Одлян, или Воздух свободы: Сочинения - Леонид Габышев

Вышел на большак. Закурил. К кому зайти? Даже мимо дома родственников прошел. Вечером зайдет. Все равно на работе. Навстречу женщина. Узнал ее.

— Здравствуйте, тетя Маша.

— Здравствуй Коля, — растерянно ответила она.

Коля снял солнцезащитные очки.

— Вот, тетя Маша, и освободился я.

Она ничего не ответила, и изучающе смотрела.

— Мы живем в Волгограде. Мать еще работает. Галя не замужем. Как вы поживаете?

И только тут тетя Маша улыбнулась.

— Да ничего. Внучку воспитываю. У нас все разъехались. Вдвоем с Людой и живем. Ты помнишь Люду?

— Помню. Мой отец ей книжки читал.

— Большая стала. Почти невеста. — Она помолчала. — А ведь говорили, что тебя убили. Я смотрю на тебя, разговариваю, вижу, что это ты, но мне как-то не верится. Столько лет считала, что тебя застрелили. Посмотри, — она подняла правую руку, — у меня и сейчас мурашки не прошли. Господи, подумала я, ведь вижу покойника.

Проводив тетю Машу взглядом, не раздумывая шагнул к калитке углового дома и радостный, улыбающийся — остался жив! — ввалился в ограду дома Сониных. Навстречу хозяин, чернявый, с сединой.

— Здравствуйте, дядя Витя. — заулыбался Коля. — Не узнаете меня?

— Нет.

Жена дяди Вити и дочь, услыхав на дворе разговор, вышли из дома.

— Здравствуйте, тетя Катя, Аня. А вы меня узнаете?

— Нет, — ответили, немного помолчав, женщины.

— Если сниму очки, сразу узнаете.

Его обшарили взглядом. Он стоял и улыбался. Ну до того он сейчас веселый был.

— Что стоишь и улыбаешься? Или называй себя, или убирайся вон, — злобно резанул дядя Витя.

— Извините, я думал, что без очков-то вы меня точно узнаете. Я Коля Петров.

Молчание…

— Прости нас, Коля, — сказал дядя Витя, — мы не узнали тебя. У нас горе. На прошлой неделе погиб Толя.

— Я только что приехал и не знал об этом. Как же Толя погиб?

— Попал под поезд.

— Как так?

— Сами не знаем. Нашли его между Падуном и Заводоуковском перерезанным.

В ограду, отворив калитку передним колесом, въехал на мотоцикле Виталя Стаценко, Анин муж, Коля с ним в детстве гонял голубей, и он часто надувал Колю, когда они чем-нибудь менялись, как, впрочем, и других моложе себя ребят. Он был первым парнем на деревне.

— Кого я вижу! — закричал Виталя, заглушив мотоцикл. — Ян! Вот так встреча! Мы только на кладбище к Толе ходили, видели могилу твоего отца, вспомнили и помянули тебя. А ты, черт, живой.

Виталя поставил мотоцикл на подножку и, подойдя к Коле, крепко пожал руку.

— Как поживаешь?

Рассказал, и хоть Виталя веселый, не стал у Сониных задерживаться.

Шел по улице и ни к кому не заходил. «Влип со своей веселостью. Урок на будущее: НЕ УЛЫБАЙСЯ, КОГДА К КОМУ-ТО ЗАХОДИШЬ».

Около сельсовета увидел отца Витали Стаценко. Дед Степан еле ковылял, с трудом, по-гусиному, переставляя больные ноги.

— Здорово, дядя Степан!

— А-а, Янка, здорово. Отсидел, значит. Попроведать приехал. Правильно. Родная земля к себе тянет. Где живешь-то?

— В Волгограде.

— А-а, в Сталинграде, значит. Знаю. Воевал там. Мать-то жива?

— Жива. А как вы?

— Плохо. Старуха умерла. А я последние дни доживаю.

— Я сейчас Виталю видел. Они-то как?

— Да они хорошо. Но сволочь он, Виталька. Вырастил. — Дед Степан заругался. — Когда старуха умерла, забрал меня к себе. Они в Сочах живут. Свой дом. Я хоть, слава Богу, дом не продал, уезжая. Пожил месяц и назад укатил. Жил у них в халупе, пристройке во дворе. Они меня даже за стол не приглашали. Анька еду, как псу в конуру, приносила, а сам редко ко мне нос показывал. Все ему некогда, крутится, как белка в колесе. Но живут, ей богу, хорошо. В Сочи он утянул меня из-за денег. У меня на книжке десять тысяч. Да дом хотел продать. Мне за него пять давали, и сейчас дают. Вот, дьявол. Я скоро умру. Не знаю, доживу ли до снега. Но ему ни копейки не оставлю. Дочерям поровну разделю. А дом старшей оставлю. Нет, Янка, ни копейки он у меня не получит. Вторую неделю как приехал и только раз ко мне заглянул.

Дед Степан говорил тяжело — одышка. Он оброс щетиной и не походил на дядю Степана, тащившего не так давно на себе домашнее хозяйство, выращивая скот и помогая деньгами четырем дочерям. Лишь мясистый нос напоминал дядю Степана.

Он пошел домой, тяжело переставляя ноги и носками кирзовых сапог чуть не задевал за пятки. Он всегда так ходил — по-гусиному, и спутать его походку было невозможно. Он шел и бормотал: «Нет, не получит он у меня ни копейки, не получит…»

Покрутившись у сельсовета и поболтав со знакомыми, пошел в школу. По пути к Сеточке, гадалке, заглянул. Это она ему, когда сидел в Одляне, предсказала скорое возвращение домой через больную постель и казенный дом. Сеточка возилась около халупы с коровой, стоя на жирном черноземе.

— Здравствуйте, Афанасия Петровна!

Сеточка повернулась.

— Ну, а как вы? — когда поговорили, спросил Коля.

— Плохо. Нет здоровья. Скоро в могилу.

— Вроде бы не так много лет прошло, а сколько людей в Падуне умерло. Некоторые погибли.

— Про Валерку Таланина слышал?

— Нет.

— Зимой последний раз освободился, пил, не работал, отец и убил его ломом.

Коля неплохо знал Таланина. Отчаянный был. Несколько сроков отсидел. И вот отец его грохнул.

— Проворов живой?

— Нонче зимой помер.

Проворов — сапожник, безногий дед, и Коля, когда сидел в Одляне, мечтал по освобождении с ним выпить.

Попрощавшись с Сеточкой и окинув ее хибару, — в ней она, в лютые холода, жила вместе с коровой, — тронул в школу, чувствуя на себе пристальный взгляд гадалки.

В вестибюле встретился с директором, Хруновым, и они поздоровались за руку, обмолвившись несколькими словами. В школе занятия кончились.

Зашел в раздевалку. Пальто Веры когда-то висело на шестой вешалке, втором месте. Сейчас вешалки без номеров. Но вешалка та же. Потрогал ее, покачал на шарнире, ласково провел по одному из крючков…

А вот и Верин класс. Но что это? В классе нет застекленной двери, через которую когда-то наблюдал, выгнанный с уроков, за Верой. Мимо проходила знакомая учительница. Поздоровался.

— Что за перестройка?

— Сделали медкабинет. Ну, как у тебя дела?

— Хорошо. Второй год на свободе. Зайдемте в медкабинет.

Медкабинет отгородили от класса стеной, и на том месте, где стояла Верина парта, красовался стол. За столом привлекательная медсестра.

— Наш бывший ученик, Коля Петров, — сказала учительница.

Поговорив с медсестрой, такой серьезной и недоступной, поднялся на второй этаж и зашел в свой класс. Поглядел на запачканные и исписанные столы.

Погуляв вдоль пруда около того места, где до революции стоял богатый особняк управляющего спиртзаводом, пошел к тете Симе.

Вадим дома. С другом. Поужинав, пошли через лягу на стадион, и он шел сзади парней, оглядывая знакомые места.

На стадионе, став полукругом напротив футбольных ворот, ребята пинали футбольный мяч. И Коля ударил несколько раз.

Из ребят никто не удивился, увидев Петрова. Не все считали его погибшим.

Поднялся в гору и обошел несколько дворов, заходя к знакомым и спрашивая Джульбарса. Ему хотелось погладить собаку и этим прикоснуться к детству.

Вечером наведался к тете Зине Быковой. Она подоила корову и процеживала молоко. Поздоровавшись, налила Коле банку.

— Я вот одна. Дядя Паша умер вскоре, как тебя посадили. Дети разъехались.

Попрощавшись с женщиной, вытащившей его в детстве из бани угоревшего, завернул в клычковский переулок и пошел к родственникам.

Наискосок от дома Майеров увидел сруб. Вокруг копошились мужчины. Подойдя, встретился с Фридрихом Майером, отцом подельника Роберта. Дядя Фридрих в правой руке держал легкий топорик, и на несколько секунд оторопел, увидев Яна. Ян-то должен сидеть.

Поздоровался, а дядя Фридрих так и стоял: коренастый, крепко сложенный, весь в мускулах и с топориком в руке.

Легким ударом вогнал топорик в сруб и шагнул к Коле, протянул широкую шершавую ладонь.

— Освободился, сбросили немного. Как Робка?

— Сидит.

— Как у вас дела? Как Артур?

— Спасибо. Хорошо. Артур на пятнадцать суток попал.

Артур младший сын дяди Фридриха.

Подошел двоюродный дядька, он вместе с дядей Фридрихом сруб рубил. Поговорили.

— Пошел я, — и Коля тронул в третий раз по Падуну.

Поздно вечером брел по большаку. Около старой школы встретился с высоким парнем. Парень, улыбаясь, протянул руку.

— Здорово, Ян! Узнаешь?

— Нет.

На улице не совсем смерклось, но Коля, как ни вглядывался, узнать парня не мог.

— Гляди, гляди лучше, — весело говорил парень. — Не узнаешь?

— Не узнаю.

— Я Женя Ермаков.

— А-а, Женя, здравствуй! Какой ты вымахал! Где мне тебя узнать. И днем не узнаю. Помню, когда было тебе лет шесть, ты закрыл свою бабку в сарае, притащил из дома малокалиберку, направил на двери и сказал: «Сиди, старая, а то пристрелю».