Светка – астральное тело - Галина Шергова

Правда, что с ними стало? Попробовал припомнить. Швачкин, значит помер. Помер в возрасте ста восьмидесяти лет. Так навскидку выходило. А то и двухсотвосьмидесяти. А то ведь жил, жил и конца ему не было. Как установила Лиля при первом с ним разговоре, еще до интервью. Таисью он похоронил, «обретя себя». Так и выразился. Обслуживала его, исключительно, «социалка». С постов Федора Ивановича именно временно скинули. Хотя утверждал: «Могу, наконец, чистой наукой заняться». В чем был схож с Былинским, с иллюзией творческого процесса. Интересно, какой предмет исполняет у него роль розового манекена?

Шереметьев Максим Максимович. После падения Швачкина занял пост директора института. Но не это главное. Главное, какой трибун в нем проснулся! Меж ведущих демократов Ельцинского рассвета одним из ведущих идеологов стал. В Совет народных депутатов был избран. В знаменитую Межрегиональную группу входил. С телеэкранов не слезал. А потом… потом, как и многие его соратники канул в небытие. Как и возглавляемый им институт.

Последний раз я наткнулся на Шереметьевское имя в какой-то газете после событий 93-го года. Он заявил тогда: «Когда команда „Огонь!“ с обеих сторон раздается на одном языке – расстреливается праведность». Сказать по правде, формула «Когда приказ „Огонь!“ с обеих противоборствующих сторон раздается на одном языке» показалась мне довольно точной. И суть ее я разделял полностью. Хотя вот насчет расстрела праведности, может, и верно, но слишком высокопарно. Литература, так сказать. Видимо, Максим Максимович продолжал надеяться, что поэтическая муза все еще не помахала ему прощальной ручкой. Да, вот еще что мелькнуло в прессе: Шереметьеву, как владельцу именитой фамилии предложено было вступить в новоявленное дворянское собрание. Но, однако, Максим Максимович – нет, сказал. Мол, в балагане аристократических однофамильцев и потомков крепостных сплошь из рядов КПСС, участвовать не желает. Впрочем, впрочем… по поводу дворянского собрания еще какой-то разговор был. Был, был. Но касался уже не Шереметьева, а Швачкина. Точно, Швачкина. Отринул, дескать, Федор Иванович плебейскую свою фамилию, благоприобретенную. Даже научной своей славой пренебрег. И обратился к потаенным корням крамольного, для советских властей, рода. Бобринским вновь заделался. Легенду о том, как Екатерина Великая (для Федора Ивановича нынешнего, по-домашнему – Екатерина Алексеевна) внебрачное дитя, то есть, предка Федора Ивановича, в какое-то имение тайно спровадила, завернув в бобровую полость (отсюда и Бобринские), Швачкин постсоветский повторял многократно, всем и каждому.

Кто же данную новость мне на хвосте принес? Убей Бог, не помню. Ох, мать честная! Да ведь Левка же! И хохотали мы тогда до колик в солнечном сплетении. Сюжет таков: Швачкин, пардон, Бобринский сколотил так сказать, местное отделение дворянского собрания. Весьма местное. На уровне двора или улицы. Ибо посещать пышные сборища опомнившейся знати – не мог. По причине известной: ноги. (Они донимали все больше. Светку – целительницу уже содержать не мог, а шофер с машиной ныне не полагался).

Но в такой организационной узкости был и свой резон. «Отделение» Федор Иванович возглавил. Да и не мог он не возглавлять, в рядовых ходить. После стольких-то лет председательствования, президентства!

Сделать повседневный быт дворянским, Федору Ивановичу не позволяла тривиальная скудость средств к существованию. И тем не менее… Определенные характерные для аристократов черты, Швачкин-Бобринский в свой быт внес. Скажем: нет поста, нет шофера. Мало того, у самого шофера Виктора при снятии Швачкина поста не оказалось. А попросту, работы. Такие времена, тогда пришли. «Бомбить» тоже было не на чем, своей машиной не обзавелся. Однако Швачкин старого служаку не забыл, пристроил в свой дом дворником. Но и благодарный обслужник прежнего шефа заботами не оставил, забегая то и дело, поручения кое-какие выполнял. В силу чего и был возведен Федором Ивановичем в ранг камердинера. «Свяжитесь с моим камердинером», «Позвоните тогда-то моему камердинеру». Он и Лиле моей сказал: «Мой камердинер известит вас о часе нашей встречи». И надо же такое! Именно в дворянское отделение Швачкина замыслила вступить. Кто? Арта Соломоновна Протестер. Так и сказала Левке, когда он задумал податься в Израиль на ПМЖ. Так и сказала:

– Леопольд, я протестую, они не дождутся, чтобы внук красного генерала вел оседлую жизнь. – Под «оседлой жизнью» Артакадемия имени Дзержинского Соломоновна имела в виде «черту оседлости». Именно так она воспринимала создание еврейского государства. – Или ты забыл, что по маме моя фамилия Протестер.

– Увы, не Стаковская, – согласился Левка. Леопольдом он был назван в честь великого дирижера Стаковского. Арта уверяла, что этого музыканта «божествит до потери пульса».

Как и следовало ожидать, именно фамилия не дала Арте Соломоновне сходу внедриться в ряды русской аристократии. Швачкин отказал.

– Антисемиты – отреагировала Арта – были антисемиты, есть антисемиты и будут антисемиты.

Впрочем, как показало время, Арта Соломоновна глубоко заблуждалась. Левка уехал в Израиль, где не одолев медицинского экзамена на иврите, что было непременным условием для врачебной практики, перебивался тем, что вручную рекламировал зубную пасту. Правда, каждому потенциальному покупателю сообщал: «Это я вам говорю, как советский врач». Разница между полостью рта и полем деятельности уролога Левкой умалчивалась. Или негласно индентифицировалась.

Как пишут в кинотитрах: «Прошло три года» И тут!.. В далекой знойной Аргентине скончался родственник Арты Соломоновны, владелец обувного предприятия некто Хайме Протестер, чье существование тщательно скрывалось Левкиным семейством от советской власти. Но теперь – свобода, блин, свобода!

Почему магнат Хайме не обзавелся семейством, неизвестно. И единственной родственницей-наследницей оказалась Арта. О чем и была извещена в международно-юридическом порядке.

Нет нужды описывать ликование Арты Соломоновны. Стоит поставить себя на ее место. Однако ликование это было приправлено возмущением: «Этот идиот Левка в каком-то захолустье торгует зубным порошком (а может пастой, какая разница) в то время как на Родине – кошмар подумать! – мог бы показать всем им, кто он-таки есть. Как обычно, какие таинственные „они“ имеется ввиду – неведомо.

О неслыханном везении Арты Соломоновны судачила вся Москва. Ну, почти вся. Как бы то ни было, однажды к Арте явился камердинер Швачкина-Бобринского.

– Федор Иванович приглашает вас, сударыня, на профсоюзное собрание дворянского собрания. – В слове «собрание» противоборствовали советско-светские понятия. Но камердинеру это было невдомек. Что понятно.