Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– У нас идея: сделать на надгробном камне надпись «Конец сказки». Как думаешь, согласятся?
Тамаз пожал плечами. Потом он узнал эту женщину:
– Ты разве не Лида и уточнил? Ну, та самая, «Исполняет Лида!».
Женщина кивнула:
– Да, это я.
Я эту Лиду никогда раньше не видел, но песни ее слышал, она была очень популярна в шестидесятых годах пела похабные блатные песни, их записывали на рентгеновские снимки и продавали в городе нелегально.
Очередь двигалась медленно, наконец мы поднялись по лестнице и вошли в церковь. Из принимавших соболезнования я узнал только Романоза, его нос, как и много лет назад, был продавлен, будто он только что получил ногой в морду, глаза по-прежнему были выпучены, но теперь, он поседел, и его лицо было покрыто морщинами. К нему подходили и пожимали руку, он отвечал всем одинаково легким кивком головы. Тамаз тоже пожал ему руку, выразил соболезнования и фамильярным тоном, как у хорошего знакомого, спросил:
– Что слышно о Хаиме, где он? Почему его не видно?
Тот слегка откинул голову и быстро оглядел его с ног до головы, как это умеют умные бандиты, презрительно скривив губы.
– Не знаю, – отрезал он и отвернул голову.
Один из охранников подтолкнул Тамаза в спину:
– Проходи, не задерживай других.
Я отвел взгляд от Романоза, прошел мимо него вслед за Тамазом, миновал гроб, в этот момент проститутки начали пение, они очень хорошо пели. Мы слушали вместе с остальными, когда пение закончилось, вышли наружу. Во дворе я потерял Тамаза, он смешался с толпой, его не было видно. Я знал, что он собирался остаться на поминки, так что не стал его разыскивать, а остановился около лестницы и стоял там, пока не вынесли гроб, но Хаим так и не появился и я окончательно махнул рукой. Затем последний раз окинул взглядом толпу и ушел. В ту ночь мне приснился Трокадэро – Странным было то, что именно этот сон я уже видел много лет назад, когда ехал на поезде из Москвы в Тбилиси.
Он пришел и сел передо мной на кирпичный кубик, в руках держал сигарету, во лбу было две дырки от пуль. Я отложил работу и поздоровался. Он не ответил, глядел на меня и курил, когда выпускал дым изо рта, дымились и пулевые отверстия. «Тебе чего?» – спросил я. «Я-то думал, ты елка, а ты, оказывается, подводная лодка». – «Какая же я подводная лодка, когда и плавать-то не умею». – «И я так думал, но, оказывается, умеешь», – и он выматерил меня. Мне стало стыдно: «Как же так? Я – подводная лодка, когда, оказывается, мне следовало быть елкой». Расстроился, и страшно захотелось быть крокодилом, иметь толстую длинную челюсть и скрежетать острыми зубами.
К полудню появился Тамаз, в руках он держал полупустую бутылку.
– Хорошее вино, – сказал он, – я прихватил с поминок три бутылки, эта и две дома. Поэтому я готов быть добрым и даже от души пожалеть такого подонка, как твой старый дружок Романоз. Он один намного тяжелее переживал случившееся, чем пятьдесят сукиных детей – родственников Трокадэро, которые, скаля зубы, только и думают о том, как поделить огромное наследство. Так что я надеюсь на Романоза, тот никому ничего не спустит, вот увидишь, вскорости тут такое закрутится.
Когда он присел на кубик, показался брат Рафика Арутин.
– Ну, как поминки? – спросил он.
– На Святой Горе, перед старым домом Трокадэро перекрыли улицу, поставили столы и стулья и закатили пир. Самое меньшее тысячи три человек накормили и выпили четыре тысячи бутылок вина. Если в том квартале в этом месяце еще три богача скончаются, оголодавший народ придет в себя. Но откуда возьмется столько богачей? Так что вчерашний день надолго запомнится многим, и нашим пьянчугам тоже, так упились, еще ни одного не видно, спят, – говорил Тамаз.
Арутин смотрел на него с завистью.
– А тебя почему не было? – спросил Тамаз.
– Неудобно было перед людьми, знаешь, многие считают, что это он заказал Рафика. Увидели бы меня там и что подумали бы?
– А ну, попробуй, – Тамаз протянул ему бутылку.
Тот отпил.
– Что скажешь?
– Хорошее вино.
54
Так прошла целая неделя, что ничего особенного не происходило, дни почти не отличались один от другого. Во вторник вечером Тамаз принес полный мешок рваной обуви, поставил у стены в углу за моей спиной, вытер рукавом пот со лба и попросил пять лари: «Шапку куплю». Он добросовестно выполнял свои обязанности, в течение недели приносил не один, а два мешка старья, так что когда он иногда просил у меня мелочь, я ему давал, считая, что он заслуживает.
Минут через десять после его ухода я увидел, как из-за угла выехал черный «Мерседес», за ним ехал черный японский джип. Они описали полукруг на площади и остановились передо мной за кубиком из кирпичей. Из джипа вышли двое здоровенных парней, один подбежал к «Мерседесу» и открыл заднюю дверцу. Оттуда вышел пожилой мужчина, я только взглянул на него, сразу узнал: веснушки были все те же, и левый глаз был прищурен так же, как и много лет назад. Это был Хаим. Морщины на лбу стали глубже, почти полностью поседевшие рыжие волосы все так же густо росли на голове. Он обошел кубик и остановился:
– Это ты, парень? – не сомневаясь, внимательно смотрел он на меня.
Я встал:
– Как ты, брат?
– Так, значит, ты жив?
– Выходит, что так.
Он хлопнул меня по плечу и обнял. Я почувствовал запах дорогих духов, этот запах как будто отрезвил меня – показалось, что меня обнимал абсолютно незнакомый человек, мне стало неловко.
– Когда ты приехал? – спросил я.
– Вчера вечером.
В это время со стороны гастронома появился пьяный Грантик Саркозян и радостно завопил:
– Хаим, сукин ты сын! – и ринулся пожать Хаиму руку, но не смог до нас добраться. Здоровенные парни, приехавшие с Хаимом, преградили ему путь, схватили и приподняли. Грантик засеменил в воздухе своими кривыми ногами, такого он не ожидал и испугался: – Это я – Грантик. Хаим,
