Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России 1725-1825 - М. Бойцов

А как еще и о том у него, Мировича, он, Чефарицев, спросил: «Что, забавляется ли де он чем?» На что он, Мирович, ему и сказал, что как обучен, то забавляется чтением книг, а по случаю комендант ему и газеты читать носит. А притом он, Чефарицев, Мировичу и то сказал про Ивана Антоновича, что его ведь-де можно и его высочеством назвать? На что Мирович и сказал, что бесспорно можно.

Потом, взяв, Мирович, его, Чефарицева, к себе в офицерскую кордегардию, где быв между посторонних разговоров, говорил он, Мирович, ему, Чефарицеву: «Да, жаль-де, что у нас солдатство не согласно и загонено, а ежели бы де были бравы, то б Ивана Антоновича оттуда выхватил, и посадя на шлюпку, прямо прибыв в Санкт-Петербург, к артиллерийскому лагерю представил». Почему Чефарицев его и спросил: «Что ж бы это значило?» На что Мирович сказал: «А что б значило, то значило, а как бы привез туда, так бы окружили его с радостью».

И, тем окончив речи, пошли к коменданту, откуда он, Чефарицев, с регистратором Бессоновым вышед, ходили за крепостью, где его Бессонов спросил, о чем он разговаривает с офицером. Против чего Чефарицев, ответствуя, сказал, что оный-де офицер сказывает, что здесь есть первый номер «И». А как спросил его Бессонов, что заключается из того, то Чефарицев ответствовал, что здесь содержится Иван Антонович. За что его Бессонов, в голову, сказал, что «полно врать, дурак, да у дурака и спрашиваешь, не ври больше!»

И как он, Чефарицев, оттуда с Бессоновым возвратились, и, у коменданта откушав, с прочими приезжими пошли из крепости вон, то он, Чефарицев, с Мировичем шел позади, [и] сказал ему, Мировичу, в разуме том, чтоб не попался он, Мирович, в беду: «Смотри брат!» А Мирович ему на то ответствовал, что «я давно смотрю и сожалею, что времени недостает с ним, Чефарицевым, поговорить, да к тому же де у нас и солдатство несогласно и не скоро к этому приведешь». Противу чего Чефарицев ему отвечал: что-де «это правда, и я знаю». А подходя к шлюпке, как регистратор Бессонов просил оного Мировича, ежели будет в Петербурге, то б его посетил, то притом и он, Чефарицев, равномерно тож и при самом входе на шлюпку, прощаясь с Мировичем, просил, чтоб посетил их, как будет в Санкт-Петербурге, и с тем расстались, а он, Чефарицев, с регистратором Бессоновым никаких к тому клонящихся разговоров, которые у него, Чефарицева, с Мировичем были, не имел, и от него на то ничего не слыхал, кроме того как выше сего упомянуто.

А о сих слышанных им от Мировича речах он, Чефарицев, как господину коменданту Бередникову по бытности в крепости, так и по прибытии в Санкт-Петербург никому не объявлял. А хотя точно в его намерении и состояло, чтоб по прибытии в Санкт-Петербург о том кому-нибудь из знатных особ донесть, но как он в тот день был от пьяных напитков так отягощен, что не в состоянии нашелся и на другой день за приключившимся ему от того припадком донесть. А как уже четыре дня прошло и после того 8 числа июля о учинившейся в Шлиссельбурге тревоге слух прошел, то он потому, и что он без ведома и позволения от своей команды в Шлиссельбург ездил, рассудя в себе, что время много упустил, и дабы за то не понесть какого штрафа, донесением оставил. С каких же равных причин, может, и регистратором Бессоновым, а паче что и он без ведома своей команды из Санкт-Петербурга отлучился, о сказанных ему Чефарицевым словах донесение учинить оставил.

И хотя Чефарицев из вышепрописанных с Мировичем имевших разговоров и немалого, хоть не настоящего с тем о Мировичевых намерениях сведения получил, что заподлинно куда они клонятся, не знал. И как в непристойном и ему неприличном деле разговоров возыметь, так и в том, что об них, а паче о тех Мировичевых словах, коими он ему прямо отозвался о освобождении и привозе Ивана Антоновича к артиллерийскому лагерю действительно винным себя учинил, и в том признается, но как Мирович сам показывает, что он, Чефарицев, всемерно его, Мировичева, самого того злодейского намерения и предприятия, которое он, Мирович, напоследок точным делом исполнил, отнюдь совсем не знал, следственно, хотя в тех говоренных между ими речах, которые выше сего – упомянуты, он, Чефарицев, известным и учинился, но и то в знание его, Чефарицева, вошло с одной его простоты, а его, Мировича, действительно злоковарным выведыванием приведен, как то он, Мирович, и старался более его себе подобным учинить и тем, буде случай допустит к вступлению в точное с ним согласие, его заранее приуготовить.

А в том же своем дополнительном ответе он, Мирович, о говоренных им с Чефарицевым речах, яко то о построении в Шлиссельбургской крепости в столь короткое время внутрь замка магазейна или цейхгауза, яко же и о хождении двух офицеров, капитана Власьева и поручика Чекина, к содержащейся под арестом особе, о упражнении и забавах оной особы и что учен, не меньше ж и что комендант к той же особе газеты носит – объявил, что все оное он, Мирович, не посредством кого-либо именно знал и не разведал, но только единственно доходя своею догадкою и наслышкою посторонних людей, которых он никого поименно ниже знать, но и упамятовать не может. А коменданта он никогда, чтоб он носил к той особе газеты, не видал, и чтоб разговоры офицеры с тою особою когда какие чинили, не знает. А все то князь Чефарицеву сказывал с заключения своей догадки.

По отправлении ж вышеупомянутых четырех в крепости Шлиссельбургской бывших персон, коих сам комендант полковник Бередников из крепости в форштадт провожал, и откуда он, комендант, не больше как в полчаса времени в крепость паки возвратился, он, Мирович, с помышлением исполнения его предприятием наполненным, по крепости расхаживая, увидел у той казармы, где та персона, которую он освободить хотел, содержалась, стоящего перед крыльцом караульного, при оной особе находившегося, – капитана Власьева. С коим по учинении взаимственно поклонения, приблизившись оный к нему, пошли прохаживаться по галерее, куда оный капитан его, Мировича, по той причине отвел, дабы его неприметным образом от приближения, возбраняющего к казарме ходу, отвратить. Которому он, Мирович, без всякого Власьевым к тому данного повода и начал в своих намерениях открываться таким образом, что не погубит ли он Мировича прежде предприятия его?

На что Власьев, не допустя его, Мировича, далее до разговору, ту речь перервал и сказал, что когда оно такое, чтоб к погибели его, Мировича, следовало, то он не токмо внимать, ниже и слышать о том не хочет! И с тем не разговаривая уже больше ничего, сошед с галереи, пришли на пристань и, немного тамо посидев, пошли обратно в крепость. И в воротах он, Мирович, упомянутого Власьева звал в свою кордегардию посидеть. Но он, Власьев, отозвался тем, что им никогда и ни к кому ходить не можно, где и расстались.

И он, Мирович, пришел в свою кордегардию, куда по Приходе с большим размышлением о действительном его злодейского намерения производстве упражняясь, – приготовил себе в запас, егда его предприятие к тому концу действительно дойдет, что он, получа Ивана Антоновича, со оным в Санкт-Петербург отправится, то к подкреплению его тамо дальних производств от имени Ивана Антоновича указ Смоленского пехотного полку полковнику Римскому-Корсакову о следовании ему с полком в Санкт-Петербург к летнему Ее Императорского Величества дворцу. Который указ при действительном его, Мировича, с Иваном Антоновичем из Шлиссельбурга в Санкт-Петербург отправлении ко упомянутому полковнику отправлен быть бы имелся.

И как он, Мирович, в том твердо остался намерении, чтоб всеконечно и непременно его предприятие в том его в карауле стоянии и в самых малых днях в действо произвесть, хотя не в ту ночь, в которую оное воспоследовало, то старался он, Мирович, приуготовить себе в подкрепление того его злодейского предприятия из состоящих в его караульной команде солдат. Для чего тогда ж призвал он, Мирович, к себе находящегося при нем на вестях солдата Якова Писклова, коего наперед облаская дружескою ласкою, сказал ему прямо, что здесь содержится государь Иван Антонович, и уговаривал его в вышеупомянутое намерение, прибавляя к тому, что и солдаты согласны, и чтоб он других солдат, знакомых ему, иль артельщиков к тому скланивал.

На что он, Писклов, ему, Мировичу, и отозвался, что ежели-де солдатство будет согласно, то и он согласен. А по тому самому поводу чрез час пришед к нему, Мировичу, он, Писклов, сказал, что-де уже два человека из ребят хороших, на которых надеяться можно, к сему делу есть согласные [164].

И так он, Мирович, после его, Писклова, в тое кордегардию прихода призвал к себе той же команды солдата Матвея Босова, к которому такого же содержания подговорные речи произвел, как и Писклову, на что оный солдат Босов согласился и сказал ему, Мировичу, что если-де прочие будут согласны, то и он не отстанет [165].

А после означенных солдат, дабы одного по другом в согласие присовокупить, призывал он, Мирович, всех стоящих на карауле трех капралов, каждого поодиночке, в кордегардию ж и подговаривал их в согласие такими же самыми речами, как и вышепомянутых солдат. На что из тех капралов ему и объявили: первый – Андрей Кренев – много от того отзывался и склонности к тому не показывал, однако ж наконец по его, Мировича, уговору склонился и сказал: куда-де люди, туда и он. Второй – Николай Осипов, – коему он, Мирович, сверх тех речей, которые в подговорах прочим выше сего упомянутым употреблял, сказал, что уже семь человек согласных есть [166]. На что он, Осипов, ему, Мировичу, и сказал, что он не отстанет. Третий – Абакум Миронов, – который весьма много от подговору его, Мировича отзывался и противным был с тем, что он в согласие ни для чего не пойдет, напоминая еще и самому ему, Мировичу, не лучше ли де оное дело оставить. Но как он, Мирович, к тому склонять его всякими мерами усиливался, то напоследок и он склонился и сказал, куда-де все, то и он не отстанет.