Одлян, или Воздух свободы: Сочинения - Леонид Габышев

Матрена, отвернувшись, вытащила из трусов мокрый будильник.

Весной Коля исполнил второстепенную роль в пьесе Л. Устинова «Город без любви» на сцене Дворца культуры, и спектакле в областной молодежной газете появилась корреспонденция. Режиссера-постановщика и ребят-исполнителей хвалили.

В июне сдал экзамены за одиннадцатый класс и, взяв характеристики для поступления в институт, — вот только в какой — не надумал, — решил съездить в Сибирь, а на обратном пути заехать в Москву, посмотреть товарищеский матч по футболу СССР — Бразилия, побывать на родине Есенина, навестить Грязовец и заскочить в Брянск.

Желудок у него болеть перестал, он пил отвары трав, прополис и язва зарубцевалась.

Взяв отпуск и билет на самолет, на экспрессе катит в аэропорт.

ТУ-134 взмыл в воздух. Посадка в Уфе, и Коля — в тюменском аэропорту «Рощино». Ночь. Зеленый огонек. Подбегает к такси.

— До железнодорожного вокзала, — бросает он и падает на сиденье.

Покупает билет до Ялуторовска и вглядывается в лица пассажиров, надеясь встретить знакомого. И если б встретил, пожал бы радостно руку.

Подошел поезд, и первым залез в общий, неосвещенный вагон. Мужчины стали обсуждать шахматный матч Спасский — Фишер. Ввязался, и вскоре только его и слушали. Разговор перекинулся на политику — и в политике не уступил первенства. Переключились на охоту, но и в ней показал себя не последним стрелком, переболтав настоящих охотников, хотя за последние годы в упор не видел ружья.

Разговор продолжался. За окном брезжил рассвет. Коля всматривался в соседку — симпатичную девушку, — а она вдохновляла его, — и он болтал без умолку. Соседка нравилась. Она изучающе смотрела на него. В симпатичной блондинке он улавливал знакомые черты. Она походила на учительницу рисования. «А вдруг — она? Нет, не может быть. С того времени прошло… прошло восемь лет. Должна измениться».

Перед Ялуторовском разговор прекратился, — многие сходили, — а он все смотрел на блондинку, и хотелось с ней заговорить. Как она походила на Нину Владимировну! А Нина Владимировна ему нравилась. Да и не только ему. В Падун она приехала после окончания института. Падунские ребята за ней ухлестывали, но замуж она не вышла и уехала. Она была невысокого роста со светлыми, почти льняными, как у куклы, волосами, и в школе ее прозвали Куколка. Нина Владимировна, чтоб казаться выше, ходила на высоких каблуках, и по деревянному полу старой падунской школы только и раздавалось частое цокание. За это ее прозвали второй кличкой — Козочка.

Коля любовался блондинкой. «Если сойдем вместе — познакомлюсь. А вдруг, а вдруг… и отпуск проведу с ней».

В Ялуторовске на выход, а за ним цокот блондинки. Ну, просто Козочка!

Спрыгнул и протянул девушке руку. Но она без его помощи, осторожно ступая по лесенкам, — не подвернулся бы высокий каблук! — сошла на пыльный перрон.

Белое платье обтягивало стройную фигуру блондинки. Он стушевался. Ну, просто Куколка!

— Простите, — решился он, — вы напоминаете девушку… — Коля хотел поправиться: «Мою учительницу», но проглотил слова.

Блондинка улыбалась.

— Да, — продолжал он, — вы напоминаете учительницу, которая меня учила в школе.

Белые зубы блондинки сияли.

— Вы напоминаете учительницу Нину Владимировну.

— А вы напоминаете мне моего ученика Колю Петрова.

— Нина Владимировна! Здравствуйте!

— Здравствуй, Коля!

— Приехал в гости. Шесть лет не был.

— Как твои дела?

— Хорошо. В прошлом году освободился. Сейчас в отпуске…

— В вагоне я слушала и не могла поверить, что передо мной сидит и ведет умные разговоры Коля Петров.

— Нина Владимировна, дайте ваш адрес, я напишу вам.

— Записывай… Я тороплюсь. Желаю удачи!

В Ялуторовске жили родственники, и он за день их обошел, а утром поехал в Заводоуковск.

Выйдя на перрон, пошел той дорогой, по которой когда-то бежал из-под конвоя, а где его подстрелили — остановился, закурил, и пошел в прокуратуру. Прокуратура находилась в другом месте. Ему хотелось повидать прокурора и подстраховаться: вдруг попадет в неприятную историю.

В приемной поздоровался в девушкой-секретарем. Она обрабатывала ногти. Подняв глаза, спросила:

— По какому вопросу?

— Мне надо Анатолия Петровича увидеть.

— Ему некогда. Придите через час.

— Он один?

— Один. Но к нему должны прийти.

— Анатолий Петрович мой хороший знакомый, — и он шагнул к двери.

Секретарь вскочила, намереваясь грудью заслонить дверь, но услыхав такое, остановилась. Он, не глядя на нее, отворил дверь.

За столом сидел прокурор. Когда-то Коля хотел кинуться на него…

— Здравствуйте, Анатолий Петрович.

— Здравствуй, — прокурор вглядывался в лицо весело ввалившегося к нему в кабинет, без доклада секретаря, парня.

— Узнали меня?

— Тебя нельзя не узнать.

— Освободился раньше. Вот мой паспорт. А то подумаете: сбежал.

Прокурор внимательно рассмотрел документ.

— Что ж, поздравляю.

Коля достал комсомольскую характеристику, вырезку из газеты с корреспонденцией о спектакле, программу концерта, где красовалась его фамилия.

— Прочитайте.

— А мы никогда не сомневались, что ты артист. Учись, и будет толк.

Зазвонил телефон. Прокурор, сняв трубку, сказал; «Хорошо. Позвоните вечером домой», — и назвал номер телефона.

Коля запомнил.

Дверь кабинета отворилась, и вошел милиционер — капитан.

— Это наш новый начальник милиции, — сказал прокурор.

Аудиенция закончена. Прокурор пожелал Петрову честной жизни, и ему захотелось в Падун — вдохнуть падуне — кий воздух, настоянный на барде.

Мимо плыл пустой «пазик», и Коля проголосовал. Водитель открыл переднюю дверцу.

— Здорово были. Довези до Падуна?

— До Падуна? А где это? Я не местный.

— Пять километров отсюда. Заплачу.

— Не могу. За начальником еду.

— Шеф, в натуре, обижаешь. Я только с зоны откинулся. Мне так хочется родное село посмотреть. Готов аж бежать. Ну довези, я заплачу.

— А-а, поехали.

Бросил на сиденье газетный сверток. В нем футболка. Автобус дернулся. Молодой шофер ехал по Заводоуковску медленно. Проезжая мимо автовокзала, Коля заметил падунского парня, и его так и подмывало сказать шоферу: «Шеф, останови. Вот мой земляк. Мы с ним в детстве за голубями лазили. Ему тоже надо в Падун». Но говорить не стал — шофер торопится.

За городом водитель поддал газу, расспрашивая, за что попался и сколько отсидел. Человек посторонний, и Коля не стеснялся.

Въехали в Падун.

— Братан, провези через все село. К кладбищу. Там у меня отец и дед похоронены. Отец умер, когда я в зоне был.

А вот и кладбище. «Сколько ему заплатить?»

— Спасибо тебе! — Он протянул шоферу бумажный рубль.

У кладбища вспомнил: в автобусе оставил футболку. Повернулся — на дороге оседала коричневая пыль.

Могилу отца и деда нашел быстро. У деда так и стоял маленький деревянный крест, выкрашенный в голубой цвет, а у отца с памятника звездочку сорвали. Постояв, пошел по кладбищу, читая на памятниках и крестах фамилии земляков.

Около свежей могилы копошилась тетя Зоя Клычкова с дочкой. С сыном ее, Петькой, он воровал.

— Здравствуйте.

— А, Коля, здравствуй, — ответила тетя Зоя. — Вот, — чуть помолчав, продолжала она, — Тереша умер. Скоро сорок дней.

Коля шесть лет назад пер буром на Терешу в кабинете начальника уголовного розыска. И вот Тереша умер. Умер труженик, всю жизнь провозившийся в навозе, воспитавший семерых детей, и дальше Ялуторовска не выезжавший. Правда, был на фронте, и пол-Европы прополз на пузе, защищая отечество.

В Падуне решил остановиться не у родственников, так как в гости к ним никогда не ходил, а у бывшей соседки тети Симы. Она жила в доме Трунова — Петров когда-то его обворовал. Тетя Сима купила этот ладный дом перед отъездом Трунова во Фрунзе.

Тетя Сима, увидев Колю, обрадовалась. Рассказал о себе.

— Вадим придет вечером, — сказала она, покормив Колю. Вадим сын тети Симы.

— Тетя Сима, я не заметил Джульбарса. Жив ли он?

Джульбарс — собака Петровых. Когда мать уезжала в Волгоград, овчарку оставили тете Симе.

— Я отдала его Шаповаловым. Они тоже кому-то отдали. Я его видела около стадиона. Он там у кого-то живет.

Петров шел по переулку мимо бывшего клычковского дома. Посмотрел на лавочку: здесь они просиживали летние ночи, рассказывая анекдоты и балагуря. Минуту-другую брел вдоль забора, вспоминая озорное детство. До слез грустно — не повторятся никогда блаженные сибирские ночи, когда он, беззаботный четырнадцати-пятнадцатилетний мелкий вор, хулиган-мальчишка, влюбленный в Веру, чудил в свое удовольствие, не заботясь ни о чем.