Царь Грозный - Наталья Павлищева

Микола прислушался, нет, слух его не подвел, сквозь шум дождя явно слышалось чье-то всхлипывание. Открыв дверь наружу, он услышал подвывание уже явно. Чертыхаясь на непогоду и дурня, рыдавшего в темноте, мужик шагнул ближе. Возле самого забора виднелась темная, согнутая в три погибели фигурка.

– Эй, ты кто?

Сидевший только сильнее сжался, словно стараясь, чтобы его не увидели, и перестал плакать.

– Ты чего это тут ревешь? – Микола уже понял, что это ребенок. Безродных детей много развелось не только в Москве, но и по всей Руси. Немало людей сгинуло от жестокостей Ивана Васильевича, не зря его уже Грозным зовут. Родители-то погибли, а детей куда? Небось и у этого так, отца с матерью посекли или сожгли, ему деваться некуда.

Конечно, всех бедолаг к себе не возьмешь и не пригреешь, но Микола и сам безродный, своих отца и мать вовсе не помнил, поговаривали, что новгородский, мол, там родные и сложили буйны головушки при прежнем царе Василии. Потому не мог не пожалеть сиротинушку, подошел ближе.

И тут увидел, что одет мальчонка не по-русски, все на нем чужеземное. Вмиг вспомнилось чудище, что нынче зарубили на государевом дворе. Вон откуда мальчонка, его Микола видел возле слона, пока шли к Александровской слободе!

– Ну и чего с тобой делать? – развел руками мужик. К себе взять нельзя, вдруг царь сердит не только на слона, но и на его поводырей? Но и как не взять, коли мальчонка один-одинешенек в чужой земле остался?

«Эх, была не была!» – махнул рукой Микола и тронул мальчика за плечо:

– Пойдем в дом, что ли? Промокнешь ведь.

От прикосновения тот отпрянул, как от огня, сжался еще больше.

– Ты чего? – удивился мужик. – Пойдем под крышу.

Вода ручьями стекала с волос и одежды ребенка, несмотря на тепло, он дрожал, худенькие плечики тряслись, а большие черные глаза смотрели со страхом и мольбой.

– Давай, давай, – подогнал его Микола. Мальчик с трудом поднялся и покорно пошел за своим благодетелем.

Конечно, ребенок ничего не понимал по-русски, но оказался смышленым и послушным. Он быстро пообвык, научился выполнять нехитрую работу по дому, особенно ему нравилось обихаживать корову, только не мог смотреть, когда ту доят, и почему-то не пил молока. Вообще же забот с ним оказалось немного.

О мальчишке никто не вспомнил, так и остался Осман, как звали ребенка, жить в доме Миколы. Вскоре к нему привыкли и соседи, темненький, черноглазый пацаненок стал своим.

Алексей Данилович Басманов с тревогой наблюдал за Иваном Васильевичем. Государь нравился ему все меньше и меньше, то есть не нравилось его состояние.

Сначала они два месяца бились, сочиняя достойный, как казалось Ивану Васильевичу, ответ князю Курбскому. Теперь вон вовсе не в себе государь… Откуда было знать боярину о тайных мыслях Ивана Васильевича, о них никто, кроме верного Скуратова, и не подозревал.

Басманов с самого начала морщился: ну чего вообще было отвечать этому беглому изменнику? Знал бы, так перехватил проклятое письмо, а Ваську Шибанова и без царского повеления сгноил в тюрьме или посек мечом лично, но до Москвы не допустил. Воевода злился на Морозова, ставшего вместо Курбского юрьевским воеводой! Экий дурень, захотелось выслужиться? Ну достал эти свитки из-под печи, ну поглядел в них и сожги. Так ведь нет, притащил вместе с вольным на язык холопом в Москву! Шибанов и на плахе кричал о достоинствах своего хозяина, чем совсем раззадорил государя. Из этого задора ничего хорошего не вышло!

Иван Васильевич почему-то стал спорить с Курбским заочно, метался по покоям, все придумывая и придумывая обоснования своим действиям. У Басманова язык чесался спросить, к чему вообще оправдываться даже перед бывшим другом, ведь ныне он беглый? Потом понял другое: царь оправдывается сам перед собой! Не столько Курбскому доказывает, что имел право на опалу и казни, сколько себе самому объясняет, что не от злой воли или прихоти изменников казнил и казнить будет! Доказывает, что потому как власть получил от прадедов своих и Богом на царство венчан, то волен и судьбами всех вокруг распоряжаться.

Все для государя холопы, все! Даже родовитые бояре, даже удельные князья! И двоюродный брат Владимир Андреевич Старицкий тоже для него холоп, даром что родная кровь. Все Господом царю в послушание отданы. Потому и волен в их жизни. И предателей волен казнить. Или миловать, как Старицкого.

Пока ответ Курбскому писали, совершенно уверился в этом Иван Васильевич, уверился в том, что без сильной самодержавной власти царства рушатся, гибнут, если ими правят не единодержавные государи, а всякие советчики. И те, кто супротив единой власти в государстве выступают, желают земле своей разорения и погибели!

– Думаешь, Курбскому на Москве воли не хватало из-за меня? Не-е-ет, ему воля нужна самому делать все, что хочет! А ежели бы получил, то стал бы вешать да собаками рвать не меньше меня! Он потому и злится, что я могу, а он нет!

Басманов даже жевать перестал, услышав такие речи. Потом усмехнулся, а ведь прав государь, прав… Курбский не лучше царя Ивана, говорят, своих холопов вон как карал! Кто из людей, получив власть, с умом ею распорядится? И в чем тот ум?

Алексей Данилович хмыкнул, увидев своего сына Федора выходящего из почивальни царя. Но Федька немало помогал отцу, пусть и срамной связью связан с Иваном. Басманов-младший сладко зевал и почесывался, видно, недолго спали в эту ночь. Алексей Данилович осторожно перекрестился:

– Прости господи!

Старался, чтобы сын не замечал даже легкого осуждения со стороны отца, потому как государь к этому дурню благоволит сверх меры и отца родного не пожалеет, если тот Федьке не угодит. Басманов вздохнул, знать бы, сколько это продлится? Царь непостоянен, сегодня ты у него в чести, а завтра мало ли что в голову придет. Басманов-старший был слишком умен, чтобы не понимать, насколько опасна близость к своенравному Ивану, и все же стремился к ней. А Федору Басманову просто нравилось быть любимцем, видеть, как боятся обидеть его родовитые бояре, как заглядывают порой в глаза…

– Иди, государь кличет, – вдруг мотнул головой в сторону опочивальни младший Басманов.

Алексей Данилович вопросительно посмотрел на сына. Тот в ответ пожал плечами:

– Все с Курбским не успокоится…

Но красавчик был не прав, мысли Ивана Васильевича уже ушли дальше Курбского. Не он один измену задумал, много таких. Чего им не хватает? Чем у Сигизмунда лучше? Беглого холопа, казненного по приказу государя, хоронят с честью для того, чтобы ему, Ивану Васильевичу, досадить?

И словно не замечают, что тот же Курбский оружие в руки взял, чтобы на Отечество свое напасть вместе с литовцами!