Жизнь Бенвенуто Челлини - Бенвенуто Челлини

XXIII

Угодно было моей злой судьбе, чтобы я не догадался разыграть такую же комедию с госпожою де Тамп, которая, когда узнала вечером обо всем том, что произошло, из собственных уст короля, у нее родилось такое ядовитое бешенство в груди, что она с гневом сказала: «Если бы Бенвенуто показал мне свои красивые работы, он дал бы мне повод вспомнить о нем при случае». Король хотел меня извинить, и ничего не вышло. Я, который об этом узнал, две недели спустя, когда, проехав по Нормандии через Руан и Дьеп, они затем вернулись в вышесказанный Сан Джермано делл'Айа, взял эту красивую вазочку, которую я сделал по просьбе сказанной госпожи де Тамп, думая, что, подарив ее ей, я должен снова снискать ее милость. Итак, я понес ее с собой; и, когда я дал ей знать через одну ее кормилицу и показал этой сказанной красивую вазу, которую я сделал для ее госпожи, и что я хочу ей подарить ее, сказанная кормилица учинила мне непомерные ласки и сказала мне, что скажет слово госпоже, каковая еще не одета, и как только она ей скажет, она меня спустит. Кормилица сказала все это госпоже, каковая ответила гневно: «Скажите ему, чтобы он подождал». Я, узнав об этом, облачился терпением, что для меня очень трудно; однако же я имел терпение вплоть до того, как она отобедала; и, когда я увидел затем, что час поздний, голод причинил мне такую злобу, что, не в силах более вынести, послав ее в сердце благочестиво к черту, я оттуда ушел, и отправился к кардиналу лотарингскому, и поднес ему сказанную вазу, прося его только, чтобы он поддержал меня в милости у короля. Он сказал, что этого не требуется, а если бы потребовалось, то он сделал бы это охотно; затем, позвав одного своего казначея, сказал ему что-то на ухо. Сказанный казначей подождал, пока я выйду от кардинала; затем сказал мне: «Бенвенуто, идите со мной, потому что я дам вам выпить стакан доброго вина». На что я сказал, не зная того, что он хотел сказать: «Пожалуйста, господин казначей, велите дать мне стакан вина и кусок хлеба, потому что я поистине лишаюсь сил, потому что сегодня с раннего утра вплоть до этого часа, который вы видите, я прождал натощак у дверей госпожи де Тамп, чтобы подарить ей эту красивую серебряную позолоченную вазочку, и обо всем я дал ей знать, а она, чтобы меня все время мучить, велела мне сказать, чтобы я подождал. И вот, меня одолел голод, и я почувствовал, что ослабеваю; и, как Богу было угодно, я подарил свой товар и свои труды тому, кто много лучше их заслуживал, и я у вас ничего не прошу, как только немного выпить, потому что, так как я немного слишком вспыльчив, голод удручает меня настолько, что я готов упасть наземь без чувств». Пока я силился говорить эти слова, появилось чудесное вино и другие приятности, чтобы закусить, так что я усладился очень хорошо; и, как только я обрел снова жизненные силы, досада у меня прошла. Добрый казначей вручил мне сто золотых скудо, каковым я учинил сопротивление, что не желаю их никоим образом. Он пошел передать об этом кардиналу; каковой, наговорив ему великую брань, велел ему, чтобы он заставил меня взять их насильно, а иначе, чтобы он больше к нему не являлся. Казначей пришел ко мне сердитый, говоря, что никогда еще раньше кардинал так на него не кричал; и когда он хотел мне их дать, а я учинил немного сопротивление, он весьма сердито мне сказал, что заставит меня взять их насильно. Я взял деньги. Когда я хотел пойти поблагодарить кардинала, тот велел мне сказать через одного своего секретаря, что всегда, когда он сможет сделать мне удовольствие, что он мне его сделает от всего сердца; я вернулся в Париж в тот же вечер. Король узнал обо всем. Над госпожой де Тамп подшучивали, что было причиной того, что она еще больше растравилась действовать против меня, так что я понес великую опасность для моей жизни, каковое будет сказано в своем месте.

XXIV

Хоть и много раньше должен был я вспомнить о приобретенной дружбе самого даровитого, самого сердечного и самого обходительного честного человека, которого я когда-либо знавал на свете; это был мессер Гвидо Гвиди,[332] превосходный врач, и ученый, и благородный флорентийский гражданин; из-за бесконечных испытаний, посланных мне превратной судьбой, я его немного оставлял слегка в стороне. Хоть это и не очень важно, я думал, что если я постоянно буду иметь его в сердце, то этого довольно; но, увидев затем, что моя жизнь без него не в порядке, я его включил среди этих моих наибольших испытаний, чтобы как там он был мне утешением и помощью, так чтобы и здесь он служил мне памятью об этом благе. Приехал сказанный мессер Гвидо в Париж; и, начав быть с ним знакомым, я его привел к себе в замок и там дал ему отдельное само по себе жилье; так мы прожили вместе несколько лет. Приехал также епископ павийский, то есть монсиньор де'Росси,[333] брат графа ди Сан Секондо. Этого синьора я взял из гостиницы и поместил его к себе в замок, дав также и ему отдельное жилье, где он жил, отлично устроенный, со своими слугами и лошадьми много месяцев. Другой раз также я устроил мессер Луиджи Аламанни с сыновьями на несколько месяцев; все-таки даровал мне милость Господь, что я мог cделать некоторое удовольствие, также и я, людям и великим, и даровитым. С вышесказанным мессер Гвидо мы вкушали дружбу столько лет, сколько я там прожил, хвалясь нередко вместе, что мы совершенствуемся в кое-каких искусствах за счет этого столь великого и удивительного государя, каждый из нас по своей части. Я могу сказать поистине, что то, что я есть, и то, что я произвел хорошего и прекрасного, все это было по причине этого удивительного короля; поэтому продолжаю нить рассказа о нем и о моих больших работах, для него сделанных.

XXV

Имелся у меня в этом моем замке жедепом,[334] чтобы играть в мяч, из какового я извлекал большой барыш, давая им пользоваться. Было в этом помещении несколько маленьких комнаток, где обитали разного рода люди, среди каковых был один весьма искусный печатник книг; этот держал чуть ли не всю свою мастерскую внутри моего замка, и это был тот, который напечатал эту первую прекрасную медицинскую книгу[335] мессер Гвидо. Желая воспользоваться этими комнатами, я его прогнал, хоть и с некоторой немалой трудностью. Жил там еще один селитряный мастер; и так как я хотел воcпользоваться этими маленькими комнатками для некоих моих добрых немецких работников, этот сказанный селитряный мастер не хотел съезжать; и я любезно много раз говорил ему, чтобы он меня устроил с моими комнатами, потому что я хочу ими воспользоваться для жительства моих работников для службы королю. Чем смиреннее я говорил, тем этот скот надменнее мне отвечал; затем, наконец, я дал ему сроку три дня. Каковой этому рассмеялся и сказал мне, что через три года начнет об этом подумывать. Я не знал, что он ближайший прислужник госпожи де Тамп; и если бы не было того, что эта причина с госпожой де Тамп заставляла меня немножко больше думать о моих делах, нежели я то делал раньше, то я сразу бы его выгнал вон; но я решил иметь терпение эти три дня, каковые когда прошли, то, не говоря ни слова, я взял немцев, итальянцев и французов, с оружием в руках, и много подручных, которые у меня имелись; и в короткое время разнес весь дом и его пожитки выкинул вон из моего замка; и это действие, несколько суровое, я совершил потому, что он мне сказал, что не знает ни за одним итальянцем такой смелой силы, которая бы у него сдвинула с места хоть одну петлю. Поэтому, когда это случилось, он явился; каковому я сказал: «Я наименьший итальянец во всей Италии, и я тебе не сделал ничего, по сравнению с тем, что у меня хватило бы духу тебе сделать и что я тебе и сделаю, если ты вымолвишь хоть одно словечко»; с другими оскорбительными словами, которые я ему сказал. Этот человек, пораженный и испуганный, собрал свои пожитки, как только мог; потом побежал к госпоже де Тамп и расписал целый ад; и эта моя великая врагиня, настолько большим, насколько она была красноречивее, и еще того пуще расписала его королю; каковой дважды, мне говорили, хотел на меня рассердиться и отдать плохие распоряжения против меня; но так как дофин Арриго,[336] его сын, ныне король французский, получил кое-какие неприятности от этой слишком смелой дамы, то вместе с королевой наваррской, сестрой короля Франциска, они с таким искусством мне порадели, что король обратил все это в смех; таким образом, с истинной помощью божьей, я избежал великой бури.