Тишина - Василий Проходцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выезд, этот, и правда, был необычен, и спешить у его участников были самые веские причины. Услышав, после совещания с ближними людьми, приказ царя "звать Афоньку", патриарх Никон побагровел и, едва ли не стиснув кулаки, медленно стал надвигаться на оробевшего и отступавшего к окну Алексея. Бояре и Кровков с Ординым, оторопев, наблюдали за этой сценой, и только князь Долгоруков бесшумно выскользнул из палаты.
– Какого еще Афоньку, государь? Не ослышался ли?
– Великий государь… Но что же, я с братом родным не могу повидаться, государь, давно мы ведь…
– Давно?? Давно ты, государь, епитимьей и постом суровым не очищался, а с братцем своим ненаглядным ты не далее, как на Рождество две недели бесов тешил. Клялся тогда всеми клятвами, что от греха отойдешь, и что же? И до Пасхи дотянуть не довелось! Вот что, государь. Собирайся, да поехали сейчас же со мной в Новый Спасов монастырь. Перед таким делом великим, что мы затеяли, и неделю, и месяц неустанно молиться надо! А бояр отпусти, пускай отдохнут, заслужили трудами своими.
– Великий государь…
Но Никон, не желая слушать возражений, повернулся к царю спиной и направился к двери. Алексей безнадежно покачал головой, он, казалось, почти готов был расплакаться. Но тут в дверь вбежал растрепанный от большой спешки патриархов стряпчий, который низко поклонился Никону, и возбужденно затараторил:
– Великий государь, беда! В Справной палате пожар! Насилу только пару десятков рукописей вытащили из огня, но и те истлели: сейчас если не перечитать и не переписать – совсем пропадут. Тебе бы поторопиться, великий государь, а то…!
– Не врешь ли? – Никон свирепо схватил стряпчего за бороду, притянул к себе и начал его испытующе разглядывать – Ну, коли врешь!
– Беда-то какая, великий государь! – всплеснул руками Алексей, – Срочно собираться надо, да ехать. Ты, отче, поезжай немедля, а я только с дьяками распоряжусь, и тотчас к тебе. Господи, да за что же… Илья, займись сейчас же, вели, чтобы лошадей закладывали.
Патриарх, рыча, оттолкнул в сторону стряпчего и, не глядя перед собой и разбрасывая по сторонам всех, попадавшихся ему на пути и не успевших увернуться, быстро пошел к выходу. Удар был для него самым болезненным: Справная палата, где выверялись по греческим образцам богослужебные книги, была любимым детищем патриарха, бросить которое в тяжелую минуту Никон не мог. Больше всего патриарха пугало то, что исправленные после долгого и тяжелого труда тексты пропадут в огне, и усилия многих месяцев погибнут. Спасением книг нельзя было пренебречь даже ради наставления царя на путь истинный, и Никон, громко крикнув Алексею, что ждет его у палаты, поспешил на улицу. Минуту спустя после ухода архиерея в горницу вернулся Юрий Алексеевич, который положил руку на плечо расстроенному царю и что-то шепнул ему на ухо – тот расплылся в улыбке.
– Ну и молодец же ты, Юрий Алексеевич! Нет у меня умней боярина!
Царь расцеловал Долгорукого, и решительно обратился к остальным:
– Бояре! Едем, не теряя времени. Кто сразу не может, встречаемся у Трехгорки через час, а ждать никого не будем, не обессудьте. Илья, зови Богдашку Хитрова, собираете выезд. Да без всякого лишнего, время дорого.
И вот, через четверть часа, сокращенный по чрезвычайному случаю царский поезд вылетел из Троицких ворот и понесся на запад. Патриарх же, явившись в Справную палату, застал там большой переполох, клубы дыма, впрочем, неясно, откуда происходившего, и всеобщую суету. Книги, к большому его облегчению, и вопреки рассказу стряпчего, оказались все целы, и даже не обгорели, за исключением хранившихся в предбаннике малоценных списков. Никон все же внимательно пересмотрел все рукописи, отругал как следует переписчиков и сторожей – а кого-то и попотчевал посохом, помолился, и только после этого обратил внимание на то, что царя все нет, и не похоже было, чтобы тот слишком уж торопился присоединиться к Никону. Тогда патриарх отправился снова во дворец, но только для того, чтобы узнать, что царь, с боярами и стременными стрельцами, куда-то отбыл, не велев никому говорить – куда именно. Никон и сам догадывался, куда мог направиться Алексей, а допросив с пристрастием некоторых дворцовых чинов, выяснил этот вопрос окончательно. Патриарх в досаде угостил посохом своих конфидентов, но гнаться посреди ночи за чертовым мальчишкой посчитал ниже своего достоинства, и отправился на ночлег в свои покои, велев чуть свет закладывать лошадей ехать в Саввину обитель.
Царь же Алексей в это время, не переставая радоваться чудесному спасению от патриаршего гнева, весело болтал с князем Долгоруковым, задорно ругал возницу то за слишком крутые повороты, то за слишком медленную езду, да поминутно прикладывался к большой бутыли крепкой настойки, которую не забыл принести в возок все тот же Долгоруков. Стоявший на подножке Матвей Артемонов, хотя и радовался быстрой езде и красоте лунной ночи, но не в полной мере, так как ему, чтобы не упасть, приходилось что было сил цепляться за медную ручку кареты и прижиматься к ее стенке. Уже на приличном расстоянии от городских стен, к возку лихо подскакал молодой дворянин, очень похожий на царя,
