Обреченные сражаться. Лихолетье Ойкумены - Лев Вершинин

Впрочем, от этого хуже будет в первую очередь той же Деидамии, да и жена поднимет крик. Воздержимся пока что от крутых решений. Но с бабами Деметрию пора прекращать. Многие из них Антигону известны, и далеко не все они – законченные шлюхи. Надо признать: к Деметрию липнут и вполне достойные женщины! Взять хотя бы ту же Филу… Она всегда нравилась Одноглазому, даром что старше сына на шесть лет. Разумеется, ни о каком браке и речи идти не могло. Да Фила и не претендовала. Она просто любила Деметрия и любит по сей день. Бесхитростно и горячо. Собственно, Фила – случай особый, из ряда вон выходящий. Жена от нее без ума, Деметрий хоть и посещает нечасто, а обойтись без нее не может, и даже Деидамия, узнав о существовании Филы, рванулась было к ней разбираться по-горски, а кончилось все тем, что они ревели в объятиях друг у дружки, и сейчас нет у невестки подруги лучшей, нежели возлюбленная сына, сделавшая некогда Деметрия мужчиной…

Ладно, Фила так Фила, что уж с ней поделаешь! Но с веселым домом в ставке Деметрия будет покончено раз и навсегда, не будь Антигон Одноглазым.

– Что с вами, батюшка?

То ли по сверкнувшему оку свекра, то ли просто извечным женским чутьем учуяв нечто, Деидамия отстранилась и напряглась, готовая встать на защиту возлюбленного супруга.

– Деметрий напишет тебе, доченька, – твердо сказал Антигон. – Обязательно напишет!

И внутренне поклялся: так и будет! Это сероглазое чудо в обиду не дам. А посмеет ослушаться, вызову к себе и выпорю, как козла Изиды, не посмотрю, что в Элладе его уже величают Непобедимым…

– А вообще-то ты как тут, доченька?

Деидамия шмыгнула носом, вовсе уж по-детски.

– Скучала! По вам, батюшка, по Деметрию. А так, пока Гонатик не захворал, все хорошо было. Только вот братик сниться стал, часто-часто! Хоть и не помню его совсем, а приходит, и стоит, и смотрит на меня жалобно…

– За брата не волнуйся, козочка. – Одноглазый потянулся было к смугло-румяной щеке, даже на взгляд бархатистой, словно персик, так и приманивающей погладить… И почти испуганно отдернул руку, со стыдом осознав за миг до прикосновения, что в желании дотронуться было уже очень немного отцовского. – Пирра мы в беде не оставим! А пока что пускай живет где хочет. Там безопасно.

– Батюшка…

Совсем еще девчонка, она уже умела читать мужские лица, словно распахнутый свиток. Серые очи ее стали невероятно огромными, голос внезапно изменился, сделавшись глубоким и сочным, губы дрогнули. Она сейчас боялась сама себя, а может быть, и не понимала, что может произойти, но Антигон с давно уже позабытым восторгом и ужасом знал, что вот сейчас она протянет к нему смуглые, безупречные руки и он не найдет в себе сил отстраниться.

– Батюшка, мне так не хватало вас…

И что потом?

Плевать! Ему семьдесят два, но он – мужчина. Он сохранил себя, в отличие от некоторых! И юные рабыни не уходят от него утром неудовлетворенными, что, как говорят, в последнее время частенько случается с Деметрием. А девочка тут совсем одна, всем, кроме Филы, чужая, и ей хочется прислониться к кому-нибудь большому и сильному…

«О чем это я?.. Боги, помогите нам!»

И боги не отказали в помощи…

Стук в дверь.

Серое пламя мгновенно гаснет, глаза невестки становятся жалобными и напуганными.

– Господин…

– Что еще? – с громадным облегчением, но сурово, чтобы прислужник не забылся часом. – Я же сказал: пока не выйду, меня нет!

Раб топчется на пороге. В отличие от юной госпожи, он ничего не понял, но все равно ему неловко.

– Господин, он говорит: срочно.

– Кто, пес тебя возьми?!

– Не знаю…

– То есть? – Это уже становится интересным.

– Именно так, господин! Он не стал называться. Но велел передать тебе вот это, если ты занят…

На мягкой, никогда не знавшей тяжелой работы ладони балованного домашнего раба – тусклый, слегка подернутый ржавчиной кусочек железа, совершенно обычный, без всяких знаков и надписей.

– Прости, доченька…

Перед Деидамией уже не добрый, любящий свекор. И не мужчина, властно и нежно обнимавший ее по ночам, в предрассветных снах. И не ослепленный властным, непреодолимым зовом семидесятидвухлетний юнец, едва не преступивший пределы всего, что допустимо и мыслимо.

Перед нею – наместник Азии, чье имя внушает почтение и трепет всем сатрапиям, от Пафлагонии до самой Атропатены. Он поворачивается и выходит, даже не обернувшись на закусившую губы невестку, плотно прикрыв за собою дверь маленькой комнаты, где только что позволил себе хоть недолго, а побыть человеком.

Спиной ощущая ждущий взгляд готовых расплакаться серых глаз, равных которым нет в Ойкумене, но не разрешая себе оглянуться.

Нет, он уже не боится ничего! Что было, прошло, и повторения не будет! Даже если ему придется ломать себе душу через колено.

Но при посторонних, пусть даже и при ничтожном, обученном молчанию рабе, наместник Азии не должен быть никем иным, кроме как самим собою.

Антигоном Одноглазым.

…Переход. Лестница. Коридор.

Дверь. Портик. Лестница.

И у начала ступеней, рядом с мраморным грифоном – человек в безвкусном, кричаще-ярком халате, туго подпоясанный сребротканым кушаком.

Горбатый нос. Глаза-маслины. Тугие завитки бороды. Забавно завитые пряди волос, свисающие с висков.

Купчишка, каких много. Не сразу и поймешь – то ли финикиец, то ли иудей. Скорее второе.

Прах земной.

Однако стоит прямо, не падая и даже не намереваясь падать на колени. Лишь слегка склоняет голову при появлении Одноглазого. А затем приветствует его, резко, по-военному вскинув к небесам правую руку.

– Хайре, архистратег!

Подойдя почти вплотную к невероятному купчишке, Антигон замер.

– Ну?!

В космах бороды мелькают ослепительно белые зубы.

– Мелькарт дает добро!

Ни стражники, выученно направившие на странного гостя копья, ни рабы, стоящие рядом в ожидании возможных повелений, не расслышали непонятных слов горбоносого. Зато Антигон, ко всеобщему изумлению, делает всего лишь шаг вперед и крепко, едва ли не как ровню, обнимает купчишку.

– Ох, Вар!.. Ну, удружил! Пошли, расскажешь!..

Будто сбросив с плеч лишние три десятка лет, наместник Азии взлетает по лестнице и совсем ненамного успевают опередить его вымуштрованные прислужники, без всяких указаний сообразившие, что необходимо готовить обильную трапезу с музыкой и вином, и бассейн для омовения с банщицами, и надлежащие одеяния.

Кто совсем не торопится, так это горбоносый.

С усталым достоинством славно поработавшего и заслужившего отдых человека поднимается по мраморным ступеням во дворец лишь час назад прибывший с тирским караваном Исраэль Вар-Ицхак, известный многим также и под именем Железный Вар, бессменный лохаг разведки Одноглазого, на ходу сбрасывая с плеч опостылевший финикийский халат…