Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том III - Дэн Абнетт

Сенешаль резко отшатнулся от мощи удара и упал, согнувшись, словно перерубленная верёвка. Тёмный воин отвёл оружие назад. Его форма менялась, перетекая из одной в другую, укрепляясь и распадаясь. Оно зашипело, когда Несущий Слово поднял его, чтобы нанести смертельный удар. Ранн неподвижно лежал на полу, из его ран струился шлейф тьмы.

Меч Сигизмунда блокировал удар, вспышка белого света расколола воздух. Оба оружия вгрызлись друг друга.

— Огонь и ветер говорили о твоём конце, Храмовник, — произнёс тёмный апостол.

Сигизмунд отпрянул. Несущий Слово отвёл оружие. Оно застыло, превратившись в длинный зазубренный меч, кровь исчезала с зубчатого лезвия.

— Твоя смерть была предопределена. Могила среди звёзд ждала тебя, но ты здесь.

Зазубренный меч метнулся вперёд. Сигизмунд шагнул в бок, Несущий Слово не отставал. Имперский Кулак повернулся, уворачиваясь от атаки и увидел, что противник открылся. Он сделал выпад, вложив в него всю решимость, всю жизнь и все годы тренировок. Несущий Слово мгновенно ушёл в сторону, его дрожащая фигура исчезла между двумя мгновениями, словно он и не двигался. Чёрный силуэт появился на прежнем месте, постепенно проявляясь в воздухе, подобно кровоподтёку. Он контратаковал, меч устремился вниз и изменил форму. Теперь это была чёрная булава с тяжёлым навершием и шипами. За ней тянулся застывший шлейф ночного огня.

Меч Сигизмунда остановил удар, но слишком поздно. Его сбили с ног. Он почувствовал, как мощь атаки дробит кости в державшем оружие предплечье. Он упал на пол, перевернулся и быстро вскочил на ноги. Твари набросились на него, кудахча бесчисленными голосами. Заныли повреждённые сервомоторы доспеха. Дисплей шлема залил красный предупредительный свет. Внутри головы он сражался, стараясь сохранить концентрацию, сохранить контролируемую ярость, которая служила ему огнём. Сжимавший булаву тёмный апостол стоял меньше чем в пяти шагах. Тёмные провалы глаз были неподвижны. Он медленно и небрежно повёл плечами и шеей. Этими движениями он напоминал Кхарна.

— Ты рассказал своему отцу?

Холод пронзил Сигизмунда, когда он медленно выпрямлялся.

— Ты признался ему? Рассказал, почему отринул долг, чтобы вернуться на Терру?

Слова эхом отозвались в нём. Прошло несколько месяцев с тех пор, как он случайно встретился с Киилер на “Фаланге” и она показала ему будущее, после чего он попросил Рогала Дорна о возвращении с ним на Терру. Он всё время помнил её слова, но не говорил о них никому.

— В варпе нет секретов. Я вижу твоё сердце и вижу твою судьбу. Я исповедовался, и боги даровали твою смерть в мои руки. Ты не уйдёшь отсюда живым. Ты умрёшь и не увидишь, как твой примарх потерпит поражение. Ты умрёшь и не увидишь, как падёт ложный Империум. Ведьма солгала тебе, Храмовник. Солгала.

Сигизмунд почувствовал, как холод сковывает руки и ноги. Он шагнул вперёд и поднял меч, но клинок больше не был частью его, а словно превратился в мёртвую конечность, прикованную цепью к руке. Он услышал далёкий и спокойный голос Киилер, заговоривший с ним из коридоров памяти.

— Вы должны выбрать своё будущее и будущее вашего легиона, Сигизмунд, первый капитан Имперских Кулаков.

Сигизмунд чувствовал, как кровь бьётся в венах. Несущий Слово двигался так быстро, что это казалось невозможным. Тень и жирный дым следовали за ним по пятам. Снова вернулись голоса из былой ночной пустоты.

— Долг связывает нас. Он поддерживает нас. Он направляет нас.

— Клинок — свободен, сын Дорна. Надеть цепи на него — надеть цепи на себя.

Он помнил вопрос, заданный им Киилер на “Фаланге”.

— Что за иной путь?

Сигизмунд вскинул меч, но чёрная булава врезалась ему в грудь.

— Смерть, Сигизмунд. Смерть и жертва.

Восьмая глава

Кровь и темнота. Мир вокруг рушился, становясь всё меньше, превратившись в пропасть боли, в которой он тонет. Он ничего не видел, а единственный звуком был гром в ушах. Одно сердце остановилось, другое билось, разрезая жизнь с каждым замедляющимся ударом. Он не чувствовал ни меча в руке, ни пробитые пластины брони.

— Мы существуем, чтобы служить.

— И больше ни для чего?

— Больше ни для чего!

— Неважно к чему он ведёт нас или зачем.

— Правда, что его никогда не победили, что он не проиграл ни одного поединка и никогда не уступал?

— Правда.

— Но если столпы, на которых стоит твой мир, пошатнутся, если долг направит тебя на путь, где всё под сомнением. Что тогда?

Мир встретил его буйством красок, оглушительными звуками и ослепительной яркостью. Зрение вернулось. Над ним стоял воин, тьма с его брони расползалась в воздухе. Булава мерцала, меняя форму. За спиной Несущего Слово покачивались и кружились существа с содранной кожей на звериных мордах. Стробирующий огонь битвы освещал сводчатый потолок. Похожий на трещину рот воина открылся, между белых зубов клубился дым. Когда он заговорил, его губы запылали.

— Мир!

Он поднял над головой чёрную булаву. Сигизмунд сжал рукоять прикованного цепью меча. На его теле открытые раны, мускулы дрожали. В груди билось одинокое сердце. Булава взвыла, устремившись вниз. Встречный удар. Острие меча вонзилось под нагрудник. Клинок в руке Сигизмунда затрепетал, рассекая броню, плоть и кости и вонзился в силовой ранец на спине Несущего Слово. Внезапно воспламенившиеся летучие химикаты и энергия вырвались из рассечённых охладительных труб и силовых кабелей. Несущего Слово охватило пламя, заглушив крики от удивления и боли.

Грудная клетка лопнула. Тёмного апостола отбросило назад, его кровь даже не успевала упасть на пол, испаряясь в пламени и искрах. Сигизмунд поднялся, сжал меч второй рукой, меняя захват, и ударил вниз. Клинок вонзился в рот Несущему Слово, пронзил череп и полированные камни пола.

Секунду он стоял, покачиваясь, пытаясь сосредоточиться, несмотря на боль и кровь. Сражение вокруг затихало. Существа неуверенно двигались, их руки, ноги и сухожилия дрожали, словно перерезали какую-то поддерживающую жизнь нить. Эфирный ветер закружился по залу, тела упавших тварей вспыхнули зелёным огнём. Он увидел своих братьев-Храмовников. Немало их лежали грудами изрубленной плоти, но остальные пробивались к нему, стреляя и повергая существ, которые ещё не успели развалиться на части от губительного ветра.

Среди павших в окружении телохранителей шла Морн. Экзоскелет скрипел, женщина хромала, лязгали сломанные механизмы. Она остановилась, чтобы послать энергетический луч в дёргающееся создание из гладких мышц и наполовину сформировавшихся перьев. Телохранители устремились к каменному ларцу на возвышении и к стоявшему над трупом Несущего Слово Сигизмунду. Тёмный апостол всё ещё сжимал уродливое чёрное оружие, которое дымило, как только что выкованное железо.

Старейшая сказала что-то телохранителям, но Сигизмунд не обратил внимания.

— Забрать клинок. Остальное сжечь!

Сердце в его груди всё ещё билось в ритме боя, ритме столкновения мечей. Он посмотрел на неподвижно лежащего Ранна, тот тихо стонал, сжимая топор. Он должен выжить, должен.

Первый капитан вытащил чёрный меч из черепа тёмного апостола. Клинок выскользнул, обугленная плоть превратилась в золу, которая закружилась в странном бризе.

— Ты исполнил свой долг, Храмовник, — произнесла Гарпократия.

Окровавленный табард развевался. Цепи вокруг запястья зазвенели, а суставы доспеха отозвались скрипом, когда Сигизмунд медленно поднял меч. Клятвы момента выполнены, и он коснулся лезвием лба.

— Нет, он никогда не будет исполнен.

Джон Френч

Дитя ночи

Деяния прошлого — источник будущей расплаты.

— пословица ульев Альбии, записана Тенгостом Меррином

во «Дворе Непроизносимого Короля», книга I

— Я подчиняюсь твоему приговору, — говорю я и склоняю голову перед оружием.

Легионер не шевелится. Его палец напрягся на спусковом крючке болт-пистолета. Одно движение и боек ударит по капсюлю. Заряд выбросит снаряд по стволу пистолета в неподвижный воздух между дулом и моим черепом. Мгновенье спустя сработает вторичный заряд, разогнав болт до скорости свыше тысячи метров в секунду. Войдя в голову, он взорвется, разбрызгивая кровь и осколки черепа.

Все, что нужно для запуска этой фатальной последовательности — это короткое движение пальца. Все, что нужно для этого — решить, заслуживаю ли я смерти. Глаза из-за зеленых линз пристально смотрят на меня — я чувствую их голой кожей головы.