Белая гардения - Белинда Александра

А вот Ирина и Виталий были более чем плодовиты. Они произвели на свет двух девочек, Оксану и Софию, и двух мальчиков, Федора и Юрия, и теперь подумывали завести еще одного. На пороге сорокалетия Ирина расцвела. Она гордилась широкими бедрами, оливковой кожей, начинающей кое-где становиться дряблой, несколькими седыми волосками. Я же, наоборот, выглядела как худенький и нервный подросток в теле взрослой женщины. Единственное изменение, которое у меня появилось с возрастом, — это привычка укладывать свои длинные волосы в шиньон, как это делала моя мать.

Ирина с Виталием выкупили у Бетти кафе и открыли еще одно в Северном Сиднее. Они переехали в новый дом с аккуратным садом и гаражом, расположенный в районе Бонди-Бич. Посреди зимы они с друзьями по Русскому клубу купались в океане, приводя в ужас своих соседей. Как-то раз я спросила Ирину, не жалеет ли она, что отказалась от карьеры певицы, на что подруга рассмеялась и, кивнув в сторону кухонного стола, за которым уплетали еду их отпрыски, ответила:

— Нет! Такая жизнь намного лучше.

Когда мы с Иваном поженились, я ушла из «Сидней геральд». Но после нескольких тоскливых лет бездетности я согласилась на предложение Дианы вести свою колонку в рубрике, посвященной повседневной жизни. В шестидесятые годы Австралия была уже не той страной, которую я знала в пятидесятые. Молодые женщины и девушки уходили из женских редакций, обращаясь к самым разным областям журналистики. Решение «демографического вопроса» изменило лицо нации, австралийцы превратились из «недоангличан» в многонациональное сообщество со своими привычками в еде, новыми идеями и новыми взглядами на мир, замешенными на наследии старой страны. Благодаря работе в газете я пару дней в неделю находилась на связи с миром и не думала слишком много о том, чего была лишена в жизни.

Еще мы пережили тяжкую утрату. Однажды, зайдя в гости к Розалине и Бетти, я увидела, что жизнерадостная и энергичная Бетти вдруг ужасно осунулась. Плечи ее поникли, кожа свисала, как не подходящее по размеру платье.

— Она такая вялая уже пару недель, — шепнула мне на ухо Розалина.

Я заставила Бетти обратиться к своему врачу. Тот отослал ее к другому специалисту, который попросил прийти через неделю за результатами исследования анализов. Пока Бетти была на приеме у врача, я сидела в коридоре и листала журналы, не сомневаясь в том, что сейчас дверь в кабинет откроется, выйдет врач и скажет, что Бетти нужно принимать какие-нибудь витамины или сменить диету. К хмурому выражению лица и сухому голосу, каким он назвал мое имя, я была не готова. Когда я вошла в кабинет, Бетти сидела на стуле, сжимая в руках сумочку. Я посмотрела на врача и с замиранием сердца выслушала вынесенный им вердикт: не подлежащий операции рак.

Мы ухаживали за Бетти, пока могли. И меня, и Ирину очень волновало, как Розалина воспримет болезнь подруги, но она оказалась сильнее всех нас. Пока мы с Ириной по очереди плакали, она играла с Бетти в карты и готовила ее любимые блюда. По вечерам они ходили на пляж, а когда Бетти уже не могла стоять без палочки, садились на скамейку перед дверью и часами разговаривали. Однажды вечером, когда я возилась в кухне, до меня донеслись слова Бетти:

— Я вернусь в этот мир ребенком Ирины, если она решит завести еще одного. Запомни, самый вредный ребенок, который у нее будет, — это я.

Когда Бетти стало совсем плохо и она не могла больше оставаться дома, угасание пошло еще быстрее. Глядя на лежащую на больничной койке женщину, я вдруг заметила, какой маленькой она стала. Я даже решила проверить, не ошиблась ли я, и рукой измерила расстояние от ее ступней до изголовья. Оказалось, что со дня поступления в больницу Бетти усохла на три дюйма. Когда я закончила измерение, она повернулась ко мне и сказала:

— Когда я встречусь с твоей матерью, я расскажу ей, каким замечательным человеком ты стала.

Потом, в один из сентябрьских вечеров, когда у Бетти дежурила Розалина, нам всем позвонили и попросили приехать в больницу. Состояние Бетти ухудшилось. Едва ли она была в сознании и понимала, что вокруг нее происходит. Щеки у нее впали, а глаза так побелели, что стали похожи на два лунных диска. Ближе к утру начала бледнеть и Розалина. К нам зашла медсестра.

— Скорее всего, она протянет до полудня, не более того, — тихо произнесла она и взяла Розалину за плечо. — Вам нужно поесть и полежать.

Ирина встала. Она понимала, что, если Розалина не отдохнет, у нее не хватит сил встретиться с тем, что нас ожидало. Виталий с Иваном ушли с женщинами, а я осталась дежурить.

Рот Бетти был раскрыт, и ее неровное дыхание, сопровождаемое гудением кондиционера, было единственным звуком в палате. Ее глаза изредка поблескивали, как будто она мечтала о чем-то. Я протянула руку к ее щеке и вспомнила, какой я увидела ее в первый раз. Она стояла на балконе дома на Поттс-пойнт с сигаретой в мундштуке и невообразимой прической на голове. Трудно было поверить, что передо мной сейчас лежала та же самая женщина. Мне пришло в голову, что, если бы нас с матерью не разлучили, когда-нибудь я бы точно так прощалась с ней.

И тогда я поняла: каждая секунда, проведенная в обществе кого-либо из дорогих тебе людей, бесценна, ее нельзя забывать.

Я наклонилась и прошептала:

— Я тебя люблю, Бетти. Спасибо за то, что все это время ты заботилась обо мне.

Пальцы дрогнули у нее на руке, она моргнула. Мне хочется верить, что, останься у нее хоть немного сил, она коснулась бы своих волос и стрельнула глазами в сторону. В последний раз.

На следующий день после смерти Бетти мы с Ириной пришли в дом на Бонди-Бич, чтобы забрать оттуда вещи Розалины. Сама она была слишком подавлена, чтобы возвращаться туда, поэтому осталась у Ирины и Виталия. Мы остановились в дверях одной из спален, где Бетти воссоздала комнату сыновей из дома на Поттс-пойнт. Здесь не было ни пылинки, все стояло на своих местах, и я подумала, что, наверное, Розалина убирала здесь, пока Бетти болела.

— Что нам делать с этой комнатой? — спросила я у Ирины.

Ирина, глубоко задумавшись, села на одну из кроватей.

— Нам нужно сохранить их фотографии, — через какое-то время вымолвила она. — Они же члены семьи. Но остальное можно будет отдать на благотворительность. Ни Бетти, ни ее сыновьям уже ничего здесь не нужно.

На похороны, вопреки всем русским и австралийским традициям, Розалина надела белое платье и на отворот приколола маленький букетик красных гибискусов. После поминок она выпустила в небо несколько ярких разноцветных воздушных шариков.

— Это тебе, Бетти! — закричала она им вслед. — Без тебя здесь так одиноко!

Не могу сказать наверняка, верю я в реинкарнацию или нет, но у меня никогда не вызывало сомнения, что Бетти могла заново появиться на свет в самый разгар движения «детей цветов».

Через год, после того как мы переехали в новый дом, случилось первое чудо. Я забеременела. Когда Иван узнал об этом, его радости не было предела, он буквально помолодел лет на двадцать. Он бегал по дому вприпрыжку, улыбался и, перед тем как лечь спать, гладил меня по животу и говорил:

— Этот ребенок спасет нас обоих.

Лиллиана Екатерина родилась двадцать первого августа. В перерывах между родовыми схватками я вместе с медсестрами слушала по радио репортажи о вторжении советских войск в Чехословакию или думала о матери, причем столько, сколько не позволяла себе с того дня, когда узнала о ее смерти. Я думала также о матерях и дочерях в Праге. Что будет с ними? Если схватки усиливались, медсестры держали меня за руки, если стихали — пытались поднять мое настроение шутками. Когда после шестнадцати часов мук и боли Лили появилась на свет и ее поднесли мне, я увидела мать: те же необычные янтарные глаза, те же черные волосы.

И действительно, Лили была чудом, потому что смогла исцелить меня. Я считаю, что в жизни не бывает уз прочнее, чем узы между ребенком и матерью. Смерть той, которая произвела нас на свет, — один из самых важных переломных моментов в нашей жизни. Но большинство людей, по крайней мере, имеют время, чтобы подготовиться к этому. Когда у меня, тринадцатилетней, забрали мать, я осталась один на один с этим миром, словно листок, сорванный с ветки ветром. Рождение Лили заставило меня взглянуть на мир иначе. Прижимая к себе ее теплое тельце и чувствуя, как она носиком тычется мне в грудь, я постепенно осознала, что есть на свете вещи, ради которых стоит жить. Она и Ивана исцелила. Рано расставшись с тем, что было для него самым дорогим, он достиг среднего возраста и жил в стране, где много солнца и все былые горести кажутся бесконечно далекими. Но только сейчас он получил возможность заново выстроить такую жизнь, о которой мечтал.

Когда родилась Лили, Иван на радостях сделал из сосновых досок почтовый ящик, который был в два раза больше любого почтового ящика на нашей улице. Спереди он приклеил вырезанную из дерева картинку: муж, жена и ребенок. Достаточно окрепнув, чтобы снова заниматься садоводством, я засадила лужайку вокруг ящика фиолетовыми дампьерами. В нашем почтовом ящике устроил себе домик маленький паучок-бокоход, который удирал каждый раз, когда я открывала крышку, чтобы достать утреннюю почту. Однажды, несколько недель спустя, паучок решил поселиться в каком-то другом месте, и это случилось именно в тот день, когда я получила письмо. Письмо, ставшее провозвестником второго чуда и изменившее нашу жизнь.