Джек - Альфонс Доде

Г-жа Белизер была тоже не прочь потанцевать, но она сама воспретила мужу всякие дополнительные траты. Тем не менее шляпник куда-то исчез вместе со своим компаньоном Рибаро, а минут через пять они возвратились в сопровождении деревенского скрипача. Усевшись на небольшом помосте с литровой бутылкой вина у ног, он приладил скрипку под подбородком и собрался играть сколько душе угодно, хоть до утра! Скрипач кричал с явным беррийским выговором: «Становитесь для контрданса!» Женщины предусмотрительно обвязывались вокруг талии платками, чтобы предохранить платья от жирных рук танцоров. Г-жа Белизер примешивала ко всем фигурам кадрили па из бурре, все это вносило в залу ресторана, украшенную золочеными розетками, аромат деревенского бала. Недаром дело происходило в пригороде, в этой пограничной зоне, где соприкасаются и перемешиваются деревенские и парижские нравы. Одна только Ида со своим Джеком выглядела тут белой вороной, будто свалилась с небес в самую гущу простонародья. Да и то ей так все здесь нравилось, что в голову приходила мысль, уж не обрела ли она тут, невзирая на свои барские замашки, что-то близкое ее сердцу, напомнившее ей далекую юность, когда она вела совсем иную жизнь. Она смеялась, от души веселилась, участвовала в хороводах, выстраивала пары для кадрили, для котильона и прочих танцев. Шелест ее шелкового платья и позвякивание браслетов возбуждали в сердцах присутствующих восторг и зависть.

Итак, на свадьбе Белизера веселились от души. Новобрачный, довольный тем, что может испробовать свои новые башмаки, лихо отплясывал, путая все фигуры кадрили. В соседних помещениях, прислушиваясь к этому топоту, говорили: «Вот веселятся!» Официанты то и дело вносили графины с подслащенным вином, в полуоткрытую дверь заглядывали посторонние. Вскоре, как обычно бывает на такого рода празднествах, среди приглашенных стали появляться и незваные гости. Число их стремительно росло. Вся эта шумная орава плясала, вопила, а главное, предавалась обильным возлияниям, и г-жа Белизер уже начала не на шутку тревожиться, как вдруг булочник, ее хозяин, объявил, что принимает все расходы по балу на себя. Между тем приближался рассвет. Малыш Вебер давно уже храпел на диванчике, закутанный в материнскую ковровую шаль. Джек уже не раз делал Иде знаки, но она притворялась, будто ничего не замечает: она вся отдавалась нехитрому веселью. Есть же такие счастливые натуры, которые всюду умеют находить для себя развлечения! Джек был похож на старого папашу, который безуспешно пытается увести дочку с вечеринки.

— Пойдем, уже поздно!

Но она проносилась мимо в чьих-то объятиях.

— Сейчас!.. Погоди немного!

Постепенно веселье принимало такой игривый и вольный характер, что Джеку стало неловко за мать. Рибаро принялся дурачиться, и, пока бывшая г-жа Вебер добродетельно танцевала бур ре, он, бросив свою даму, стал ходить на руках, не выпуская изо рта трубки. В конце концов Джеку удалось схватить мать на лету, закутать ее в длинную накидку с капюшоном и усадить в последний фиакр, медленно кативший по аллее. Вслед за ними удалилась и чета Белизер, предоставив своим гостям веселиться, как им вздумается. В этот ранний утренний час поезда еще не ходили, не было и омнибуса. Молодожены решили вернуться домой пешком через Венсенский лес. Белиэер вел жену под руку, а на плече тащил мальчугана. Свежий воздух показался им особенно ароматным после душной валы ресторана, который при первых солнечных лучах выглядел особенно мрачно и убого. Садик, где валялись пустые бутылки и стояли большие лохани, в которых мыли бокалы, проступал сквозь утренний туман и весь был усеян лоскутками тюля и кисеи, оторванными от платьев дам каблуками кавалеров. В нижнем этаже все еще пиликали на скрипке, официанты, полусонные, одуревшие, но по-прежнему хранившие сардоническое выражение на своих лицах, уже распахивали окна на втором этаже, выбивали ковры, сбрызгивали водой полы, словом, готовили новые декорации для очередного представления. Утомленные люди, бледные, с мутными глазами, тщетно искали экипажи, засыпали на скамейках, прямо перед рестораном, в ожидании первого поезда. У кассы при оплате счетов вспыхивали споры, возникали семейные сцены, разгорались ссоры, дело доходило и до драк… Супруги Белизер были уже далеко от этих мучеников веселья. Счастливые, степенные, высоко подняв головы, они быстро шагали по проселочной дороге, влажной от утренней росы. Вокруг щебетали птицы, слышался шум зарождающегося дня. Двигаясь вдоль больших Благоуханных аллей, затененных цветущими акациями, они, наконец, вступили в Париж. Они проделали немалый путь, но он не показался им длинным Ребенок всю дорогу спал, доверчиво припав своей большой головой к груди Белизера, и не проснулся даже тогда, когда, войдя в свое жилище, около шести часов утра, отчим уложил его в плетеную кроватку. Г-жа* Белизер сняла свое великолепное платье цвета индиго, сбросила украшенный цветами чепец и надела большой синий фартук с нагрудником. Для нее воскресений не существовало. Хлеб нужен людям всегда. Пока сын и муж спали наверху как убитые, славная женщина уже начала свой ежедневный обход, и ее громкий возглас: «Кому хлеба?» — звучал у дверей покупателей жизнерадостно и бодро, как будто она решила возместить хотя бы часть расходов, связанных с пышной свадьбой.

Прошло немного времени, и чета Белизер убедилась, что Рибаро совсем не годится в компаньоны и что, приняв его в долю, они совершили ошибку. Уже во время свадебного пира Белизер понял, что Рибаро не дурак выпить. А уже через неделю выплыли наружу и прочие его недостатки. Главным его недостатком была неистребимая лень, приставшая к нему, как грязь к коже, она навсегда отбила у него охоту к труду. Он был слесарь, но никто никогда не видел его за работой, хотя он всюду ходил с молотком на плече и кожаным фартуком под мышкой. Фартук этот никогда не употреблялся по прямому назначению, зато он несколько раз в день служил подушкой Рибаро, когда тот, выйдя из кабачка, где он порядком нагружался, испытывал неодолимую потребность отдохнуть на бульварной скамейке или просто на кирпичах полуразрушенного здания. Молоток был его непременным атрибутом, но и только. Он гордо сжимал его в руке, подобно тому как статуя Земледелия на городских площадях сжимает рог изобилия, из которого, однако, ничего не сыплется. Каждое утро, выходя из дому, он говорил, размахивая молотком: «Пойду искать работу…» Надо полагать, однако, что этот жест, этот хриплый голос, терявшийся в зарослях всклокоченной бороды, и вытаращенные, сверкающие глаза отпугивали работу, ибо Рибаро ни разу не встретил ее на своем пути. Чтобы убить время, он слонялся по предместью, переходя из одного кабачка в другой, «метался, как пантера», по выражению парижских рабочих, которым случалось видеть в воскресные дни в Зоологическом саду, как эти звери мечутся в клетке.

Сперва Белизеры проявляли терпение. У нового компаньона был такой внушительный вид, а кроме того, он прекрасно пел «Труд угоден богу». Но так как ко всему прочему у него оказался зверский аппетит, то супруги, гнувшие спину с утра до вечера, в то время как Рибаро целую неделю «метался, как пантера», и ничего не приносил в день субботней получки, в конце концов возроптали. Г-жа Белизер полагала, что его следует без долгих разговоров выставить за дверь, вышвырнуть на улицу, на помойку, где шляпник, которому позарез нужен был компаньон, должно быть, и подобрал его. Но Белизера безоблачное семейное счастье и новые башмаки сделали еще добрее, и он уговорил жену немного подождать. Если еврей великодушен, то его милосердие поистине беспредельно.

— Как знать, — твердил Белизер, — а вдруг он исправится, переменится к лучшему?

Они решили, что когда Рибаро будет возращаться домой, держась за стены и с трудом ворочая языком, ему не станут давать ужин: это было чувствительным наказанием для пьяницы, которого, как на грех, в такие дни особенно мучил голод. Невозможно было без смех» глядеть, какие он прилагал усилия, чтобы не покачиваться, и как он здоровался, не раскрывая рта. Однако разносчицу хлеба провести было не так-то легко, и нередко, когда она уже разливала суп и Рибаро протягивал ей свою тарелку, она неожиданно обрушивалась на него:

— И вам не совестно усаживаться за стол в таком непотребном виде?.. Думаете, я не замечаю, что вы опять под мухой?

— Разве?.. — вмешивался Белиэер. — А мне показалось:..

— Довольно! Я внаю, что говорю. А ну, подымайтесь-ка и ступайте к себе на солому, живо!

Рибаро вставал из-за стола, брал молоток и фартук, что-то бормотал в оправдание, бросал отчаянные взгляды на суп, а потом, как побитая собака, забирался в конуру, где Белизер ютился до свадьбы. Во хмелю он никогда не буянил; его густая, всклокоченная, неопрятная борода скрывала безвольный рот порочного ребенка.

— Ну ладно! — говорил после его ухода Белиэер, выпячивая свои добрые толстые губы. — Ладно уж! Дай ему супу!