Другая королева - Филиппа Грегори

Я уже хочу повелеть судьям удалиться и вынести решение по его обращению. Мы были его друзьями, мы не можем отказать в такой разумной просьбе. И тут мне подсовывают под руку переданную через стол записку от Сесила.

1. Если ему предоставить поверенного, будут обнародованы все подробности того, что сулила ему шотландская королева. Уверяю вас, ее письма к нему не из тех, что вы захотите прочесть перед этим судом. Они выставляют ее непристойной шлюхой.

2. Все это произошло, когда она находилась на вашем попечении, и это придется рассмотреть отдельно. Как вы могли допустить такое?

3. Суд затянется, и честь и доброе имя королевы Шотландии будут окончательно уничтожены.

4. Ее Величество королева будет выставлена всем на посмешище, учитывая, что эти двое о ней говорят. Мы породим тысячу предателей, пытаясь покарать одного.

5. Поведем себя благопристойно и вынесем скорое решение, пусть Ее Величество королева милостиво рассмотрит приговор. Она всегда сможет его помиловать, когда окончится суд.

Я читаю это и постановляю:

– Вы должны ответить на обвинение, – говорю я Хауарду.

Говард смотрит на меня темными честными глазами. Один долгий взгляд, потом он кивает.

– Тогда я должен задать вопросы по обвинению, – отвечает он.

Я соглашаюсь, но все мы знаем, что избежать обвинения в измене нельзя. Новые законы Сесила так расширили понятие измены, что в Англии сегодня невозможно жить, чтобы не оказаться виновным чуть ли не каждый день, а то и час. Говорить о здоровье королевы – измена, предполагать, что она может однажды умереть, – измена, предполагать, что она не может стать французской королевой, – измена, хотя это очевидная правда; мы больше не увидим Кале английским. Даже думать, в глубине души, что-то осуждающее о королеве – это теперь измена. Томас Говард должен быть виновен в измене, как, собственно, и все мы, каждый день, даже Сесил.

На него набрасываются, как собаки на усталого медведя. Он так напоминает мне медведя, прикованного за лапу к столбу, пока свежие собаки подбегают к нему, кусают и быстро отбегают. Ему напоминают о расследовании в Йорке и обвиняют в помощи королеве Шотландии. Обвиняют ее в том, что она претендует на английский трон, и намекают, что он женился бы на ней и стал королем Англии. Говорят, что он вступил в заговор с шотландскими лордами, со своей сестрой леди Скроуп, с Уэстморлендом и Нотумберлендом.

Ему припоминают каждое мгновение расследования в Йорке; предъявляют свидетельства, что он встречался с шотландскими лордами, которые предложили ему этот брак. Это нельзя отрицать, потому что это правда. Это не было тайной, мы все это одобрили. Роберт Дадли, сидящий сейчас с каменным лицом возле меня в качестве судьи, тоже приложил к этому руку. Его что, тоже судить за измену вместе с Говардом? Уильям Сесил, главный драматург и постановщик этого суда, тоже об этом знал. Мне это известно, поскольку ему доложила моя собственная жена, шпионившая за мной. Сесила тоже судить? Мою жену? Меня? Но сейчас мы все хотим забыть о своем участии в этом сватовстве. Мы смотрим, как Говард стряхивает собак с боков и говорит, что он не помнит всего, что допускает, что пренебрег своим долгом перед королевой и не был тем подданным своей кузины, каким должен был быть – но это не делает его виновным в измене.

Он пытается говорить правду в этом маскараде с зеркалами, костюмами и личинами. Я бы рассмеялся, если бы меня не пригибали к земле мои собственные печали и сердце мое не болело за него. Он пытается говорить правду в суде шпионов и лжецов.

Все мы утомлены и собираемся удалиться на обед, когда Николас Барем, королевский пристав и подручный Сесила, внезапно предъявляет письмо от Джона Лесли, епископа Росского, к королеве Шотландии. Он подает его в качестве свидетельства, и мы послушно его читаем. В письме епископ сообщает королеве Марии, что ее нареченный, Норфолк, выдал свою королеву шотландским лордам. Там говорится, что все планы королевы Елизаветы, все рекомендации ее советников, все разговоры ее тайного совета были сообщены Норфолком врагам Англии. Письмо это вызывает оторопь и доказывает, безоговорочно доказывает, что Норфолк был на стороне шотландцев против англичан и работал на королеву Марию. Невероятный документ. Он, без сомнения, представляет Норфолка законченным и убежденным предателем.

Обличающее, предельно обличающее свидетельство. Только кто-то спрашивает Николаса Барнема, было это письмо перехвачено по пути к шотландской королеве или найдено в ее покоях? Все, разумеется, смотрят на меня, который должен был перехватить такое письмо. Теперь я в двусмысленном положении, потому что я этого письма не перехватывал. Я качаю головой, и Барнем гладко рассказывает, что это удивительное письмо было каким-то образом утеряно, положено не туда. Оно не было послано, и я его не перехватил. Королева Шотландии его не видела. Он с искренним видом рассказывает нам, что список этого обвиняющего письма был спрятан в тайной комнате, найден, как по волшебству, годы спустя графом Мореем и передан им английской королеве незадолго до смерти.

Я не могу ничего с собой поделать, я бросаю недоверчивый взгляд на Сесила: неужели он думает, что люди – не дети, развлекающиеся сказками, но взрослые мужчины, повидавшие мир, такие же лорды, как он, – поверят в эту сложную историю. В ответ он только улыбается. Я дурак, если ждал чего-то более убедительного. Сесилу неважно, разумно ли все это выглядит; важно то, что письмо войдет в протокол, протокол станет частью суда и послужит для всех свидетельством, подкрепляющим приговор, и приговор этот будет обвинительным.

– Может быть, теперь пообедаем? – любезно спрашивает он.

Я поднимаюсь, и мы выходим. Я так глуп, что ищу Норфолка, пока лорды выходят на обед, и думаю, что надо бы приобнять его за плечи на мгновение и прошептать: «Будьте отважны, приговора не избежать; но за ним последует помилование».

Разумеется, он с нами обедать не будет. Я забыл. Мы идем обедать в большой зал, а он, один, возвращается в камеру. Он не может с нами обедать, он изгнан из нашего общества, и я больше не обниму его за плечи.

1572 год, январь, замок Шеффилд: Бесс

Я не слишком люблю шотландскую королеву, видит Бог, но нужна более жестокосердная женщина, чем я, чтобы не защищать ее от нашего нового гостя и ее временного тюремщика – Ральфа Сэдлера. Он – суровый старик с дурным нравом, совершенно не понимающий никакой красоты, будь то пушистый иней на деревьях вокруг замка Шеффилд или бледная измученная красота королевы Шотландии.

– У меня приказ, – хрипло говорит он мне после того, как она ушла из-за обеденного стола, не в силах слушать, как он прихлебывает суп.