Ленин. Вождь мировой революции (сборник) - Джон Рид

По какому-то вопросу Ленин и Кунц рассуждали на беглом русском и немецком языках, и я позволил своему мозгу отдохнуть. Я вспоминал, что говорил мне Робинс. Ленин, говорил он, был особенно привязан к двум идеям – Арктике и электрификации. Когда Робинс насытил Ленина своими байками об опыте золотопромышленника на Клондайке, тогда он почувствовал, что может перейти с особым энтузиазмом к другой теме – например, к религии. Когда ему показалось, что Ленин начал проявлять нетерпение, Робинс подбросил ему один-два факта насчет электрификации и вновь завоевал его интерес. Когда я упомянул об этом Гумбергу, он сказал с заметным ликованием:

– Да, но в последний раз, когда Робинс заговорил о Назареянине и так далее, Ленин обезоружил его тем, что внимательно его выслушал, а потом сказал: «Легко понять, почему такие поверья так привлекательны для угнетенных. Маркс глубоко понимал это, когда писал: «Религия – это вздох угнетенного создания, сердце бессердечного мира и душа бездуховных обстоятельств». Робинс, знав только последнюю строку из этой цитаты: «Это опиум для народа», – был немного разочарован.

Тем не менее я решил сейчас использовать гамбит Робинса и понять, сколько времени я смогу удерживать интерес Ленина. И когда я получил такую возможность, я прервал поток философской беседы, чтобы упомянуть, что я слышал, что он написал книгу, основанную на его изучении статистики правительства США по сельскому хозяйству. Разумеется, сказал я, он знал о наших маргинальных землях, о наших упорных фермерах, а также о наших огромных владениях, фермерских хозяйствах с их большими урожаями. Я подбросил немного дров насчет читателей социалистической периодики в некоторых бедных районах и перешел на мой опыт в русских деревнях и рассказал, как я опростоволосился перед крестьянами, признав, что у меня нет земли. И пока Ленин смеялся, я задал ему еще один вопрос.

Я сказал, что хотел бы вернуться в Россию, как только это будет выполнимо (я не мог предвидеть, что интервенция продлится до 1920 года, а во Владивостоке – намного дольше) и как только я расскажу своим соотечественникам о революции все, что смогу. К тому времени, как я вернусь, спросил я, будет ли середняк, который, по определению Ленина, был человеком, имеющим пару лошадей, но при этом едва сводивший концы с концами, иметь социалистическое мировоззрение и не станет ли презирать меня за то, что у меня нет «ни одной десятины» земли?

Это открыло широкий простор для ответных вопросов, и, очевидно, Ленин почувствовал, что это именно то, к чему я подбираюсь, что намереваюсь узнать, ибо он с восторгом поглядел на меня, словно говоря: «Значит, вы тоже можете быть проницательным мужиком!» Он сказал, что, в сущности, пока Октябрь не придет на землю (вставший на дыбы красный петух был крестьянской «Февральской революцией»), такое сознание не распространится широко.

Его беседа о наступающей грядущей классовой войне из-за земли, в которой он рассматривал городских рабочих как партнеров беднейшего крестьянства, вполне естественно привела к другой теме. Социализм не мог бы долго выживать в одной стране, если бы не полный триумф Октября, то есть бесклассовое общество, или коммунизм, было еще далеко. Это зависело от революции международного пролетариата, и Ленин отводил на это безграничное количество времени.

Он признал, без всяких колебаний, что, пока существует необходимость в диктатуре пролетариата, она будет такой же, как любая другая диктатура. Он обещал, что непримиримое меньшинство, которое было цепными псами в царское время, будет подавлено так безжалостно, как этого потребует их сопротивление. Неоднократно я слышал, как Ленин подчеркивал, что Парижская коммуна потерпела поражение потому, что сразу же не сокрушила сопротивление буржуазии. И если я не знал этого раньше, то с тех пор я обнаружил его четкую, как эпиграмма, формулировку слов Энгельса: «До тех пор, пока существует государство, нет свободы; когда есть свобода, нет государства».

Когда это бесклассовое общество придет? Это зависит, сказал Ленин, не от одной России. Россия в настоящее время – единственное государство, где введена диктатура пролетариата; и, несмотря на ее слабость и настоящее бессилие, похоже, что все могущественные капиталистические страны содрогаются от этой мысли и решают устранить эту власть.

Иногда он говорил о том, как Октябрьская революция «скоро» восторжествует. В другой момент он указывал, что настанет «период войн и революций», который продлится от пятидесяти до семидесяти пяти лет в разных странах, а потом «скоро» станет просто вопросом окончательного триумфа. Дело в том, когда этот триумф состоится, а не состоится ли вообще.

Между тем стремительно завершался процесс отмены эксплуатации человека человеком и владения частной собственностью. При нынешних обстоятельствах работа по разрушению старого государственного аппарата шла очень быстро; большинство радикальных коммунистов проявило нетерпение даже по отношению к новому закону о земле, заявляя, что план государственных хозяйств будет означать, что люди будут работать на других, то есть платное рабство возродится. Ленин сухо сказал об этом, так как он подбивал рабочих не брать на себя руководство заводами, до тех пор пока они не научатся управлять ими.

– Мы восторжествуем – если переживем все это; но это означает, что нам придется сделать несколько уступок на некоторый момент, чтобы производительная машина заработала и смогла бы выжить. А если мы восторжествуем или даже если нет, то наш пример вдохновит революцию в отдаленных азиатских, южноамериканских и африканских странах.

Это произойдет вскоре после того, как к русским присоединится европейский пролетариат. Нет, сказал он, когда это произойдет, он не сможет сказать. Другие уже делали подобную ошибку.

– Но вот что я вам скажу. Падение кайзера произойдет в течение года. Это абсолютно точно.

Это было более определенное предсказание, которое когда-либо делал Ленин, и он оказался прав. Через семь месяцев, 10 ноября, кайзер Вильгельм бросил свою армию и сбежал в Голландию, после этого его попросили отказаться от трона, и он сам назначил имперского канцлера, принца Макса Баденского. В Голландии Вильгельму предоставили замок, и в нем он провел оставшиеся годы, вдали от мировых событий.

– В конце концов, – сказал Ленин с той же уверенностью, – страны объединятся в огромную социалистическую федерацию или мировое сообщество – через семьдесят пять – сто лет.

Тот факт, что Ленин особенно упомянул азиатские и даже африканские народы, ничего не говоря о том, когда произойдет американская революция, интересовал меня в тот момент гораздо меньше, чем то, что он чуть раньше говорил об американской интервенции. Осознав, что мы задержались у Ленина гораздо дольше, чем он намеревался с нами беседовать, я задал ему последний вопрос: