Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней - Игорь Смирнов

490

М. С. Бубеннов, Белая береза. Книга первая и вторая, Москва 1955, 621.

491

С. Бабаевский, Кавалер Золотой Звезды, Москва 1949, 122.

492

Мазохист, следовательно, рассчитывает на то, что исчезнувшее найдется (ср. мотив пропавшей без вести полярной экспедиции в «Двух капитанах» (1944) Каверина; истина о том, что произошло с ней, долгое время утаивается, но затем все же открывается). В модели мира, которую строит СР, особо значима категория ожидания (ср. прежде всего один из самых популярных лирических текстов сталинских лет — стихотворение Симонова «Жди меня», множество раз повторяющее императив «жди»). Параллель этому в мазохистском сексуальном ритуале — та его фаза, которую Т. Райк называет «suspence» (Theodor Reik, Aus Leiden Freuden…, 79 ff). Здесь, по-видимому, кроется одна из причин, по которой СР отводил привилегированное жанровое место многотомному роману, максимально растягивающему читательское ожидание. На уровне организации быта длящееся ожидание, без которого не может обойтись мазохист, нашло воплощение в стоянии в очередях, столь показательных для советского мира. Роман В. Г. Сорокина «Очередь» документирует эту особенность мазохистской социальности, возвращая нас к домазохистской, авангардистской «литературе факта» как к жанру, способному фиксировать лишь негативное.

493

Л. Леонов, Русский лес, Москва 1967, 698.

494

Павленко был, безусловно, одним из самых проницательных творцов сталинистской литературы. Весьма возможно, что он сознательно ориентировал «Счастье» на роман Захера-Мазоха «Venus im Pelz». Место действия в романе у Павленко — захваченная Красной армией Вена, где когда-то жил и преподавал Захер-Мазох. Северин, герой романа «Venus im Pelz», просит Ванду, в которую он влюблен, чтобы та наступала ему ногой на голову, — у Павленко Горева отрезает Воропаеву именно ногу (орудие сладкой пытки становится ее предметом). И Северин, и Воропаев — философы. Подобно тому как Ванда наряжается в меха, Горева носит «кожаное пальто» — ср. о культе кожи (leathersex) в нынешней садомазохистской сексуальной субкультуре: Gerhard Falk, Thomas S. Weinberg, Sadomasochitm and Popular Western Culture. — In: S and M…, 137–144.

495

В мазохистской сексуальности составлению планов соответствует (как это показал с иной, чем наша, точки зрения Ж. Делез (G. Deleuze, Sacher-Masoch…, 240 ff)) заключение контракта между мужчиной и женщиной, характеризующего их будущее поведение. Лишенный мазохистского сексуального содержания мотив любви по контракту находим в «Как закалялась сталь»: «Союз наш заключается до тех пор, пока ты не вырастешь в настоящего, нашего человека <…> До тех пор мы союза рвать не должны. А вырастешь — свободна от всяких обязательств. Кто знает, может так статься, что я физически стану совсем развалиной…» (Н. Островский, Как закалялась сталь, Москва 1954,311). Мазохистская сексуальная символика во многом предвосхитила социальную символику, циркулировавшую в культуре сталинизма. Укажем, в частности, на ходовые в СР мотивы «перековки», «переплавки», «закаливания стали», символизировавшие процесс изменения общественного или индивидуального сознания. Этот смысловой комплекс близок к проходящему через весь роман Захера-Мазоха «Venus im Pelz» («Венера в мехах» была, кстати сказать, переведена на русский язык) мотиву «молота-женщины» и «наковальни-мужчины» (ср.: «In einem solchen Verhältnisse aber kann nur eines Hammer, das Andere Amboß sein. Ich will Amboß sein» (L. von Sacher-Masoch, Venus im Pelz, 38)). Значительное no своему объему воздействие Захера-Мазоха на русскую литературу ждет своего исследователя; кроме Блока, испытавшего влияние романа «Die Gottesmutter» (см. выше), этим текстом Захера-Мазоха (в русском переводе названном «Пророчица») был, кажется, увлечен и Белый — см. подробно: И. Р. Деринг-Смирнова, Сектантство и литература («Серебряный голубь» Андрея Белого) (в печати).

496

О мотивах борьбы с грязью в нацистской культуре ср.: Klaus Theweleit, Männerphantasien, Bd. 1 (1977), Frankfurt am Main 1986, 492 ff.

497

Алексей Толстой, Собр. соч., т. 6, Москва 1959, 684.

498

Абрам Терц, Что такое социалистический реализм? (1959). — В: Фантастический мир Абрама Терца, New York, Inter-Language Literary Associates 1966, 421–422.

499

Th. Reik, Aus Leiden Freuden…, 382 ff. Ср. уже у В. Штекеля: «…Sadism is changed to masochism through all sorts of moral-religious influences of childhood» (Wilhelm Stekel, Sadism and Masochism. The Psychology of Hatred and Cruelty (1929), Vol. 1, London 1935,144); ср. также: W. Stekel, op. cit, Vol. 2, 433–434.

500

Этот эпизод обнаруживает разительную структурную близость к мазохистской сексуальности. Сталин поставляет Ленину сведения о важности Царицына для ликвидации голода — тот поручает Сталину возглавить «крестовый поход» за хлебом. Как и в сексуальной практике мазохистов, партнер-агенс (отправитель информации) передоверяет здесь принятие решения партнеру-пациенсу (получателю). В стихотворении Луговского «Письмо к республике от моего друга» (1929), напечатанном в сборнике под знаменательным для нас названием «Страдания моих друзей», такого рода передоверке решения получателю (им выступает власть в женском образе) придан легко замечаемый эротический оттенок: «Возьми меня в переделку <…> Я спал на твоей постели, укрыт снеговой корой, И есть на твоих равнинах моя молодая кровь <…> Такие, как я, опускались, а ты им могла помочь <…> Кто брошен тобой — умрет <…> Я сонным огнем тлею и еле качаю стих, За то, что я стал холодным, — ты тоже меня прости» (В. Луговской, цит. соч., 570–571). Стихотворение Луговского — акт «морального» мазохизма, еще содержащего в себе следы мазохистской сексуальности.

501

Л. Леонов, цит. соч., 291.

502

Неспроста Сталин выдвинул в иерархии литературных родов на первое место драматику, которая, вразрез с лирикой и эпикой, самодовлеюще литературными дискурсами, находит свое завершение в исполнительском, театральном мастерстве. В пору первых дискуссий о СР Сталин так поучал писателей: «Стихи — хорошо, романы — еще лучше. Но пьесы нам сейчас более всего нужны…» (К. Зелинский, Вечер у Горького (26 октября 1932 года), публ. Е. Прицкера. — Минувшее. Исторический альманах, вып. 10, Paris 1990, 109). Лирика, которой Сталин отвел самый низкий ценностный ранг, и впрямь оказалась в СР наименее развитым жанром (что неудивительно, поскольку ее конституирует непременное наличие «я»-образа, которым мазохист как раз и не обладает). Драматика же, несмотря на увещевания вождя, так и не стала ведущей в жанровой системе СР, где безраздельно воцарился роман. О причинах этого торжества большого нарратива над прочими жанрами см. подробно в следующей главе.

503

Значительное число писателей, участвовавших в создании СР, — литераторы во втором поколении (А. Н. Толстой, Леонов, Крымов, Казакевич и др.), для которых их деятельность должна была выступать как унаследованная профессия, как не только их собственный признак.

504

Виктор Некрасов, В окопах Сталинграда, Москва 1951, 121.

505

П. Павленко, цит. соч., 224.

506

См. подробно: Григорий Цитриняк, Расстрельное дело Ежова. — Литературная газета, 12. 2. 1992 (№ 5384), 15.

507

Юрий Крымов, Танкер «Дербент», Москва 1950, 34.

508

Там же, 61.

509

Там же, 147.

510

К проблеме «сталинизм и гомосексуализм» ср.: Daniel Rancour-Laferriere, The Mind of Stalin. A Psychoanalytic Study, Ann Arbor 1988, 93 ff; Jerry T. Heil, No List of Political Assets: The Collaboration of Iurii Olesha and Abram Room on «Strogii Iunosha» (= Slavistische Beiträge, Bd. 248), München 1989, 6 ff. О гомосексуальных тенденциях нацизма и их подавлении ср.: Klaus Theweleit, Männerphantasien, Bd. 2, Frankfurt am Main 1986, 351 ff, 390 ff.

511

В. Даль, Толковый словарь живого великорусского языка, т. 2, Москва 197.9, 170. О литературном источнике имени «Корчагин» (повесть Б. Левина «Жили два товарища») см.: Е. Толстая-Сегал, К литературному фону книги «Как закалялась сталь». — Cahiers du monde russe et soviétique, 1981, XXII-4, 378–379. Добавим к этой статье, что имя «Корчагин» впервые появилось в русской литературе в романе Тургенева «Рудин», где оно придано некоему светскому щеголю. Оттуда оно перекочевало в «Воскресение» Толстого, где его получила княгиня, — невеста Нехлюдова Кроме того, что это имя указывает в советской прозе начала 1930-х гг. на дефектную соматику ее героев, оно, если толковать его интертекстуально, еще и несет в себе идею возникновения новой пролетарской элиты.