К вам идет почтальон - Владимир Дружинин

— Заодно и «заочника» своего увидите.

— И вдруг разочаруюсь! — воскликнула Кася. — Вот это самое страшное!

— Сомневаюсь, — сказал капитан. — Народ на границе прекрасный.

— Берегитесь, — вставил Байрамов. — Ей рискованно давать трибуну. Под видом науки — тысяча и одна ночь.

— Ой, Сабит Зурабович!

— Да, да, ты только послушай ее! — возмущался Байрамов полушутя. — Она, представь себе, считает, что племя Дагомука вовсе не исчезло. Берется обнаружить. Вообще, отчаянная особа. Переворот в науке совершает.

Ковалев еще не понимал, о чем речь, но лабиринт, увлекший его в прошлое, внезапно просветлел. Что хочет доказать Кася? Желанным откликом на собственные его мысли прозвучали слова этой красивой девушки. Племя Дагомука не исчезло? Где же она намерена искать его? Очень возможно, молодая практикантка фантазирует, строит несбыточные планы… И всё же он поймал себя на том, что ему хочется поддержать ее, поддержать перед Байрамовым, так как и его, Ковалева, тревожила та же надежда — перебросить мостик от прошлого к сегодняшнему.

Он повернулся к ней, но увидел лишь холодное стекло витрины и манекен с нарисованными, равнодушными глазами. Где-то за шкафами, в недрах городка манекенов, удалялись быстрые, четкие Касины шаги.

— Обиделась, — снисходительно улыбнулся Байрамов. — Дочь Алисы Камчуговой, — произнес он, помолчав. — Какие мы с тобой старые, Андрей!

— Чепуха! — тряхнул головой Ковалев. — Чепуха!

Между тем Кася толкнула железную дверь и влетела в хранилище. На столе под узким, как амбразура, окном дожидалась прерванная работа — пышный многоцветный убор невесты, который предстояло починить. Кася схватила иголку, сделала несколько стежков и больно уколола палец. Щеки ее горели.

Действительно, Кася обиделась. Правда, к добродушной иронии Байрамова она уже привыкла. Он часто посмеивался над ней. Но тут, при постороннем…

Был бы жив отец… Да, вот кто помог бы ей в поисках!

Она была еще девчонкой, в шестом классе, когда сосед, дядя Левон, рассказал ей странную историю. Давно, за несколько лет до войны, к ее отцу, доктору Назарову, пришел нищий старик зурнач, попросил лекарство от рези в желудке, прилег на кожаный диванчик в кабинете доктора и тут же умер. После него осталась маленькая двухлетняя девочка Лейла, — должно быть, внучка.

Зурнач носил ее за плечами, в камышовой корзинке.

И Лейла была чем-то больна. Доктор Назаров лечил ее, даже возил куда-то к специалистам. Дядя Левон слышал, что она тоже умерла.

Но вот что особенно примечательно в этой истории: Лейла лопотала на каком-то загадочном языке. Говорила она, наверное, простые, детские слова, но никто не мог ее понять. Никто! Ни азербайджанцы, ни армяне, ни грузины, ни осетины! В больницу приходили даже переводчицы из института.

Доктор Назаров как-то объяснялся с ней. Дядя Левон навещал в больнице своего сына и хорошо помнит, как доктор Назаров повторял какие-то два слова, а Лейла отвечала…

Отец умер, когда Касе было четыре года. Но это он помог ей найти призвание.

С тех пор как Кася себя помнит, в семье присутствовало как бы два начала. Медицинская профессия отца жила в его кабинете: в жесткой стали приборов, в пугающем зеркальце, которому надо говорить «а-а-а!», когда оно смотрит тебе в горло, в книгах со страшными анатомическими рисунками, тяжелых, в темных переплетах с тусклыми инициалами на корешках — «Ф» и «Н», Федор Назаров. Входя в кабинет, маленькая Кася жмурилась, — она старалась не смотреть на инструменты, на письменный прибор с медным черепом — подарок сотрудников больницы, руководимой отцом. Но зато у отца была вторая натура, роднившая его с матерью Каси, — он прекрасно рисовал.

Из своих командировок, — а ездил он много, потому что был одержим страстью узнавать новые места и новых людей, — отец привозил веселые рассказы о своих дорожных приключениях, фрукты, альбомы. Он зарисовал сакли, старинные фонтаны, могилу мусульманского святого, тонущую в песках пустыни, женщину с ведром на голове, опоры высоковольтной передачи, шагающие через горы… Однажды вся семья — отец, мать и крохотная Кася — совершила путешествие по горам, оставившее смутные, отрывочные следы в ее памяти.

После смерти отца его врачебные книги, инструменты стали постепенно исчезать из виду. Всё это сделалось каким-то ветхим и словно съеживалось, уступая место новым вещам. Наконец мать продала кабинет отца. На память об отце остались только два акварельных пейзажа, но и им угрожала участь отправиться на чердак, вслед за альбомами, но Кася отстаивала эти акварели.

Одна изображает аул где-то в северной части гор, — сторожевые башни высятся над кипящей рекой. Другая — пляску, стремительную, вдохновенную пляску горцев. Мужчины в черкесках, женщины в длинных платьях, с развевающимися шалями движутся цепью, взявшись за руки, а на них наперерез мчатся всадники. Передние кони взвились на дыбы, застыли в воздухе подкованные копыта… Но пляска не прекращается. Горцы не разнимают рук. Не разорвать эту цепь сильных и отважных…

Из всех отцовских картин Кася больше всего любила эту. Она сама видела такую пляску в раннем детстве.

Что ни год, квартира меняет облик. Мать — художница, служит на мебельной фабрике, проектирует буфеты, шкафы, кровати, столовые и спальные гарнитуры, создает узоры для обивочных тканей и обоев. Квартиру она превратила в экспериментальную площадку, — к досаде Каси, не желавшей так скоро расставаться с привычными, полюбившимися вещами. Кроме двух отцовских акварелей — их-то Кася ни за что не отдает, — всё непостоянно в комнатах. Абажур, ласкавший глаз зеленым цветом, — смотришь, покрыт ковровым узором, вязким и темным, на окне появляется штора, сшитая из двух полотен — рыжего и лилового. Кася сетует — магазин, а не квартира, и главное — не очень ей нравятся работы матери.

В выборе собственного пути Касю посмертно направлял отец, — его зарисовки, его путешествия побудили ее стать этнографом. И вот она уже на практике — студентка, перешедшая на третий курс, уже обдумывающая дипломную тему.

Племя князя Дагомука, загадочное, исчезнувшее племя, — чем не тема!

Грузинский летописец называл его «элиани», в черкесском документе оно именуется «тхап», а сам себя этот народ нарек «дютш Элан» — люди богатыря Элана. Столетние дубы вырывал с корнем, скалы крушил ударом кулака Элан, — так он был могуч. Однажды столкнулся он в бою с другим великаном — Ацархом. Со всего размаха хватил Ацарх мечом по шлему Элана, — и разлетелся клинок на тысячи осколков. Тогда враг пустил в дело трезубец. Превосходная сталь защищала Элана, — погнулись копья трезубца. Элан устоял, и Ацарх был посрамлен. Так рассказывало предание, записанное еще в начале нашего века. Кася перечитывала и раздумывала: подлинно ли было такое оружие? Уцелел ли хоть один боевой трезубец до наших дней? Или не легенда создала тамгу, а наоборот, — она повлекла за собой легенды, одну удивительнее другой. А как понимать упоминание о превосходных стальных доспехах? Видимо, люди Элана не отставали от соседей в технике. Напротив! Племя вело оживленную торговлю, заботилось о состоянии дорог, ставило камни с надписями, предупреждавшими путников об опасности, и пыталось создавать свою письменность. Правда, текстов мало, очень мало-Как понять мертвый язык? Племя погибло, в селениях, основанных им, всё новое — здания и нравы жителей, и говор.