мы узнали, как нежно, даже ласково мягка белая дорожная пыль. Как приятно покалывает ноги, если бегаешь босиком по только что скошенной лужайке. Или как чудесно хлюпает под босыми ногами вода на узкой, заросшей тростником и рогозом заболоченной тропинке, ведущей к морю. Иногда и сама Эрна Федоровна снимала где-нибудь за кустом свои плоскостопные туфли и нитяные чулки и босиком шествовала впереди нас, как утка или гусыня впереди своего выводка…