Царь Грозный - Наталья Павлищева

К стене, с которой был лучше всего виден лагерь татар, метнулись все. Татары действительно уходили. Глядя им вслед, владыка, который не отставал от воинов и не спал всю ночь, осеняя крестом защитников города и молясь прямо на его стене, пробормотал:

– Пограбят народ…

– Зато живы! – весело отозвался ему кто-то из защитников.

Басманов усмехнулся другому:

– Федор, вели народу уйти со стены, не ровен час рухнет, и без татар все завалим. – В его голосе слышалось удовлетворение.

В это верилось с трудом, но так и было. Девлет-Гирей, придя с огромной ордой и дойдя без остановки до самой Рязани, ушел, испугавшись маленького, необученного гарнизона во главе со случайно оказавшимся вблизи города Алексеем Басмановым!

Алексей Данилович был горд собой, сыном, рязанцами, не испугавшимися полчищ хорошо вооруженных и обученных врагов. Но ему не давала покоя мысль: как могла пограничная стража пропустить татарскую орду в глубь государства?! На что она тогда и нужна? Почему Рязань не готова ни к какой осаде? Не считать же готовностью ветхие стены и с десяток ржавых пищалей в подклети у старосты? Чем бились? Саблями времен Батыева нашествия, вытащенными из закромов у горожан…

Но больше всего Басманова беспокоил сам проход Гирея, ведь шел, не таясь. Чтобы так идти, надо точно знать, что вокруг нет войск, способных хотя бы задержать. Знал, что государя нет в Москве, что он уехал на богомолье… Значит, помощь из стольного града тоже не придет…

Мысли, мысли, мысли… Тяжелые раздумья не давали заснуть. Можно поставить прочные стены у Рязани, он, кстати, уже распорядился обо всем, надеясь, что государь возражать не станет. Можно набрать и обучить гарнизон (и это уже делается, вчера распек местного воеводу так, что тот еще два дня краснее вареного рака ходить будет). Но если Гирей и впредь будет точно знать обо всех делах в Москве, то никакой гарнизон не спасет. На сей раз татары двигались без больших осадных машин, незачем, не ждали встретить сопротивление. И то, не окажись случайно в своем имении Басмановы, кто знает, как повернуло бы! В другой раз и машины метательные возьмут, и огня будет побольше.

Раз за разом выплывала одна и та же мысль: этого не могло быть без чьего-то предательства! Кто-то предал, донеся об отсутствии защиты у Рязани. Почему пропустили врагов пограничные заставы? Тоже предательство, не иначе!

Алексею Даниловичу стало даже страшно. Выходит, что в любую минуту из-за чьего-то злого умысла под угрозой может оказаться его жизнь? И жизнь государя?! Он вдруг осознал, что и страшное поражение под Оршей от Радзивилла было результатом тоже чьего-то предательства! Заманили в ловушку и перебили как глухарей на току. Кто мог подсказать Радзивиллу, как это сделать? Конечно, Андрей Курбский!

В Москву боярин вернулся буквально больным от своих тяжелых мыслей. Царь не мог понять, отчего тот так невесел.

– Дозволь слово молвить, государь…

– Говори, – подивился Иван Васильевич.

– Государь, наедине бы…

Слушая боярина, Иван Васильевич мрачнел с каждым его словом.

– Сам о том часто думаю. Не в самом Курбском мне обида, и даже не столь в его досадительных письмах, сколь в том, что предательство множится. На Курбского глядя, многие побегут, а чтобы выслужиться, станут сначала своего государя предавать и Русь вместе со мной! – Царь заметался широким шагом по опочивальне, в которой вели разговор. Остановился, дернул головой, вперился взглядом в лицо Басманова: – Что делать, Алексей Данилович? Как Русь укрепить, как защитить от изменников поганых? Как себя с семьей и верными мне людьми защитить?

Басманов впервые видел Ивана Васильевича растерянным, потому даже чуть испугался, но постарался взять себя в руки. Высказал то, что надумал темными осенними ночами, лежа без сна, после победы над Девлет-Гиреем:

– Государь, надобно перебрать людишек. Оставить только тех, кто верен и дурного не замышляет.

Иван Васильевич вытаращил на него глаза:

– А как таких отобрать? И куда девать неверных?

Басманов не понимал, что надо объяснять государю. Как это куда девать? Куда девают изменников? На плаху, конечно. Но Иван Васильевич стал вдруг говорить о другом…

– Давно мысль одну имею, еще Макарий был жив, пытался с ним советоваться…

Попросту не зная, что ответить, Алексей Данилович зачем-то поинтересовался:

– И он что?

Царь дернул головой:

– Да ему все жалеть бы!

Сел, махнув рукой Басманову, чтобы тоже садился. Тот уже почувствовал важность момента, понял, что о сокровенном собирается с ним беседовать государь, проникся этим и сидел, не дыша, ловя глазами каждое движение Ивана. Тот встал, нервно прошелся по комнате, снова сел, опять встал и, остановившись у образов, стал глухо говорить.

Басманов весь превратился в слух. Голос царя звучал тихо и невнятно, не ровен час пропустишь что важное, а переспрашивать не след… Кажется, Иван Васильевич говорил больше для себя, чем для Алексея Даниловича.

– В Полоцке говорил с монахом одним… Издалека он, из Гишпании… Там ради чистоты веры и борьбы с ересью нарочно достойные люди объединились, псами церкви себя зовут… Иезуиты… Король Филипп их поддерживает. Живут по своим законам и других по ним жить учат. Законы строгие, все вере подчинено. Даже папа римский побаивается.

Басманова так и подмывало спросить, что делают с теми, кто не желает по таким законам жить. Не успел, государь объяснил сам:

– А тех, кто против или ересь допускает, на кострах жгут. Это инквизиция.

Алексей Данилович, краем уха слышавший о кошмарах в Европе, однако подумал не об участи еретиков, а о том, что будет, если государь решит и у себя ввести такие порядки. А в его намерениях сомневаться не приходилось. Дальше Иван Васильевич принялся разглагольствовать, как хорошо было бы и у себя завести такой орден.

– Давно о том думаю, еще при Макарии. Но он против был, твердил, что православие и без того крепко.

Басманов попробовал вставить свое слово, он думал, как и покойный митрополит, потому не боялся возразить государю:

– И впрямь, у нас ереси не слышно. Нестяжатели, слава богу, затихли, колдовство разве что…

– Не то! Не то! – вдруг снова заметался по комнате царь. – Вся жизнь на Руси неустроена, вся! Меж бояр измена, святители всяк в свою сторону тянет. – Остановился, постоял, глядя в пустоту, потом снова метнулся к образам: – Я все сделаю! Будет орден, какой пример жизни многим подаст!

Алексей Данилович попросту не знал, что отвечать, видно, государь это понял, потому как невесело усмехнулся:

– И ты не понимаешь. А вот Вяземский, тот осознал важность… Но за мной в орден пойдешь?