Игра в жизнь - Сергей Юрский

Какое бы слово подобрать для определения нашей жизни на этой весенней школе биологов? Пожалуй, надо сказать — освежающее было время. Горные ветры освежали голову, встречи и знакомства освежали мозги, армянские вина и крепчайший кофе освежали внутренности.

Юлик Ким пел свои очаровательные песенки. Искандер прочитал с листа несколько новых глав про Сандро из Чегема. А Эйдельман царил как на кафедре, так и на сцене и в кулуарах.

С Натаном мы были знакомы давно. Особенно сблизились и сдружились на частых посиделках у Сергея Александровича Ермолинского и его жены Татьяны Александровны Луговской. Это московское гнездо дышало дворянским стилем и укладом жизни старой интеллигенции. Дух Михаила Булгакова витал здесь — Ермолинский дружил с ним, а после смерти Булгакова испытал и тюрьму, и ссылку за эту дружбу. Здесь собирался круг людей, искушенных в слове, говорить умеющих, — Д. Данин, Л. Лиходеев, Н. Крымова, Н Рязаицева, Л. Петрушевская, А. Хржановский. Б. Жутовский и, наконец, сами хозяева дома. Скажем прямо, я тоже в принципе человек говорящий, а не слушающий. Но в присутствии Эйдельмана редко кому удавалось открыть рот. Натан фонтанировал идеями, словами, цитатами и экскурсами в архивную историю.

Так же весело и неостановимо покорял он ученые массы на той армянской школе.

Всходить на горы — увлекательное занятие. Говорят! Не пробовал. В смысле не пробовал всходить на настоящие снежные вершины. А просто на горы — пробовал. Действительно здорово. Но совсем другое ощущение, и тоже прекрасное, — жить в горах. Просыпаться в горах лень за днем, идти по хребту горы и смотреть на овечье стадо внизу на склоне, сидеть на камне, нагретом солнцем, и, прикрыв глаза, чувствовать. как ветер шевелит волосы.

Так шли хорошие дни. Заканчивались они веселыми вечерами. Вот и я дал свой концерт и теперь был совсем свободен от обязанностей.

В дневное время пришел я на лекцию Вити Ш. о внеземных цивилизациях. Для профессора был он молод, а выглядел еще моложе. Но не мальчиком гляделся, а сгустком свежей энергии. Очевидный семит, он в то же время не имел ничего общего с узкогрудым ученым-очкариком. Походка, жесты, речь, выражение глаз — все говорило о том что доктор Витя Ш. перспективен и самодостаточен. Понравилось мне его вступление к лекции. Он сказал: «Я уложусь в сорок минут. Потом, если пожелаете, будет дискуссия. Будем экономить время. Я отвечаю на любые первые вопросы. На вторые не отвечаю». Это значило — не надо переспрашивать и не надо требовать уточнений. Самому надо додумывать тезис- Меня поразила такая формулировка. Лекция была хороша, но мне малопонятна.

Речь шла о содержании тех сигналов, которые следует посылать в Большой Космос, чтобы обозначить во Вселенной нас — землян. Что самое важное и самое краткое можно сказать о себе, чтобы те — другие которые абсолютно неизвестно какие, — услышав, поняли. Второй вариант — понимать некому, мы во Вселенной одни.

Ш. говорил: «Вселенная постоянно расширяется. Кругом нас вакуум с первоначальными простейшими элементами». (Он называл их «пузыри».) Он говорил о черных дырах — где «все соединено в горячий котел огромной плотности, втягивающий в свою орбиту вещество».

В этот вакуум мы посылаем сигналы, объявляющие, что мы есть и мы разумны. Всеми доступными средствами мы слушаем ответ. Результаты пока нулевые. Если есть высшая цивилизация, то, возможно, она не обнаруживает себя, ожидая, что мы поднимемся на их уровень.

Из зала спросили: «Но если вы слушаете, то что вы слышите?»

Витя Ш сказал: «Пока молчание».

Потом мы несколько раз встречались с ним, прогуливались вместе. Возвращалась эта будоражащая проблема — неужели мы вообще одни во Вселенной? Если так, го есть Бог — он создал нас и все наше. А кто создал остальное? Но, может быть, все-гаки контакт будет, из космоса придет ответ? Может быть, просто наш сигнал еще очень несовершенен? «Так вот над этим и работаем», — сказал Витя Ш. А работал он в обсерватории «Зеленчук» на Северном Кавказе, там, где гигантский радиотелескоп.

Школа закончилась, и мы простились, обменявшись адресами. Витя, оказывается, любил театр и сказал, что очень хотел бы прочесть лекцию для актеров. Они, дескать, более других восприимчивы к новым идеям.

Прошло время, и Витя объявился в Москве. Повидались. Он побывал в театре. Всячески звал к себе — в Зеленчук. Я говорю: «У нас этим летом гастроли в Ставрополе». Он: «Так это же наши края! Приезжайте! От Ставрополя на Черкесск, оттуда на Нижний Архыс, и немного наверх — Зеленчук. Мы машину за вами пришлем. Двести километров, и вы у нас. Дадите концерт сотрудникам».

Это было соблазнительно. Нашлись два свободных дня, и мы с моим другом и коллегой из театра Сережей Коковкиным тронулись степными дорогами в сторону Кавказа. Вроде близко, а мир совсем иной. Жилища другие, непохожие. Лица другие. А названия! Буквы наши, но прочтешь перед въездом в село — «Псаучье дахе» — только ахнешь!

В Зеленчуке были новые знакомства, осмотр телескопа. Был концерт, и был скромный банкет с тостами и разговорами. Витя показался мне изменившимся. Стал нервнее. Прятал глаза. Может быть, показалось. Было ощутимо, что Витю глубоко и серьезно уважают тут и коллеги, и сотрудники. Опять говорили о внеземных цивилизациях. Я спросил: «Новости есть оттуда?» Он говорит: «Слышны шумы. Двое американцев «поймали» шумы из космоса. А третий объяснил, что это за шумы — звук реликтовых излучений во время катастроф, аналогичный свету погасших звезд. Первым двум, которые открыли шумы, дали Нобеля. Тому, который объяснил, не дали ничего».

Говорили в застолье. Потом говорили в небольшой компании. Потом говорили втроем. Глядя то в сторону, то в пол, говорил Витя Ш.: «Вселенная имела рождение — двадцать миллиардов лет назад. Она живая. И, как все живое, она умрет. Гелий и водород — основа нашей популяции. Но спектральный анализ доказывает, что у других галактик все иное. Эйнштейн полагал, что материя неизменна. Но и она меняется. Время и Пространство не неизменны. Высшего Разума нет, но есть симметричность — плюс и минус уравновешены. Сейчас как раз я хочу опробовать одну идею. Может быть, это станет индикатором, указателем направления. Понимаете, я сделал некий расчет вероятностей. Если он верен, то ждать ответа оттуда на наш сигнал нельзя. Если я ошибаюсь, то еще есть шанс, а если я прав, то мир пуст. А я этого не хочу. Вот такой парадокс самоотрицания». Собирались говорить всю ночь, но мы с Сережей очень устали с дороги. Клонило в сон. Витя заметил это и оставил нас. Спали, помню, в каком-то большом помещении, где наши раскладушки стояли ни к селу ни к городу посреди зала.