Воспоминания - Татьяна Сухотина-Толстая

— Старичок! Старичок! — взывала дама, высунувшись из окна вагона. — Сбегай в дамскую комнату и принеси мне сумочку, я ее там забыла…

Отец бросился исполнить просьбу и, по счастью, нашел сумочку.

— Большое спасибо, — сказала дама, — вот тебе за твой труд. — И она протянула ему большой медный пятак. Отец спокойно опустил его в карман.

— Знаете ли вы, кому вы дали пятачок? — спросил попутчик даму. Он узнал в запыленном от долгого перехода страннике знаменитого автора «Войны и мира». — Это Лев Николаевич Толстой.

— Боже! — воскликнула дама. — Что я наделала! Лев Николаевич! Лев Николаевич!

Ради бога, простите меня, верните мне пятачок! Как неловко, что я вам его сунула.

Ах, боже мой, что я наделала!..

— Напрасно вы так волнуетесь, — ответил ей отец, — вы ничего не сделали плохого… А пятачок я заработал и оставлю себе.

Поезд засвистел, тронулся, увозя даму, молившую о прощении и просившую вернуть ей пятак.

Отец с улыбкой смотрел вслед уходящему поезду.

Был ли Толстой суеверен?

Я уверена, спроси у моего отца — суеверен ли он, и он сказал бы решительно: нет.

Однако я часто подмечала, что бывали случаи, когда он некоторым приметам придавал значение. Несколько раз я ощущала, как его сильные руки, опустившись на мои плечи, заставляли меня обернуться, чтобы я именно справа увидела нарождающийся месяц.

Если он надевал, как славный король Дагоберт6, свою блузу наизнанку, он явно испытывал досаду и ожидал неудач или неприятностей.

Задумывая что-нибудь, он часто говорил себе: «Если сбудется, сделаю это; не сбудется, не стану делать».

Однажды мы ехали верхом из Ясной Поляны к моему дяде Сереже Толстому. Его имение было в тридцати пяти километрах от нашего. По дороге мы проехали несколько деревень. Русские деревни расположены вдоль одного длинного ряда, и эта единственная, всегда очень широкая улица тянется иногда на несколько километров.

Мы ехали по одной из таких улиц крупной рысью, как вдруг отец повернул вправо лошадь и объехал бочку на колесах, стоявшую перед избой. Затем он продолжил путь.

Я следовала за ним и, когда мы поравнялись на большой дороге, спросила:

— Скажи, зачем ты объехал бочку?

— Разве ты не видела, что черная кошка перебежала дорогу и спряталась под колесами бочки?

— Значит, ты сделал это, чтобы не проехать по дороге, которую перебежала кошка?

Отец не ответил мне, и мы продолжали свой путь.

Логическая непоследовательность

Во время русско-японской войны отец со страстной заинтересованностью следил за всеми ее перипетиями. Когда русские сдали врагу Порт-Артур, он вознегодовал.

— В мое время этого бы не сделали, — сказал он.

— А что бы сделали? — спросил присутствовавший при разговоре последователь отца.

— Взорвали бы крепость, но не сдали бы ее врагу.

— И убили бы всех находящихся в ней людей? — Толстовец был задет за живое словами своего учителя.

— Что вы хотите! Раз ты военный, ты должен исполнить свой долг7.

Толстовец недоумевал.

А я спрашивала себя: одна ли только логика прозвучала в устах отца? Может быть, также и ожившие воспоминания былого воина?

«Соломенная шляпка»

Одно время отец интересовался театром. Однажды он пошел в Императорский Малый театр посмотреть забавную пьесу Лабиша «Соломенная шляпка». Отец работал тогда над комедией «Плоды просвещения».

Во время антракта он встретил в фойе знакомого профессора. Тот смутился, что Толстой застал его на представлении такой фривольной пьесы.

— И вы, Лев Николаевич, пришли посмотреть этот вздор, — сказал он, усмехнувшись.

— Я всегда мечтал написать нечто подобное, — сказал отец, — но у меня не хватило на это таланта.

Он не чихнул

Когда папа чихал, казалось, что взрывается бомба: слышно было по всему дому.

Если это случалось ночью, моя мать внезапно просыпалась и после пережитого испуга всю ночь не могла больше сомкнуть глаз.

— Когда захочешь ночью чихать, — сказала она отцу, — разбуди меня тихонько, и тогда я смогу снова уснуть.

Отец пообещал.

Однажды ночью ему захотелось чихнуть, и он тихонько разбудил жену.

— Соня, — сказал он, — не пугайся, я сейчас буду чихать.

Мать проснулась, прислушалась. Прошло две, три, пять минут… Ничего. Она наклонилась над ним и услыхала его ровное дыхание. Желание чихнуть прошло, и он снова спокойно уснул.

Мама смеется

Мама редко смеялась. Быть может, поэтому смех придавал ей особое очарование.

Я вспоминаю два случая, когда она смеялась от всего сердца, и оба раза благодаря отцу.

Моя мать обожала маленьких детей. Когда мы все выросли и ей не нужно было заботиться о нас, она почувствовала себя опустошенной. Она не упускала случая поухаживать за ребенком, где бы его ни нашла.

Однажды она нянчилась с деревенским мальчиком.

— Я закажу для тебя гуттаперчевую куклу, — сказал отец, — у которой будет вечный понос. Надеюсь, тогда ты будешь вполне счастлива.

Мама рассмеялась, закрывая рот рукою, стараясь удержаться от несвойственного ей веселья.

В другой раз. Я приезжаю в Ясную Поляну.

— Берегись, — говорит отец, — мама только что купила огромное количество краски, и теперь она красит все, что ей попадется под руку. Но по справедливости я должен признать: до сих пор она щадила живые существа…

Мама чувствует нежность в шутке мужа и счастлива. Она смеется, смущаясь и удивляясь, что не может сдержать веселья.

Отец рад, что ее позабавил, и нежно смотрит на нее.

Жандарм

Отец всегда путешествовал в вагоне третьего класса.

Однажды он по делам отправился в маленький городок, расположенный в пятидесяти километрах от Москвы.

Здесь он остановился у шурина, должностного лица в этом городке. Закончив дела, отец отправился на вокзал, чтобы поехать домой. Дядя со своими семейными его провожал. На станции их подобострастно приветствовал жандарм, разукрашенный всеми знаками служебного отличия.

Жандарм знал, что уезжающий — знаменитый писатель, граф Толстой. И только отец сделал несколько шагов к кассе, как жандарм, опередив его, бросился навстречу, щелкая каблуками и козыряя.

— Пусть его сиятельство не беспокоится. Его сиятельство разрешит взять для него билет? Какого класса для его сиятельства — первого, второго?

— Второго, — смутившись, сказал отец.